Тэцуо Миура - Блуждающий огонёк
— Если бы все устроилось, адрес–то она бы сообщила. А раз полгода не пишет… Да и что тут ожидать в такой неразберихе. — Торикура подбросил дров в железную печку, поставленную прямо в очаг на кухне.
Отодзи и Сима молча глядели на гудевшую печку, раскалившуюся докрасна. Потом Отодзи сказал устало:
— Извините. Позвольте мне прилечь. Я плохо себя чувствую.
Он прилег на циновку, подперев голову локтем.
— Вы больны. Хлебнули горя, наверно, — сочувственно сказала жена Торикура.
— Отдыхайте спокойно, — добавил Торикура. — Гостиница закрыта, так что принять вас как следует не сумеем, но зато вы можете чувствовать себя совершенно свободно. Постелей сколько угодно, и ванная есть. Располагайтесь не спеша.
Делать было нечего. В тот день они все равно не смогли бы выбраться из поселка у этого вулканического озера. А завтра будь что будет.
Сима помогла жене Торикура принести постели из другой комнаты, и они вдвоем положили их поближе к прихожей. В гостиной с плотно закрытыми ставнями зажгли тусклую лампу.
— Вам можно стелить в одной комнате? — спросила жена Торикура.
Застигнутая врасплох этим вопросом, Сима немного помедлила, но потом сказала:
— Да, можно в одной.
Жена Торикура соорудила два княжеских ложа рядом. На одно из них лег Отодзи. Измученное болезнью бледное лицо его потонуло в подушке и выглядело старческим.
— Спи крепко, ни о чем не думай, — сказала Сима. Отодзи засмеялся с закрытыми глазами:
— Мне не о чем думать.
И действительно, Отодзи тут же заснул глубоким сном. Сима посидела немного у его изголовья, потом встала и вышла на кухню. Жена Торикура что–то шила, сидя одна у железной печки.
— Не нужно ли вам помочь в чем–нибудь? Что прикажете, то и сделаю, — предложила Сима.
Жена Торикура, улыбнувшись, сказала, что ни о чем беспокоиться не надо, и спросила:
— Ваш муж уснул?
В первый раз Отодзи назвали ее мужем. Делать было нечего, и Сима ответила:
— Да, крепко спит. Устал очень.
— Трудно ему. Нездоров. Чем болен?
— Астма, — сказала Сима. Она знала, что в деревне как огня боялись чахотки. Жена Торикура тут же сообщила, что ее младшая сестра много лет страдает астмой, и поэтому она знает, какая это неприятная хворь.
— Холод вреден, не правда ли? Что будем делать, если приступ начнется?
— Не беспокойтесь. Я медсестра.
— Привыкли ухаживать?
— Нет, я действительно сестра из больницы.
Жена Торикура удивленно округлила глаза.
— Во время войны в военном госпитале работала. Знаю, как обращаться с такими больными, так что не волнуйтесь, — Сима спокойно улыбнулась.
После захода солнца Торикура пришел сказать, что ванна готова. Отодзи все еще спал. Но если бы он и бодрствовал, то все равно не смог бы принять ванну из–за болезни. Сима пошла мыться одна. Наполнив ванну доверху горячей водой, она намылилась, как вдруг стеклянная дверь раздевалки открылась, и кто–то вошел туда. Прикрывшись полотенцем, Сима обернулась. За туманным стеклом двери виднелась тень Отодзи.
— Отодзи–сан? Можешь войти.
Приоткрыв дверь, Отодзи заглянул в ванную комнату и, смутившись, отвернулся.
— Проснулся, а тебя нет. Куда, думаю, ушла?
— Никуда я не уходила, — сказала Сима. На Отодзи было два ватных кимоно, а сверху накинуто пальто.
— Извини меня, я решила искупаться. Потом я и тебя оботру.
Отодзи кивнул. Больных, которые не могли принимать ванну, обтирали обычно мокрым полотенцем.
— Холодно. Пойди погрейся у печки.
— Ладно.
Отодзи помедлил.
— Тебе говорят, холодно. В дверь дует.
Отодзи неловко усмехнулся и закрыл дверь.
— Ото–сан!
— Что?
— Я пошутила. — Сима отвела глаза. — Можешь не закрывать.
И, покраснев, она продолжала молча мыться под его пристальным взглядом, как будто была одна в ванной.
Вечером Сима нагрела на печке воду в тазу, отнесла таз в комнату и обтерла Отодзи мокрым полотенцем. Было холодно, и поэтому она проделала все это быстро. Отодзи остался недоволен.
— Что ты так спешишь?
— Но тебе нельзя охлаждаться.
— В больнице ты была более внимательна и обтирала медленнее.
— Тогда, может, вернемся в больницу?
Отодзи молча глядел в потолок.
— Если бы можно было вернуться…
Они убежали из больницы.
— Ладно, здесь останемся. — Отодзи вздохнул.
IV
Когда у Отодзи обнаружили плеврит, из хирургического отделения его перевели в туберкулезное. Сима и в голову не пришло, что это был сын пьянчужки Ёкити. Отодзи сразу же узнал Сима — видел ее и после смерти отца. Сима с тех пор не приходилось встречаться с Отодзи, и она, естественно, не обратила внимания на возмужавшего юношу.
Она не только не узнала его в лицо, ей ничего не сказало и его имя. Помнила, что Ёкити звался Тэрада, но, что Отодзи и есть тот самый Ото, его сын, и не подумала.
Отодзи с первого взгляда показалось, что перед ним Сима, но от неожиданности он никак не мог поверить, что это и вправду девушка из харчевни «Масутоку». Он не предполагал, что Сима может стать сестрой в военном госпитале. Ему и во сне не могла присниться такая встреча. «Уж не обознался ли я, может, это вовсе и не она?» — думал он.
Сначала Отодзи лежал в большой палате, где стояло пятнадцать коек, и он спросил ефрейтора с соседней койки, как зовут сестру, так похожую на Сима.
— А ты приметлив, — ухмыльнулся ефрейтор. — Этого ангела зовут Масумото.
Отодзи опять удивился. Это была фамилия Сима.
Сердце Отодзи наполнилось нежностью. Встретить в армии земляка всегда радостно, а тут, когда болен и одинок, — еще приятнее. Отодзи даже прослезился от волнения. Но, хотя грудь его распирало от нежности, он не мог решиться заговорить с девушкой. Не мог, потому что Сима не узнала его с самого начала и к тому же она в своем белоснежном халате, ладно облегавшем ее фигурку, казалась такой ослепительно красивой, что он смущался и отводил глаза всякий раз, когда видел ее.
Да и связывало их только то, что когда–то, лет двадцать назад, отец его захаживал выпить в харчевню «Масутоку».
Раз в неделю сестры приходили в палату обтирать больных. Отодзи молил бога, чтобы не попасть к Сима. И если случалось все же, что это делала Сима, его охватывала дрожь.
— Холодно? — спрашивала Сима.
— Нет, не холодно.
— Расслабьтесь, чувствуйте себя свободней, — говорила она.
— Хорошо, я постараюсь, — отвечал Отодзи.
Сима видела в Отодзи просто молоденького солдатика, такого же, как все, но состояние его здоровья внушало ей серьезные опасения. В правом легком Отодзи стремительно развивалась большая каверна.
Когда в январе Отодзи шел по коридору из уборной, у него хлынула горлом кровь. В ту ночь как раз дежурила Сима, и она, заметив, что сгусток спекшейся крови застрял у него в горле, подбежала и вытащила его пальцами. Отодзи сразу же перевели в отдельную палату.
На другой день вечером, когда она сидела у его постели, он вдруг открыл глаза и, глядя в потолок, спросил хриплым голосом:
— Отправили вторую телеграмму?
Телеграммы отправляли родственникам в случае тяжелого состояния больных. Первая сообщала о болезни, вторая о критическом состоянии, третья о смерти.
— Вам нельзя говорить, — сказала Сима. Он взглянул ей в лицо, увлажнившиеся веки его дрожали, но в глазах появилась решительность.
— Сима–сан из харчевни «Масутоку»?
Он сказал это чуть слышно, но Сима вздрогнула от неожиданности.
— Вы…
— Мой отец частенько засиживался у вас. Я Ото, сын пьяницы Ёкити.
Сима невольно вскрикнула и поспешно закрыла рот руками.
— Нельзя! Вам нельзя говорить! — остановила она его. Сердце ее сильно стучало.
Кровохарканье прекратилось само собой. Несколько дней спустя Сима сказала:
— Вот уж я удивилась! Ты что, давно уже узнал меня?
Отодзи кивнул.
— Тогда почему не сказал? Почему молчал так долго?
— Не знаю, никак не мог решиться заговорить.
— Но смог же в тот вечер.
— Думал, умру, а перед смертью чего не скажешь. Похоже, я влюбился в тебя.
Для Сима все это было так неожиданно. Ей стало жалко этого парня, который собирался до самой смерти хранить свою тайну.
Давно известно, что милосердие должно распространяться в равной степени на всех больных, но Сима стала вскоре замечать, что руки ее гораздо нежнее обращаются с Отодзи, чем с другими больными.
Когда Сима в свое дежурство присаживалась у его постели, он, глядя в потолок, рассказывал ей о себе. Говорил он так много, что она стала даже беспокоиться, не повредит ли это его здоровью. Отодзи рассказал и о том, как смотрел на нее сверху, когда она в одиночестве раскачивалась на качелях.
— Никак не могу забыть этого и теперь вот помню совершенно отчетливо, сказал он.
— Почему?
— Не знаю. Не могу забыть, и все.
Сима почувствовала, что жаркая кровь, как в юные годы, бросилась к ее щекам.
— Что ты там делала одна? — спросил Отодзи.
— Думала, не умереть ли мне. Она улыбнулась горько, как человек, уже немало поживший на свете.
