Бенуа Дютертр - Любовник № 1, или Путешествие во Францию
— Зад имеет форму евхаристии! Это жертвоприношение, которое приближает нас к Богу!
На следующее утро он шел исповедоваться. Безумство греха и его отпущение расстраивали его рассудок, это утомляло Дэвида, которому не было дела до этих тревожных противоречий.
ЛюсьенОднажды вечером, когда Дэвид сидел один в номере, погрузившись в роман Ж. К. Гюисманса, Арно театрально ворвался к нему:
— Дорогой, это невероятно! Пошли скорее. По-моему, я встретил твоего отца!
Американец оцепенел. На днях он, между прочим, рассказал Арно свою историю о французе, бывшем проездом в Нью-Йорке, о том, что тот переспал с его матерью, а потом исчез. Дэвид, с детства привыкший к неизвестности, думал, что никогда не увидит своего отца. Но в отличие от Дэвида, все его друзья жаждали его отыскать. Сначала Офелия, теперь Арно. Заявление последнего все же шокировало Дэвида:
— О чем ты говоришь?
— Это невероятно, но я уверен, это прекрасно. К тому же это один из наших!
— Что значит «из наших»?
Действуя решительно, Арно скатился с лестницы, ошеломленный Дэвид следом за ним. Без лишних слов друг потащил его в метро, они доехали до станции Реомюр-Севастополь. На улице встревоженный американец начал задавать вопросы, но, обычно прямолинейный, Арно несся по улицам Марэ, ни слова не говоря. Они подошли к входу в бар «кожаных курток», вокруг которого стояли мотоциклы. Внутри толпились усатые мужчины в кепках и черных тельниках без рукавов с глубоким вырезом. Они держали бутылки пива и курили сигареты, изображая из себя настоящих мужчин. Дэвид с Арно напоминали двух растерянных девушек, пробирающихся сквозь толпу самцов, готовых положить им руку на ягодицы. Они прошли в полумрак в глубине прокуренного зала к телевизору, по которому показывали порнофильм. Вдруг, повернувшись лицом к Дэвиду, Арно взял его за плечи и посмотрел ему в глаза. Коснувшись его губ легким поцелуем, он повернулся к стойке бара и крикнул:
— Люсьен!
За стойкой Дэвид заметил субъекта, подававшего напитки клиентам. Это был субъект лет сорока, пузатый и лысый, с серьгами в ушах. Он широко улыбнулся; Дэвид обратил внимание на кольцо в его левой ноздре. На ослабевших ногах странный бесполый тип подошел к молодым людям. Продолжая смотреть на Дэвида, Арно воскликнул:
— Вот твой отец!
Бармен на минуту замер, а потом замяукал:
— Так это ты, мое солнышко? Как трогательно! Иди поцелуй своего папу!
Дэвид отпрянул. Он не мог поверить, чтобы это существо было человеком, много путешествовавшим по свету, который двадцать лет назад гулял с его матерью по Нью-Йорку. Люсьен попробовал оправдаться:
— Раньше мне казалось, что люблю девочек. Я не думал, что стану гомиком. — И, хихикнув, добавил: — И все же, как трогательно!
Арно ликовал, пьяный от счастья:
— Мы все гомики, и это прекрасно: отец, сын, муж… Это так. Эти гены в нас от Бога.
Застыв на месте, Дэвид поцеловал Люсьена, тот подставил ему щеку и тут же убежал в другой конец бара на зов липового водителя грузовика:
— Иду, цыпочка…
Вернувшись к двум друзьям, он пробормотал:
— Мог ли я подумать, что у меня родится такой красивый парень?!
Затем он спросил Дэвида:
— Сначала скажи, как поживает Розалин?
— Какая Розалин?
— Да твоя мать… Мы провели вмести только две ночи, но я помню ее имя.
Дэвиду полегчало. Наверно, здесь какая-то ошибка. Вздохнув, он задал несколько вопросов о месте, дате и обстоятельствах их встречи в Нью-Йорке. Через пять минут он убедился, что Люсьен не мог быть его отцом. Арно же воодушевила эта история, которая не имела к Дэвиду никакого отношения. Выслушав все это, Дэвид посмотрел обоим в глаза и холодно заявил:
— Вы оба чокнутые! Во-первых, мне наплевать, кто мой отец, и к тому же это не вы. Мне очень жаль, Люсьен. А ты, Арно, достал меня со своими историями об отце, о матери, о Боге и сексе. Тебе лучше вернуться в свою семинарию. Я оставлю твои вещи у портье. Забери их сегодня вечером, я не хочу больше тебя видеть!
Он в бешенстве направился к выходу, а оба гея, растерявшись, кричали ему вслед:
— Дэвид, дорогой!
— Лапочка, ты уже покидаешь своего папу?
Дэвид шел по улицам Марэ вне себя от этих клише, вечно связанных с одним и тем же: педики, переодетые фараонами или военными, психи, переодетые в кюре, темные, отвратительные кабаре, предназначенные для сексуальной фрустрации, религия, власть, семья, отпущение грехов; груз исступления и стыда, отягчающий жизнь; вечная борьба с плотскими наслаждениями, которые так легко можно получить с мужчинами, с женщинами, с молодыми и старыми, если относиться с пренебрежением к этой смертельной пытке и последующему искуплению.
Взбешенный, он, задыхаясь от рыданий, наконец уселся на террасе кафе и задумался о судьбе Арно, который станет священником и тогда сможет всю свою жизнь глазеть на юных скаутов, бичуя себя за греховные помыслы, которые он время от времени сможет воплощать в злачных местах, переодевшись нацистом. Да будет так! Дэвид предпочитал свои собственные мечты. В этот момент он обратил внимание на современную молодую девушку за соседним столиком, которая возилась с видеокамерой. Очень бледная и очень светлая блондинка попросила у Дэвида разрешения несколько минут поснимать его на камеру для учебного задания по видеоинсталляции. Склонившись над камерой, словно робот, она отрегулировала ее и сняла несколько кадров. После чего поставила ее, и между ними завязалась беседа.
Ее звали Сериз. Американское происхождение Дэвида вызвало у нее двойственное чувство. Студентка тотчас же спросила, не удручает ли его культурный уровень американцев. Но по крайней мере она, похоже, жила в эпоху, далекую от древних евхаристических и чувственных конфликтов. В лицее учитель литературы помог ей найти свое призвание. А теперь она уже второй год изучала визуальные искусства.
Перед кафе сновали прохожие, посетители открытого ночью магазина BHV[15]. Некоторые искали ресторан, бар геев или бар бисексуалов. Вдруг Дэвид увидел на улице того самого журналиста, который в конце июня пригласил его за город. Тот шел, опустив голову. Когда американец окликнул его по имени, он испуганно обернулся. После чего, улыбнувшись Дэвиду, подошел к ним, согласился присесть и заказал кружку пива.
9. История Сериз
Первое явление Сериз на террасе кафе: я отмечаю, что этой бледненькой и беленькой студентке совсем не идет ее имя. Но, по правде сказать, я почти не обращаю внимания на ее лицо, скрытое цифровой камерой с нацеленным прямо на меня объективом. Сидящий рядом с ней Дэвид — тот молодой американец, с которым мы познакомились в начале лета, — помахал мне рукой, когда я проходил мимо, углубленный в свои черные мысли. Эта встреча мне скорее неприятна, поскольку у меня сегодня нет ни малейшего желания совершать некие усилия для общения. В том угрюмом состоянии, в котором я пребываю, измученный августовской жарой и горестями человеческого существования, этот дружеский жест кажется мне враждебным: это помеха если не радости, то депрессии.
К несчастью, мое душевное устройство заставляет меня инстинктивно маскировать свои истинные мысли наружной вежливостью. Когда я с отвращением взираю на бытие и с презрением — на человечество, на моих губах возникает добренькая улыбка, инстинкт положительного поведения в обществе контролирует мои поступки и толкает навстречу ближнему, и вот я — очаровательный субъект, который радуется встрече с видимым удовольствием. В тот момент, когда мне хотелось ответить Дэвиду: «Отстань, пожалуйста, мы с тобой едва знакомы», положительная сила рисует на моем лице обрадованное выражение. Он-то думает, что я действительно ему рад, не догадываясь, что единственно тираническая куртуазность заставляет меня пожать ему руку.
Я также не сопротивляюсь, когда он предлагает мне присесть рядом с девушкой, которая целится в меня своим объективом, этакая маньячка видеосъемки. Я пытаюсь подпортить им разговор, начав перечислять свои самые обыденные проблемы, зная, что проблемы эти никого не волнуют. Я подробно излагаю детали предотпускной полемики с моим главным редактором об ограничении времени стоянки, о его отказе — поскольку он, видите ли, знаком со свояченицей префекта полиции. Девушка не отрывает глаза от камеры. Не отвлекаясь от изображения на жидкокристаллическом экране, она просто произносит:
— Жутко интересно. Это ничего, что я снимаю? Это в рамках моей работы над видеоинсталляцией.
Какое-то мгновение мне кажется, что она надо мной издевается, но объектив поднимается, как мордочка домашнего животного, и я понимаю, что она говорит всерьез; у меня возникает стремление произвести еще худшее впечатление. Повернувшись к Дэвиду, я разозленным голосом говорю:
