Сергей Тепляков - Двуллер-2: Коля-Николай
– А вам-то какое дело?! – вскипел он. – Суд-то признал.
Бесчетнов на миг онемел. При всей своей многолетней практике он ожидал от следователя чего-нибудь похитрей. Он даже думал, что, может, не всю правду изложил ему Грядкин (Бесчетнов привык, что в подобных ситуациях люди рассказывают только то, что делает их белыми и пушистыми), есть наверняка какая-нибудь деталь, от которой вся история Грядкина поблекнет или хотя бы станет сомнительной. И вот оказывается – нету у Бушуева ничего за душой!
– Суд признал?! – задохнулся Бесчетнов. – Суд? Да при чем здесь суд? Это ты Радостеву посадил на девять лет, ты. Ни хрена из того, что должен был сделать, не сделал, и посадил. Что – суд? Может, судья в этот день с похмелья была или ей у Радостевой не понравился цвет волос. Судья за свое ответит. А вот ты – ты как мог такое дело сдать?
Бушуев смешался – чего это какой-то журналист его жизни учит?
– Да какое уже дело? – заговорил Бушуев. – Баба сама дура – любовника своего выгораживала. Сказала бы, как есть.
– Так ты бы расследовал, как надо, и сам бы все нашел… – ответил ему Бесчетнов. – Бабок бы соседских опросил – уж они-то точно видели, что к Радостевым кто-то приезжал.
Бушуев с тоской подумал, что да – соседей они в тот день опрашивали спустя рукава.
– Если ты чего напишешь, я на тебя в суд подам! – зло сказал Бушуев.
– Ох ты, напугал! – засмеялся Бесчетнов. – Я вот прямо сейчас твою фамилию в газете пропечатаю, да объявлю, чтобы все, кого ты вот так в тюрьму посадил, дали от себе знать. И думаю, у меня через месяц будет материалов тебе лет на десять! Повоюем?
Бушуев бросил трубку. Он смотрел на телефонный аппарат тоскливыми глазами. В голове было пусто. Хотелось напиться.
Бесчетнов, услышав в трубке гудки, захохотал.
– Трубку бросил! – сообщил он смотревшим на него Петрушкину и Наташе.
– И что он тебе сказал? – спросил Петрушкин.
– Да говорит: «Я-то ни при чем, суд признал»… – ответил Бесчетнов.
– Вот гад! – воскликнула Наташа.
– Это да! – поддержал ее Бесчетнов. – Ни хрена, как я понял, во время следствия не сделал, упек тетку в тюрьму и судом теперь прикрывается.
– И что теперь будешь делать? – спросил его Петрушкин.
– Да фиг знает… – озабоченно сказал Бесчетнов и погрузился в свои мысли.
В прокуратуре после заявления Грядкина возбудили дело, и оно, судя по нервному Бушуеву, кое-как, но двигалось. А вот Бобров, которого Бесчетнов попробовал найти по названному Грядкиным адресу, оказалось, помер давно, задолго до того, как ездил с Грядкиным из тюрьмы к Ирины.
«По всему получается, не Бобров это был, а просто жил кто-то по его документам… – думал Бесчетнов. – И поди найди теперь этого толстяка…».
Строитель, которого в тот роковой день привел Радостев, уже и сам сидел за что-то в тюрьме. По плохому знанию русского языка он считал, что сидит как раз за это убийство, что оговорили его проклятые русские, повесили на него чужой грех. «Захочет ли он говорить правду? Да и какая она, правда, теперь у него в голове?» – размышлял Бесчетнов. Оставался еще Мишка, но Бесчетнов думал, что идти к нему уже, пожалуй, бесполезно: все эти годы Мишка жил у Радостевых, и что у него нынче на уме, захочет ли он спасать мать – кто знает?..
Глава 9
– Я тебе говорю: Грядкин – герой нашего времени! – заявил Бесчетнов Коржавину. – Герой!
Они стояли у узкого, протянутого вдоль стены, столика пивнушки. Сама пивнушка представляла собой крашеный синим вагончик, установленный на базарчике недалеко от редакции. В пивнушку эту и Бесчетнов, и Коржавин захаживали не раз. Работавшие здесь по очереди женщины, Татьяна и Вика, знали их, иногда наливали в долг.
Нынче в пивной было пусто. Коржавин зашел под конец рабочего дня к Бесчетнову и выманил его в пивную – идти один не хотел. За первой кружкой пошла вторая, потом третья. Заговорили о Грядкине. Коржавин рассказал, что ему все-таки влетело от начальства за то, что устраивал журналистам беседы с Ириной. Коржавин немного печалился этим нагоняем – он опасался, как бы не погнали со службы. Ему было уже за пятьдесят, судьба его не раз давала крутые повороты, но тогда он был моложе, сильнее. Очередной поворот был не так уж и давно – в девяностые годы Коржавина с женой поперли из районной газеты, где они начали резать правду-матку про районное начальство. Из деревни пришлось уехать. Правда, в городе, к удивлению Коржавина, они устроились даже лучше. Но еще одного виража не хотел.
В конце концов неминуемо заговорили о Грядкине. Тут Бесчетнов и заявил, что Николай – герой нашего времени.
– Аргументируй! – отозвался Коржавин.
– А что тут аргументировать? – удивился Бесчетнов. – Какое время – такие и герои! Главная проблема Грядкина – он не знает, что такое хорошо, а что такое плохо. Ну так никто не знает! Вернее, многие знают, но помалкивают и делают вид, что забыли. А почему?
– И почему? – спросил Коржавин, знавший, что Бесчетнов в любой дискуссии предпочитает монологи.
– Когда восстанавливали экономику, никто не подумал, что надо и душу восстанавливать! – сказал Бесчетнов. – Ей-то, душе человеческой, досталось больше, чем экономике. Миллионы людей писали доносы, миллионы предавали, миллионы по этим доносам шли в тюрьму… Но все думали только про колбасу. Думали – рынок все направит. Ан нет – не все. Вот после 1991 года, когда душа у бывшего советского человека была как чистый лист, надо было на этом листе и писать: не убий, не укради, не делай ближнему своему того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе. Но нет – все пустили на самотек. А сейчас столько всего в душе начиркано, что приди Иисус Христос, так даже для Его слова места чистого не найдется…
– Эк ты хватил… – сказал Коржавин.
– Как надо, так и хватил. Ну да, да, сейчас многие ходят в церковь. Спроси человека: «Бог есть?», скажет: «Видимо, есть». «Веришь в Бога?», скажет: «Ну, верю». Но если Бог есть, то есть и вся остальная цепочка: Страшный суд, ад и рай, наказание и награда. А главное – есть бессмертие души. А значит, за грехи в нашей в общем-то короткой жизни душе придется отвечать вечно. Вот этого не говорят детям даже самые мудрые учителя. А зря. Без этого – никак. Без этого даже из самых лучших людей получается Грядкин. Он ведь, с одной стороны, – упорный, трудолюбивый, совестливый. А с другой – мошенник и убийца.
– И что же надо было делать? – спросил Коржавин.
– Надо было с 1991 года Закон Божий в школах учить. Говорить детишкам, что все равны перед Богом – все, и генералы, и губернаторы. Что воровать стыдно. Что надо делать добро – только ради добра стоит жить. А им про что говорят?
– Ну про что-то говорят… – сказал Коржавин, которому был не так уж и интересен этот разговор. – Есть ведь и хорошие учителя.
– Ну да. Только затуркали нынче учителей. Теперь одни слово пискнуть боятся, а других еще самих учить и учить… – ответил Бесчетнов. – Если Бога нет, то все можно и ни за что не стыдно. Вот этот Грядкин – почему он так легко пошел на мошенничество? Потому что никто не сказал ему: нельзя. У нас же как – если все так делают, то можно. Но почему никто не говорит себе: пусть все делают, а я не буду?!
– Боятся тогда не успеть… – засмеялся Коржавин.
– А чего ты хочешь, Юра… – заговорила от прилавка Татьяна, уже давно с интересом прислушивавшаяся к разговору. – По телевидению – то криминал, то суд. Вот я когда в школе училась, так у нас в классе висел стенд «Моральный кодекс строителя коммунизма»: кто не работает, тот не ест; каждый за всех, все за одного; человек человеку друг, товарищ и брат. Нет-нет да и прочитаешь.
– Вот именно… – сказал Бесчетнов. – А сейчас общественность (он выговорил это слово как-то особо издевательски) спорит, можно ли в школе преподавать Закон Божий. То есть можно ли в школе говорить детям: «Не убий, не укради, возлюби ближнего своего как самого себя»? Про жуликов – в лучшее время, а о божественном митрополит Кирилл – раз в неделю, в субботу, в 8 утра, когда самый сон…
– Так это поди рейтинги… – сказал Коржавин.
– При советской власти отличные рейтинги были у ливерной колбасы – потому что другой не было! – внушительно проговорил Бесчетнов, и все засмеялись.
– Это да… – покрутил головой Коржавин.
– Может, если бы народу показывали что-нибудь хорошее, так ему бы и понравилось? – предположил Бесчетнов.
– А ты думаешь, наш народ еще можно перевоспитать? – вдруг серьезно спросил его Коржавин.
Бесчетнов усмехнулся.
– Знаешь, про что была моя первая заметка в газете? – спросил он. Коржавин помотал головой – откуда?
– В конце советских времен ехал я в автобусе, и залезла тетка с полными сумками колбасы. А времена были уже голодные! Ее спрашивают: откуда, мол, такое добро? А она так беззаботно: да вот через забор с мясокомбината перебросили. Я говорю: так вы же, тетенька, украли! Она как взвилась: ты, мол, молодой еще, меня жизни учить. И что меня удивило – остальные-то стояли молчком. А постарше меня были. Вот в школе учили нас, что при советской власти создан будет человек нового типа. И создали. Это человек такой: он не думает, не спрашивает, не бузит, не митингует, ничего для себя не требует. Он привык жить на самообеспечении: чуток заработает, чуток украдет. Но советская власть кончилась, а советские люди-то остались!
