Дарья Симонова - Свингующие
На все расспросы Шлык отвечал уклончиво. В самом начале встречи с незнакомкой он дипломатично выпроводил Каспара, а после того, как дама удалилась, лишь похвастался сорванным кушем. И – молчок! Что на него совсем было не похоже.
Дальнейшие события развивались стремительно и причудливо. Роман Шлыков забросил на время начальственные ужимки и перестал делиться с Каспаром фантасмагориями о блестящем будущем «Белой лилии». Он внезапно замкнулся, а это всегда пахнет предательством. Перемены не заставили себя долго ждать: Каспару вскоре объявили, что газета в его услугах не нуждается. За всем этим маячила смутная тайна. Она могла быть зловещей или смехотворной, но Каспар дал себе слово, что раскусит этот орешек даже ценой своих клыков. Упрямство выросло из обыкновенной досады. Конечно, увольнение – не велика потеря. Но кому понравится ощутить себя разменной пешкой в чужой неизвестной игре… Шлык безмолвствовал. А Бекетов, как назло, укатил в неизвестном коммерческом направлении. Осталась только его библиотекарша, которая заводила двусмысленные речи о том, что-де достойна лучшей партии, чем беспутный Гарик… и приглашала Каспара пока пожить у нее. В ее предложении были свои резоны – общага опостылела. От Сашенькиной помощи в съеме квартиры Каспар отказывался – надо же было блюсти последний форпост самостоятельности. Итак, Каспар, не подозревая о подвохе, поселился у гостеприимной герлфренд-френд. То есть у подруги друга. В конце концов, они вместе пуд соли съели. И когда-то, между прочим, Каспар освободил ее куцые жилые метры от тиража брошюр Белозерского. Который, кстати, он так и не распространил, и часть его до сих пор – стыдно подумать! – складирована у той доброй самаритянки, которая ездила в Тибет… Ох, грехи наши тяжкие!
Герлфренд, или Оленька, как звал ее Белозерский, помнила еще объятия непутевого мэтра. А Каспар ее долгое время почти не замечал. Он даже по имени ее называл редко. Привет – привет! И все дела.
А Оля, несомненно, была достойна более внимательного отношения. Со времен безумного профессора она весьма поумнела. Прочитала Джойса. Окончила несколько курсов. И между прочим, умудрялась работать по специальности, вечно суетясь с копеечными подработками. Она была служительницей слова, как сама однажды, будучи очаровательно нетрезвой, назвала себя. Со временем их союз с Игорьком и вправду начал смахивать на сословный мезальянс: тургеневская девушка и драйзеровский пройдоха. Хотя разве одно другому противоречит? Скорее одно к другому притягивается, и это притяжение порождает добрую половину человеческих драм на Земле. Вот и для Оленьки наметилась драма – она потянулась к френду своего френда. Каким, однако, коварством в любовных делах оборачивается принцип «друг моего друга – мой друг»!
Каспар одновременно смущался и пребывал в крайнем раздражении. Но оба этих чувства накрывали его постепенно – он никак не мог поверить глазам своим, ушам и прочим органам, ответственным за воспитание чувств. Оленька кормила его. Подумать только – жареными бананами (эфиопский аналог нашей яичницы – якобы!), вела долгие вечерние разговоры, во время которых садилась к бедолаге на кровать и ждала волнующей развязки сюжета. Сначала она просто жаловалась на Бека, на его поверхностность, страсть к мелкой нечестной наживе и неспособность развивать интеллект. Она, казалось, так искренне изливает душу, что поначалу «доктор Ярошевский» бросился оказывать терапевтическую поддержку. Опять здравый смысл затмила ответственность за дело рук своих – как ни крути, именно Каспар свел два одиночества. И поначалу этот пасьянс послушно сложился. В конце концов, на заре их знакомства Оленька тоже не выказывала задатков к развитию интеллекта. А во времена Белозерского так и вовсе казалась тихой шмарой, как говорили на родине Каспара.
И вот в тихом омуте активизировались чертики. Оля отвергла все психотренинги, кроме одного – самого результативного. То есть любви психотренера. Классики психоанализа такой ход лечения категорически отвергают. Но, быть может, они не совсем правы? Оленька, во всяком случае, была в этом уверена.
– На самом деле, ты мне нравился давно, – говорила она горячим шепотом.
«Неправда!» – отвечал ей про себя Каспар.
– Когда умер наш Белозерский, мне было так страшно в этой комнате! Почему ты ко мне не приходил? – увеличивала громкость со слезами на глазах Оля. – Ведь тут одни пираньи! И эта его взбесившаяся выдра, бывшая жена! Они готовы были меня сожрать. Но я решила – живой гадюкам не дамся. Белозерский не простил бы мне бегства…
«Неправда!» – отвечал про себя Каспар.
Скорее профессор не понял бы бегства. Он так хотел, чтобы кто-нибудь из его окружения срубил хоть какой-то куш! Но если бы у кого-то все сорвалось, он бы отнесся к этому с виртуозным философическим пофигизмом. Пожалуй, только сейчас «доктору Ярошевскому» пришло в голову задуматься, каково было Оленьке после смерти профессора. Действительно, приятного мало! Сам Каспар не остался бы на ее месте на спорных двадцати метрах. Переждал бы бурю где-нибудь в укрытии. Попросту говоря, струсил бы! Он так и сказал Оленьке зачем-то: тем более что вообще плохо представлял себе, что ей говорить. Утешать? Но ей почему-то приспичило заполучить от Каспара вовсе не словесное утешение. Такой настойчивый спрос на его персону впервые. И потому он поддался на соблазн.
После он уговаривал себя, что, как «специалист» в области «межличностных контактов», он должен сам все попробовать. Как настоящий матерый лекарь, испытать все панацеи и яды на себе. Его поглотила масса ощущений. Оля была одновременно порывистой, ласковой и стеснительной. И она умилялась тому, что Каспар признается в своих слабостях. Особенно в трусости, конечно. Такая уступка всегда ценится. Ведь этот грех – последнее прибежище скандалисток. Самое тяжкое обвинение для мужчины. Меж тем каждая вкладывает в это понятие свое содержание. Например, для Оли непростительным малодушием с Каспаровой стороны явился бы его отказ вступить с нею в рискованную связь.
– Но это была бы с моей стороны так называемая порядочность, ты не находишь? – спрашивал новоявленный храбрец своего категорического судию.
– Порядочность – это гуманность, – отвечала, не задумываясь, Оленька. – И ты ее еще проявишь. Когда приедет Игорь, мы все ему скажем. И пусть, наконец, задумается… Ведь он действительно невыносимый!
Каспар не знал, чем крыть. Получалось, что он самонадеянно взял на себя роль странного кукловода, который как Бог: сначала дал, потом взял… Хотя, в сущности, все произошло само. От сводника мало что зависит, с богинями судьбы ему не тягаться. Опять эта невозможность определить свой статус! Да еще и в весьма осложненном переплете: Бекетов его сильнее и мощнее. Они в разных весовых категориях. Ну хорошо, друзья подерутся, и Каспар уйдет побежденным. Но ради чего все это? Почему женщины во всем видят совершенно иной смысл? Белозерский любил цитировать пассаж Ницше о том, что цель женщины – не мужчина, а ребенок. Неужели Оленька хочет детей от Каспара? Нереально! Дети Каспара не могут появиться вот так, в результате будничного адюльтера… А может, это лишь отговорки, и доморощенный психотерапевт просто лишен способности впадать в любовную горячку?! Впрочем, была когда-то Зоя… но вряд ли та воздушная нирвана может быть истолкована как классическое «половодье чувств»…
А Оленька считала, что нечего тут умничать и что люди любят кого-то просто потому, что им нужно с кем-то быть. А если с кем-то одним становится плохо, надо найти кого-то другого. И что в этом постыдного?! Игорь обзывает ее. Попрекает лишним куском ветчины. Поглядывает на других женщин, между прочим! Ненадежен, груб, необразован. Поверхностный циник в личине трубадура. Но это еще что… недавно он ударил Оленьку, а этому уже нет прощения.
– А нельзя ли тебе просто попросить у Игорька тайм-аут? – отчаянно советовал Каспар банальные ходы. —
Скажешь, что временно хочешь пожить одна… или нет, скажи, что приезжает мама! Она ведь может к тебе приехать?
– При чем тут мама?! Почему ты предлагаешь мне врать? Я хочу, чтобы все по-честному.
– Но в таких делах невозможно все по-честному! Тут непременно где-нибудь соврешь, смягчишь, сгладишь углы…
Каспар был убежден в том, что говорил, хоть и мораль его была далека от идеала. Потому что идеал, читай честность в амурных делах, недостижим и даже вреден. Стальной логикой парикмахерских «утюжков» не разгладить до конца локоны любовной игры…
– Нельзя отрезать хвост по частям! – упрямилась Оленька. – Я полюбила другого человека. И Игорь имеет право об этом знать. Но ты… ты не бойся. Если тебе не нужны проблемы… я не стану тебе обузой. Если ты меня совсем не любишь…
Голос Оли сценически дрогнул. К тому же она надела очки. И сразу стала такой беззащитной библиотекаршей! Просто удивительно, как преображает облик этот досадный для многих предмет… Девушку в очках хочется лелеять и оберегать. Каспара вообще завораживали несовершенства: дефекты речи, особенно картавость, легкая хромота, неопрятные прически, потекшая тушь… Немедленно вообразилась Оленька беременная: с животом, в очках, близоруко прищурившаяся над томиком Тютчева и закутавшаяся в шаль из свалявшейся шерсти… Приступ щемящей жалости оказался куда ярче, чем воздушная нирвана.
