Тонино Бенаквиста - Мясорубка для маленьких девочек
Мы хотели любить друг друга… Но явилось чудовище — Leatherface[37] — и с адским шумом распилило ее на части своей электропилой, потом ринулось следом за мной, а все было так хорошо…
Сейчас у меня голова лопнет. Мне пришлось снова лечь, и только тут я осознал, что кошмар продолжается — в виде пронзительных звуков, несущихся с потолка. Отныне он поселился во мне, как гангрена, медленно разъедающая мои нервные клетки. 8.03 утра. Я сжимаю виски. Мне все становится ясно.
Мой верхний сосед долго готовил свою месть. Всю ночь он ждал дозволенного часа, чтобы вновь повергнуть меня в этот ужас. Негодяй, негодяй!.. Я прислушался: интересно, какую вещь он решил испоганить сегодня? Но это ни на что не походило, разве что на скрип двери… Да, при желании можно было определить это как дверной скрип на одной ноте, прерывистой, придушенной, маниакально монотонной. Я заорал, веля ему прекратить, но даже не надеясь на такую милость с его стороны.
Я срочно принял несколько таблеток аспирина и заткнул уши шариками Quies, абсолютно неэффективными, затем туго обмотал голову полотенцем. Она горела огнем; я отыскал в аптечке транквилизаторы, проглотил сразу три порошка, накрыл голову подушкой… Нет, ничего не поможет, я знаю только одно верное средство.
Оно ждет меня со вчерашнего дня и называется курком револьвера.
Но уже слишком поздно.
* * *— А вы могли бы напеть мне это?
— Это невозможно напеть, я могу насвистать, да и то с трудом.
— Ну-ка попробуйте.
Господин Арман, владелец «Опуса», магазина с самым большим выбором пластинок в городе, пожелал лично принять участие в разрешении проблемы, когда все его продавцы признали свое бессилие. Некоторые из них смотрели на меня как на сумасшедшего, когда я насвистывал эту пронзительную ноту, неизменно одну и ту же, за которой следовало более продолжительное «ля», а затем целая серия нескончаемых «до». Странное дело: сам хозяин не выказал ни малейшего признака беспокойства. Вокруг нас собралась кучка покупателей-меломанов.
Это явно современная музыка, — сказал Арман. — Слегка похоже на «Вариации для двери и вздоха» Пьера Анри.[38] И уж конечно, это написано не для виолончели… А, впрочем, послушайте все-таки…
Звук, донесшийся до нас из колонок, вызывал в воображении гигантское насекомое, скребущее лапкой по навощенному паркету. Современные композиции — это та область, в которой я совершеннейший профан, но они всякий раз навевают мне сюрреалистские образы. Один из слушателей сказал, что эта музыка ассоциируется у него с треском авторадиолы в туннеле. Второй склонялся к версии гидролокатора на подводной лодке, проработавшего в водной среде до полного истощения батарей.
После долгих минут сосредоточенного раздумья я сказал:
— Нет, ничего общего; эта вещь в сто раз мелодичнее, чем та, которую я имею в виду.
— Послушайте, не сочтите за нескромность, но в моем магазине есть вся классическая и современная музыка, изданная в мире, даже самая мрачная и отвратительная. Спросите моих клиентов: со мной консультируются по поводу всяких редкостей, и если эта вещь действительно существует, а вы верно мне ее насвистали, она непременно должна быть здесь. Вы уверены, что это для виолончели?
— Увы, да!
Со всех сторон на нас посыпались имена композиторов: Крупка, Баллиф, Берио, Варез, Мессиан, Лигетти, Эно, Шнитке, Луиджи Ноно и так далее — никого из них я доселе не знал. Хозяин, истинный профи, с ходу отметал одних, проигрывал мне других. Мой ублюдок сосед мог торжествовать, он был на пороге выигрыша…
Но какая замечательная мысль — сыграть с ним на его поле, прибегнуть к современной музыке! Ведь до сих пор он не слышал от меня ни одной ноты из современных произведений, только классику, написанную не позже 1910 года: я был для него легкой добычей. Вот отчего ему удалось сделать свою пытку еще более мучительной. В борьбе все средства хороши, даже самые подлые. Представляю, как он планирует заговор против меня на следующую ночь: «Бах — ну ладно, с ним покончено… Зато этот… Интересно, найдется ли такой в его коллекции…»
— Боже мой, ШЕЛСИ![39]
Господин Арман завопил так же громко, как я накануне. И так же лихорадочно поставил новую пластинку:
— Ну конечно, Шелси… Вот, послушайте… Как же я сразу не сообразил!
Я заранее ненавидел эту музыку, но неожиданно она показалась мне по сути своей безупречной; это было нечто вроде озарения, которое настигло меня в тот миг, когда я меньше всего ожидал этого. Мне чудилось, будто я встретил старого, двадцатилетней давности, знакомого и узнал его, несмотря на морщины и забытые черты. В этой пьесе, как и в Бахе, было все то, что мой сосед безнаказанно уродовал своей игрой; я наконец постиг смысл этой музыки с ее резкими, буйными, жесткими звуками.
Я поздравил хозяина, а окружающие слушатели почтили его громом аплодисментов. Я вернулся домой с пластинкой под мышкой. Шелси, Концерт № 2. Чего только не сделаешь, чтобы умереть спокойно!
Подходя к дому, я увидел своего психа соседа на балконе; он сидел там, скрестив руки и иронически глядя на меня сверху вниз. У меня возникло неприятное предчувствие, что он поджидает меня и что паузы между игрой теперь станут еще короче. И это предчувствие оправдалось в тот самый момент, когда мой ключ повернулся в скважине. Он решил захватить меня врасплох и с порога нанести роковой удар. Но ему было неизвестно, что и у меня в рукаве припрятана козырная карта.
Исполнение длилось ровно одиннадцать минут. Если правда, что тишина после Моцарта — тоже Моцарт, вполне возможно, что так же дело обстоит и с этим Шелси. Потому что, когда пластинка остановилась и я стал ждать от потолка тишины, до меня донеслась восхитительная симфония, состоявшая из звона разбитых об пол стаканов и тарелок, яростных воплей и грохота опрокинутой мебели.
Поздний час. Хорошо! Нынче вечером я пить не буду. И вообще, жизнь не такая уж скверная штука. Сегодня ночью посижу на балконе и выкурю несколько сигарет, любуясь звездами над городом.
Весь следующий день и еще три за ним были отмечены мертвой тишиной. Чем-то вроде мрачного перемирия. Но наслаждение сокрушительной победой быстро улетучилось. Счастье так мимолетно. Я снова взялся за перо, чтобы запечатлеть на бумаге свои замогильные проклятия. После долгих попыток у меня получилось вот что:
«Благословен тот, кто не тронет сии камни, и да проклянут того, кто потревожит мой прах». Вот то, что вы напишете на моей могиле. Я знаю, что это эпитафия Шекспиру. Ну и что с того? Кто осмелится меня…
Так я и знал.
Я был уверен, что это всего лишь короткая пауза перед продолжением баталии! Сейчас 17.20. Интересно, почему он заиграл именно в 17.20? Отчего заставил меня столько ждать? Сегодня 26 июля, прошло уже целых три дня после того взрыва бешенства! Послушаем, что же он выбрал на сей раз, чтобы заткнуть мне рот.
Ну разумеется, это ни на что не похоже; значит, он потратил три дня, чтобы найти такую вещь — сонату из числа самых безвестных, самых темных произведений, жемчужину среди музыкальных инкунабул. Ничего, я все равно его раздавлю, этого негодяя! Ему уже недолго осталось торжествовать!
21.55. Он только что кончил играть. Благодаря терпеливому, внимательному прослушиванию мне удалось определить начало и конец пьесы. В общем и целом за последний час я смог вычленить шесть внятных музыкальных фраз. Все вместе длится чуть меньше четырех минут. Похоже, у него нет особых трудностей при исполнении, если не считать наигранной аффектации, которая напоминает мне о Дебюсси, аранжированном для виолончели. И, однако, я уверен, что Дебюсси никогда, даже в младенческом возрасте, не смог бы сотворить такую мешанину из идиотских нелепостей. Но факт остается фактом: истязатель выбрал отрывок из современной музыки, диссонансный, но, бесспорно, простой для исполнения, который даже дебютант способен сыграть на относительно среднем уровне, что уже является большим прогрессом по сравнению с Сюитой Баха. И если я тотчас же не изничтожу эту гангрену, он восторжествует навсегда. На целую вечность.
Вторник 30 июля, 16.25. Я вскрываю банку ледяного пива и протягиваю ее господину Арману. А чтобы он не чувствовал себя одиноко, принимаю свою полуденную таблетку успокоительного, запив ее большим стаканом воды.
— Честно говоря, не могу определить.
Вот уже два часа как он сидит в кресле, скрестив руки на груди, и слушает звуки, несущиеся с потолка. Вчера у него в магазине мы потерпели фиаско. Я не осмелился попросить его прийти ко мне — он сам, отчаявшись найти решение, предложил мне это.
— Я бы сказал, что мы имеем дело с остроумным пустячком, который стремится выразить себя в лирическом крещендо, за коим следует странная серия додекафонических аккордов. Сложная структура…
