Елена Черникова - Вишнёвый луч
Я посмотрела на солнце, перешедшее на закатную сторону купола, обожглась и закрыла глаза, и увидела вишнёвый луч. Да, "прямо против солнца - фиолетовый, сиреневый...". Флоренский. "Иконостас". Любимая книга моей давней юности. Единственная книга, которую я сама законспектировала в личном дневнике, когда она ещё ходила по рукам в машинописных копиях. А теперь она разрешена, издана, и никто не читает. О, может быть, запретить мужика? И сразу всё пройдёт. И никаких интервью. Все и так будут страшно заинтересованы, почему же запрещён этот загадочный мужик.
Я побрела к машине, ощупывая карманы, словно мне тут могли тайком насовать в них гостинцев на дорожку. В глазах рябило троящееся солнце, в ушах гремел живой конский топот.
Недоумение усиливалось. Я не представляла себе этого будущего интервью. Его не написать никакими молитвами! Эта ложь невозможна! Даже в нашем коммерциализированном мире! Все сценаристы Голливуда даже вскладчину не смогли бы придумать для Александра сюжет, где он до такой, как затевалась на "Мужике", степени был бы не самим собой!!!
Водитель сообщил мне, что я отсутствовала два часа.
- Не может быть!
- Ровно два часа и двадцать девять минут, - уточнил он. - Я все свои запасы выкурил.
"Что-что ты сделал? Выкурил? Был запас и вот - выкурен..."
Я мгновенно вернулась в минувший разговор с Александром, в облака, в ещё не выкуренный рекламой светоносный запас этого гибельного дня. Увиденного и услышанного было достаточно, чтобы любой, даже самый циничный рекламист на Земле просёк: всему этому не бывать. Добром не кончится. Продажа с давлением на потребителя - вообще разновидность чёрной магии. Манипуляция. А тут что-то похуже намечается. Как это сказал один умный политик: "Это больше чем преступление: это ошибка..."
- Возьмите мои, - я протянула ему пачку, села и мёртво замолчала до самой Москвы.
Джованни сел в кресло и задумался о римском праве. Просто так. Больше не о чем думать. Любой философ однажды устаёт сам от себя и тогда, Бог ему в помощь, вдруг попадается тот главный собеседник, у которого можно спросить: "А о чём, по-вашему, следует думать?" И вопрос будет правильно понят.
Сегодня Бог не дал Джованни собеседника. Сегодня день вишнёвого луча. Он проверил домашнюю работу, поставил оценку и ушёл за горизонт. Человеку трудно пережить это безразличие высших существ: мы плачем, а они нас оценивают и уходят ввысь. Высокие вы наши.
Ангелы, ангелы, поплачьте со мною вместе над лопнувшей любовью к женщине, чёрненькая такая, худенькая, знаете, Марией зовут... Звали.
Вы не поняли! Ангелы! Женщина умерла, любовь лопнула. Не наоборот. Любовь - моя. Смерть - её. Опять не поняли. Ангелы!
Я не могу вам объяснить, что такое женщина для земного мужчины сейчас, в четырнадцатом веке от Рождества Христова. А, попробовать?
Пожалуйста. Я хотел войти в её тело и проникнуть в её душу. Так часто бывает среди людей. И я хотел вбросить в её лоно соки священнодействия, и в каждой капле моего сока было бы блаженство для Марии, любовь и знание.
Но графиня была замужем, где и скончалась, не приходя в сознание, то есть ко мне.
Все мои капли, моря, океаны моих капель я превратил в истории, которые прорастут теперь не в Марии, а в миллиардах дур, которые возжелают - куда они денутся! - раскрыть объятия мужчине, чтобы он прошёл и влил. Всё будет очень прозаично. Я позаботился. Читайте, крылатенькие вы мои, до чего может довести любовь!
Но вы уже никогда не переживёте моего главного озарения: зачем это следует делать... Женщины не будут писать книг. Женщины будут юбками махать.
О, женщины! Вы будете конвейерно дрыгаться из-под одного к другому и жаждать. Неведомо чего. А я буду веселиться, глядя сверху на всё это. Пришла в мир баба, красивая такая, кровь играет, она чего-то хочет. Вот тебе, баба, мужик. Бери. Ну же! Берёт. А потом и говорит: я глубже, он не достал до моих истинных глубин, я пойду ко другому.
Ах, сучки... Все вы одинаковы. Может, оно и к лучшему, что Мария была замужем. Всё это бабье барахло законному и досталось.
А моя влага, мои соки священнодействия пролились на всех, и всем досталось по одной маленькой истории.
Сто моих побасенок - это символ. Сто - это много и округлённо. И всё. Я ничего более не имел в виду. Разбирайте мои капли. Не жалко. Как подумаю, сколько спермы Бог дал миру - хохот разрывает! И всё ради творчества, ради творчества, ради творчества...
ГЕНИЙ В ГРУППЕ
Злой, как чёрт на пенсии, Давид шатался по Москве и заглядывал в женские лица. Девочки, старушки, дамы, пешие и за рулём, - неважно. Он искал свою предводительницу, а она, хитрохвостая бестия, могла быть и выглядеть где и как угодно. Ей угодно. Ей!
Бесполезные ключи от её бесполезной квартиры назойливо звякали в кармане, но Давид никак не решался выбросить их. Была поначалу пакостная мысль: выбросить ключи. Просто так, назло. Совершить глупо-преступное деяние. Но что-то останавливало. Простое крохоборство? Или сложное.
Через неделю начинался его предвыборный марафон. Были заказаны ролики, всё-таки наняты имиджмейкеры и спичрайтеры, куплено эфирное время и залы для встреч с электоратом. Деньги шевелились и клубились, наёмники бегали, всё целилось в народ. Бабушкины заветы были отринуты, правда, кандидат полагал, что бабушка этого не знает. Он всё ещё надеялся вытащить из неё сакральные рецепты власти, эзотерические приёмы толповождения и прочие фокусы, автоматически дающие жречество. Калигула уже померк, и теперь Давид хотел быть Пифагором.
Как отличник, Давид прочитал кучу пособий, выучил все современные правила избирательной гонки всех стран, где бывают выборы. Он со школы подходил к любой задаче обстоятельно и всё решал сам. Он решил быть сам себе режиссёр и политтехнолог.
Раз в жизни попросил помощи у женщины - и вот тебе! Она дала урок и пропала, посоветовав не лезть в это дело. Ишь. Как утверждают психологи, "очень трудно гению работать в группе".
И ещё старуха сказала Давиду, что власть, видите ли, от Бога, и что на троне, даже воображаемом, надо родиться, креститься, надо право иметь изначально, а то получается некая собачья чушь вроде выборной должности, а это не власть, а игра во власть. По-нынешнему выражаясь, реалити-шоу. Человек с проезжей части помещается за стекло, и все за ним наблюдают и растут в уверенности, что все так тоже могут.
Костеря бабушку распоследними словами, Давид яростно листал пособия, мемуары, даже радио слушал, от чего бесился особенно, потому как радио на него действовало сильнее, чем телевизор, а он не хотел, чтобы на него ещё что-то действовало.
Особо терзала Давида острая мысль, что у него украли все поцелуи. Все тонкости и толстости его страстного пододеяльного поведения, все горючие реки семени, вылитые в руководившую им бездну, - всё это ушло прочь вместе с бабушкой. Ни одна его женщина, никогда, ни при какой такой любви не достигала такого эффекта. Обычно Давид вставал и шёл в душ: вот и вся очистительная лирика. Как могла эта ведьма взять его ощущения и унести?
Давид очень восхотел ореола праведности. Он теперь был достаточно начитан, чтобы помнить о добродетели. Он знал, что всё это опять в моде.
Но страсть мучила и ненависть росла. Гнев и ярость - до судорог пищевода, хоть кричи. Все буквы повыпадали. "Ручьят журчи-и-и!" - как писал про счастливое время года один женолюбивый советский композитор. Тьфу на эти журчи-и-и...
Вдоль бордюра ковылял трухлявый тёмный дедок-бомж, с избитым-перебитым синим лицом под войлочной брадой. Кончиком клюки дедок задел башмак Давида и мигом схлопотал в ухо. Давид сам не успел понять как это произошло, а дедок уже дёргался в канаве, а брада задралась.
Подбежала милиция, пожелала видеть документы участников поединка. Давид, не крепко подумав, предъявил удостоверение кандидата в депутаты. Дедок предъявил клюку и помахал ею, грозя миру: встать он не мог и клял всё и всех окрест.
Вчитавшись в Давидову ксиву, милиция необыкновенно возрадовалась, почуяв реальную поживу. Кандидат избил бездомного! Или: кандидат ударил инвалида! Или: при виде кандидата бомжи сами валятся в канаву! Или совсем деликатно: встреча с избирателем.
Всё богатство милицийских чувств тут же просёк и Давид: "Вот и первый ролик..."
- Усмехаться будем? - вежливо осведомилась милиционерша, круглая, румяная, в голубых тенях и розовой помаде. Её напарник, худющий и высоченный, флегматично поглаживал резиновую дубинку.
- Нет, - покачал головой Давид. - Сколько?
Расслышав заветный вопрос, кругляшка мигнула дяде Стёпе, и оба дружно заорали:
- Да ты что?! Да ты нас за кого?..
Далее всё было разыграно безупречно, и следующий кадр жизненного кино поступил в память кандидата лишь через восемь часов.
...В голове было так же темно, как и в комнате окрест, - и тишина.
Давид повернулся на бок, и в голове что-то перетекло на бок. Будто вместо мозга у него в черепе желе, которому тесно и хочется вытечь, причём через любое отверствие. Готовясь к избирательной гонке, Давид вычитал в медицинском справочнике, что такие ощущения обычно сопровождают контузию: мир крутится, как лотерейный барабан, а мозговые шарики или гремят, или хлюпают, - индивидуально. Они могут и твердеть, и разжижаться.
