Анатолий Андреев - Машина
Все прошло мимо главного инженера. Он был доволен — не хотел соприкасаться ни с чем, что исходило от Фросина. Он уже, видимо, старел — главный. Терял чутье. Иначе его бы насторожило, что перемены его не задели. Тревожный это был симптом. Тревожный — обходили его, как столб посреди дороги. Без него решали, что и как будет делать завод.
Василий Фомич сегодня уже несколько раз заскакивал к Фросину, и Фросин невесело усмехнулся — почуял Фомич, что Фросин не в себе. Будет теперь сопереживать, отвлекать и загружать. Вопросы какие-то у него появляются, помощь Фросина требуется...
Василий Фомич и Фросин окончательно приработались. Понимали друг друга с полуслова. Эти отношения, сложившиеся сами собой и как надо, вовсе не означали их совсем уж приятельских отношений, с дружбой домами. Оставался у каждого в душе уголок, куда другой не лез. Ни к чему это было. И без того Фросин сказал однажды:
— Ты мне, Фомич, родней жены стал. Ее я в сутки вижу часов пять: полчаса утром да часа четыре вечером. А тебя — восемь часов, да плюс обед...
Зазвонил телефон. «Фросин»,— сказал Фросин в трубку.
— С вами говорит секретарь. Соединяю с директором,— нараспев, с московским акающим выговором прозвучала мембрана. Затем в трубке щелкнуло и знакомый напористый голос произнес:
— День добрый, Виктор Афанасьевич.
— Здравствуйте,— чуть настороженно отозвался Фросин.
— Чем заняты с утра?
Фросин не успел ответить. Директор продолжил:
— Хочу ваше хозяйство осмотреть. Не возражаете?
Фросин не возражал. Через пару минут он увидел в окно, как у корпуса остановилась вишневая директорская «Волга», и Василий Александрович собственной персоной явился миру из распахнувшейся, метнув в сыром дождливом свете лаковый блик, дверцы.
Фросин хмыкнул — опять чудит Васенька, по заводу на машине раскатывает. И ведь имел уже неприятности, кто-то капнул в обком про его барские замашки. Но не унимался Васенька и не оправдывался. Никто, ни одна живая душа — ни здесь, ни в обкоме — так и не узнала, что у директора завода расширение вен и тягучие, унылые, мозжащие боли в ногах. С утра, пока полегче, он на своих кривоватых «ходулях» пехом обегал все, что нужно. А потом, попозднее, опять начинал «чудить», важно усаживаясь в машину и смачно шлепая дверцей, чтобы через пару сотен метров так же вальяжно выдвинуться из кабины.
Сейчас он что-то очень уж бойко выскочил наружу. Фросин деловито прикинул — стало быть, не миновать за что-то «вздрючку» получить — и, как положено хозяину, заспешил к дверям встретить гостя.
22
Одному было тоскливо. В квартире все кричало об Алии. Фросин невольно вспоминал, как они впервые увидели друг друга. С тех пор прошло меньше года, но казалось, что это было давным-давно, так насыщены были событиями эти десять с небольшим месяцев.
Прошедший год основательно вымотал Фросина. Он иногда задавал себе вопрос: выдержал бы он, приведись ему сейчас опять начать все сначала? А ведь еще наложилось и свое, сугубо личное — Алия. Он отыскал, увлек ее, сорвал со студенческой накатанной орбиты и сам оказался в плену ее притяжения. Он потерял голову, в нем слились воедино завод, Машина и Алия. Фросин не подозревал, что именно Алия давала ему силы справиться со всем, что на него навалилось — самим существованием на свете, тем, что она есть, что она теперь его, что она нужна ему.
Без Алии Фросину было тоскливо. Он приходил с работы и тщательно готовил ужин. Готовил он на один раз, чтобы назавтра снова заняться этим нехитрым делом,— копаясь на кухне, Фросин невольно вызывал воспоминание о том, как быстро, незаметно и словно играючи все получалось у Алии. Это, а также желание не разрушать установившийся за последние месяцы порядок, заведенный Алькой, удерживали его от колбасного холостяцкого существования.
Поужинав, он старательно мыл посуду, включал телевизор и читал, спохватываясь временами, что не помнит, о чем говорилось на последних прочитанных страницах. Тогда он все вырубал и долго лежал, постепенно погружаясь в дремоту и переставая отличать, первый ли это сон или воспоминание об их с Алией поездке к ее матери...
... В июне Фросин взял отпуск. Сессия у Алии заканчивалась. Они уже подали заявление в загс, поэтому с «трудовым семестром» в деканате к Алие не особо прицеплялись. Кроме того, она работала последние два года лаборантом, а завкафедрой был и деканом, он охотно пошел ей навстречу и даже предложил зачесть ее лаборантство в счет отработки — мол, и полставочникам положен отпуск. Словом, все складывалось как нельзя лучше, и вскоре они уже сидели в грязном вагоне местного поезда, который в пыльной июньской духоте неторопливо вез их в маленький районный городок. Там их уже ждала Алькина мать.
Алия загодя начала готовить почву. Она несколько раз писала матери о Фросине — сначала вскользь, мимоходом, что живет хорошо, все есть, всего хватает. Вечерами ходит в кино. Познакомилась с одним человеком, он покупает билеты, потому как самой некогда — столько занятий, что просто ужас. И еще про занятия, но мать в письме встревоженно спрашивала — что за человек, кто он и хороший ли... И Алия, пребывавшая уже третий месяц в горячечном счастливом сне, написала рассудительный ответ, где, вроде между прочим, вроде просто отвечая матери и успокаивая ее, излагала: он работает на заводе, образование у него высшее и он хорошо к ней относится, и покупает билеты в кино и в театр. А ей очень некогда, потому что скоро сессия...
Алия писала матери в читалке, потому что письма эти требовали сосредоточенности. Приходилось следить за собой, чтобы в них не просочилась переполнившая ее радость. Она в эти дни уже перебралась к Фросину. Так получилось нечаянно, она вовсе не хотела уходить из общежития, но не могла не быть с Фросиным. В глазах девчонок-соседок, встречаясь на занятиях, она читала жалостливое любопытство, но это ее не трогало — ведь все произошло само собой. Ей наплевать было на девчонок и на то, что будет потом. Боясь спугнуть невесть откуда свалившееся на нее неизведанное, оказавшееся огромным счастье, она чуралась всяких перемен и изо всех сил сопротивлялась настойчивым предложениям Фросина пожениться. «Пожениться» — само слово вызывало у нее смущение и смех. Ей в нем чудилось что-то стыдное, в отличие от их с Фросиным безоглядного, только их, ничьего больше, счастья.
Она влюбилась впервые и безоглядно. Это было вовсе непохоже на тайные и безответные маленькие девчоночьи влюбленности, приходившие и уходившие еще в школе.
Чувство переполняло ее, и она не могла отказать Фросину, которому непонятно зачем непременно нужно было идти в загс...
Алия писала матери в читалке. Она не могла писать дома, в их с Фросиным квартире, потому что все вокруг было полно любви, и она чувствовала себя маленькой счастливой преступницей, обманывая мать, ничего не говоря о том, как ей, Алии Гариповой, повезло...
Ждать регистрации надо было целых два месяца. Чуть свыкнувшись с мыслью о замужестве, признав его неизбежность, Алия по секрету сообщила о нем подругам. Те с удовлетворением восприняли эту новость. Она их успокоила. Было что-то пугающее в неожиданном порыве Алии, а теперь все вставало на свои места, все становилось как у людей. Девчонки готовы были вновь принять Алию в свой кружок, не понимая, что она уже отдалилась от них.
Матери она написала, что ей нравится этот человек — «помнишь, я тебе о нем писала?» Она сообщила, что хотела бы показать его матери и, может быть, они приедут летом...
Они приехали и шли пыльными улицами, и Алия подхватила Фросина под руку, хоть это было и не принято среди местной молодежи. Под руку ходили только степенные супружеские пары. Только перед домом, разволновавшись, она отпустила руку Фросина и толкнула скрипучую дощатую калитку. Они остановились во дворе, а из огорода уже спешила, прикрываясь рукой от солнца, мать... Вера Игнатьевна была простая женщина, всю жизнь работала медсестрой и потому в городке ее уважали почти как врача. Она понравилась Фросину, как и он ей.
Фросин и Алия отдыхали в необычно замедленном, деревенском ритме жизни городка. Они бродили по сонным улочкам, вместе с матерью сходили за земляникой, сладко рдеющей на прогретых солнцем косогорах.
Матери было и радостно, и немного горько смотреть на них — Алия, Аленушка стала совсем взрослой! Вера Игнатьевна безоговорочно приняла Фросина, бесхитростно выпытав у него в первый же вечер, кто он и что из себя представляет. Фросин легко и просто рассказывал о себе. Она верила каждому его слову, поэтому он ничего не скрывал и не приукрашивал.
Мать определила Алию в ее прежнюю девичью клетушку за дощатой перегородкой. В ней прошли детство и школьная юность Алии. Они нахлынули на нее, стоило ей остаться одной, и комнатушка показалась ей родной и совсем маленькой.
