Монго Бети - Перпетуя, или Привычка к несчастью
— Мой муж — не полицейский и не военный, — возразила Перпетуя.
— Неправда!
— Даю тебе слово! — заволновалась Перпетуя.
— В таком случае, моя девочка, тебе следовало бы запастись скамейкой и зонтиком. Потому что если ты и вправду не жена военного или полицейского, тебе наверняка придется ждать долго, а может, предстоит прийти еще и завтра, и послезавтра. Я слышала, в аптеках пусто, лекарств у государства больше не осталось, а раз нет лекарств, нет и лечения, а нет лечения, зачем же тогда консультация, по крайней мере для таких, как мы? Говорят, что Баба Тура ездит со своим приятелем Ланжело по всему свету и клянчит лекарства якобы для того, чтобы лечить несчастных африканцев. И говорят, к нам поступают тонны лекарств, представляешь? Но, вернувшись на родину, эти деятели, вместо того чтобы раздать лекарства, продают их. А какие денежки они при этом получают, лучше не спрашивай!
— Ланжело! — воскликнула другая женщина из той группы, где сидела женщина в розовом. — Опять этот Ланжело! Да это истинное проклятье! И когда только господь бог избавит нас от него? Вечно он путается под ногами у африканцев. Он был еще при Рубене. А теперь вот уже четыре года, как нет Рубена, и опять этот Ланжело.
— А кто он такой? — спросила Перпетуя скорее из вежливости, чем из любопытства.
— Как! Ты не знаешь Ланжело? — усмехнулась женщина в розовом. — И откуда ты только взялась, из какой глухомани? Может, ты ничего не слыхала и о папаше Баба Туре?
Но Анна-Мария, потихоньку взяв Перпетую за руку, поспешила увести ее подальше от женщины в розовом, шепча ей на ухо:
— Будь осторожней, дорогая Перпетуя. Говорят, в городе полно доносчиков и провокаторов, они постараются выведать у тебя все, что можно, а потом заявят в полицию, что ты тайная рубенистка. Неужели ты об этом не слышала? Сейчас доносы — прибыльное дело. Остерегайся говорить с незнакомыми людьми о политике.
Около одиннадцати часов дверь, выходившая на крыльцо с полукруглыми ступенями, открылась, и тотчас же пациентки гурьбой бросились к мужчине в белом халате и сандалиях из пластика. Он что-то сказал вполголоса, по всей видимости по-французски. Тогда одни пациентки, расправив какие-то клочки бумаги, стали размахивать ими у него перед носом, другие попытались протиснуться сквозь толпу, зажав в поднятой вверх руке то, что, по всей вероятности, тоже могло служить пропуском. Невозмутимо глядя на беспокойных, непрерывно суетящихся пациенток, окруживших его, мужчина впустил десятка два женщин, каждый раз пробегая глазами бумажку, которую ему протягивали; затем, к величайшему изумлению Перпетуи и Анны-Марии, мужчина ушел, захлопнув за собой дверь.
— Вот видите! — с горькой усмешкой сказала женщина в розовом. — Господа полицейские и господа военные получают в первую очередь все, что надо. Уж их-то обслужат, будьте уверены! А нам скажут: ступайте с богом!
Женщины, которые ушли вместе с врачом, составляли лишь самую малую часть больных, и оставшиеся снова уселись на площадке, приготовившись терпеливо ждать. Будущих матерей можно было распознать не только по фигуре, но и по их аппетиту: около полудня некоторые из них стали подкрепляться жареным арахисом, те же, кто побогаче, или просто более предусмотрительные разложили кое-какую снедь и стали есть не стесняясь.
— Оставайся и жди здесь, Перпетуя, — сказала Анна-Мария своей подопечной. — Нельзя все-таки упускать такую возможность — а вдруг тебе удастся попасть на консультацию сегодня? Мне же придется вернуться в Зомботаун. За Эдуарда не беспокойся, я покормлю его вместе с моим мужем. И тебе принесу чего-нибудь перекусить. Да я недолго, не бойся. На этот раз возьму такси. И скамеечку прихвачу, может, придется пробыть здесь до ночи.
Когда к половине второго она вернулась, Перпетуя сидела на скамейке — какая-то добрая душа, сжалившись над молодой женщиной, стоявшей здесь с самого утра, уступила ей свою скамеечку. Перпетуя сидела возле изгороди из алтей, укрывшей ее от солнца. Согнувшись пополам, она уткнулась лицом в скрещенные на коленях руки и, казалось, заснула.
— А ну-ка, вставай, Перпетуя, — довольно резко сказала ей Анна-Мария. — Нельзя распускаться, дочь моя. Вот, возьми-ка, поешь и попей. С Эдуардом все обошлось благополучно, он как будто все понял и вел себя прекрасно. Пока меня не было, никого не вызывали?
— Нет, никого! — со вздохом отвечала Перпетуя. Видно было, что она устала — глаза у нее покраснели.
Санитары и служащие, закрывшие двери в консультацию — вероятно, на время обеда, — теперь возвращались: слышно было, как они снова заполняют коридоры, мягко постукивая по цементному полу сандалиями из пластика; санитары открывали окна, со стуком распахивали ставни. Женщины поднялись и на этот раз уже без прежнего оживления обступили крыльцо, надеясь, очевидно, что вот-вот из дверей снова выйдет мужчина в белом халате. Но проходили минуты, часы, а врач все не появлялся, и женщины опять уселись на свои скамеечки.
Солнце, нещадно палившее в первые три часа после полудня, наконец умерило свой пыл и стало клониться к закату, от пальм протянулись бесконечно длинные тени. Некоторые пациентки, не выражая никакого возмущения, спокойно начали собираться в путь: одни надевали полотняные тапочки, другие складывали зонтики, подбирали на ходу скамеечки или сумки, обмениваясь любезностями со своими случайными собеседницами.
Молодая женщина в розовом платье помахала Перпетуе рукой на прощанье.
— На сегодняшний день нечего надеяться, сита[3]. До завтра.
И в самом деле, не прошло и получаса после этого мрачного предсказания, как мужчина в белом халате открыл узкую дверь и, спустившись по ступеням, сказал, глядя куда-то в сторону и ничуть не смущаясь:
— Мы не получили лекарств. Поэтому не можем и проконсультировать вас. В общем, все так же, как вчера. И завтра может быть то же самое. Но все-таки заходите, хотя мы ничего вам не обещаем. Поверьте, это не наша вина.
Никто не возмутился и даже не удивился.
На обратном пути Анна-Мария была обеспокоена неестественно тяжелой походкой Перпетуи, ее словно придавило к земле. Дома, в Зомботауне, ее начало тошнить, ноги свело судорогой. Анна-Мария уложила ее в постель и ухаживала за ней весь вечер. Она опасалась какого-нибудь несчастья, может быть даже и выкидыша.
Однако на другой день Перпетуе стало намного лучше, хотя она жаловалась на горечь во рту, головокружение и слабость. Она была потрясена тем, что ей довелось видеть вчера.
Кроме как в больнице, других врачей в Ойоло не было, не было их даже и в процветавшей католической миссии.
По словам Анны-Марии, были еще врачи в больнице протестантской миссии в Фоэ-Минсили, находившейся между Ойоло и Нтермеленом, в лесу, в стороне от дороги, — чтобы добраться туда, надо было пройти по меньшей мере километров двадцать пешком или взять такси, а это стоило чересчур дорого. А кроме того, если кто-то и добирался туда, ему приходилось еще платить за консультацию и лечение: ведь это была американская миссия. Надо сказать, лечили там превосходно, но стоило это немалых денег.
Перпетуя и слышать больше не желала ни о больницах, ни о врачах и решила в ожидании рождения ребенка заняться работой — принялась шить.
Как все жены чиновников определенного уровня, Анна-Мария обзавелась швейной машиной, хотя шить на ней так и не научилась. После долгих колебаний Перпетуя набралась наконец храбрости и как-то утром спросила у своей соседки, не позволит ли она ей приходить время от времени, чтобы шить на машинке.
— Ну конечно! — ответила Анна-Мария, посмеявшись над наивным смущением Перпетуи. — Очень хорошо, что ты умеешь пользоваться этой штукой, — хорошо для тебя, да и для меня, я надеюсь, тоже. Знаешь, что я хочу тебе предложить? Забирай-ка ее к себе. Тогда тебе не придется всякий раз обращаться ко мне с просьбой.
Этот эпизод из жизни Перпетуи почему-то больше всего поразил Эссолу. «Каким человеком могла бы стать моя сестренка, — подумал он, — если бы судьба с самого начала не посмеялась над ней, сотворив ее женщиной. Хотя разве жизнь любого талантливого мужчины — не такая же насмешка судьбы?»
Раздобыв швейную машину, Перпетуя так умело и ловко взялась за дело, что вызвала удивление всего квартала. Закончив утром все домашние дела, она готовила обед, кормила мужа, а как только он, перед тем как вернуться на работу, отправлялся к Жан-Дюпону поболтать с приятелями, Перпетуя ложилась отдохнуть — после третьего месяца беременности это стало необходимо. Она вставала около трех часов и тут же усаживалась за маленький столик в своей жалкой гостиной, преображенной в швейную мастерскую. Перпетуя вкладывала в свою работу столько усердия, упорства и терпения, что женщины Зомботауна только дивились — ни одна из них не могла похвастаться подобными качествами. Анна-Мария, часто навещавшая в тот период Перпетую, описала Эссоле жизнь его покойной сестры с такими подробностями, что ему казалось, будто перед его глазами проходят кадры фильма. Особенно запомнилась Анне-Марии Перпетуя, когда она, склонясь над столом, на котором была разложена ткань, обдумывала фасон нового платья: она разрезала ткань, соединяла куски, сшивала их и примеряла платье перед зеркалом, висевшим на стене.
