Александр Сегень - Поп
– Убивал, – тихо произнёс Алексей.
– Захватчиков, – приблизившись к нему, зашептал батюшка, – врагов России, так туда им и дорога. Благословляю тебя и впредь сражаться с ними.
– Не только, – сказал Алексей. – Участвовал в казни священника Владимира в селе Знаменском.
Отец Александр оледенел. Хотел что-либо сказать и не мог… Они так и стояли молча некоторое время оба. Первым заговорил священник:
– Я знаю, он искренне служил немцам. Но убийство остаётся убийством. Тем паче – священника. Пусть Господь рассудит.
Он хотел уж было накрыть голову грешника епитрахилью, как вдруг тот вымолвил нечто ещё более страшное:
– Я убил Таисию Медведеву.
Отец Александр запнулся, растерянно прошептал едва слышно:
– Как же это?..
– Она ехала с немцами на мотоцикле. Я же говорил тебе, как возненавидел тебя. А заодно и всех, кто при тебе.
– Господи Боже, – закачался из стороны в сторону отец Александр. – Каешься ли ты?
– Не знаю… Мне жалко её.
– Да это тебя, дурака, жалко! – воскликнул отец Александр, но тотчас снова заговорил вполголоса: – Ведь ты не её убил, а себя!
– Как это?
– А так! Её душа вознеслась в рай. А твоя погибла в тот самый миг, как ты совершил злодеяние.
– Как погибла?
– Думаешь, ты живой? Да ты мертвее мёртвого! Душа твоя аду теперь приговорена. А ад – это гибель. Вечная гибель! Становись сейчас же на колени и говори: «Всем сердцем раскаиваюсь в смертном грехе!»
И Луготинцев, сам от себя не ожидая, встал на колени и повторил слово в слово:
– Всем сердцем раскаиваюсь в смертном грехе!
Батюшке было плохо. Он, не чуя рук и ног, покрыл грешника епитрахилью и с огромным усилием произнёс отпущение грехов. Перекрестил голову убийцы, покрытую епитрахилью, да так, что пальцы сильно ударяли по этой голове.
– Встань, целуй Евангелие и крест. Иди. Приходи ещё…
Шатаясь, отец Александр удалился в алтарь. Там он лёг на пол ничком и обхватил руками голову… Через некоторое время дьякон Олег робко вошёл в алтарь и перепугался, увидев батюшку в таком положении, но отец Александр сам тотчас испугался, что испугает людей, и пробормотал:
– Иди, Олежек, скажи, что я сейчас выйду. Мне уже лучше.
67
Луготинцев не понимал, что с ним происходит. Всю душу перевернул ему поп! Всё это время, прошедшее со дня убийства Таисии Медведевой, он часто с жалостью вспоминал убитую, но теперь эта жалость вдруг запылала жгучим, нестерпимым огнём. А поп дал этой жалости имя – раскаяние. Так вот оно какое! Раньше он слышал это слово, но применял его к совсем другому. Например, когда нужно было поступить так-то и так-то, а он не сделал этого и упустил для себя какую-то выгоду или удовольствие. К примеру, ходил ловить рыбу на одно озеро, а клёв был на другом. «Как же я раскаивался, что весь день дураком простоял там!» Но оказывается, это было не раскаяние, а всего лишь обычная бытовая досада.
Убийство неповинной Таисии теперь представлялось ему страшным сном, хотя раньше то же самое казалось справедливой реальностью. Но сон можно вычеркнуть, а то, что Таисия Медведева – молодая женщина, мать двоих детей, лежит в могиле, убитая его руками, – не вычеркнешь.
Вот почему Луготинцев снова яростно злился на попа, лишившего его прежнего покоя и миропонимания. Мало того, он и в убийстве Знаменского попа стал раскаиваться, хотя тому-то поделом было, предателю!
В то же время голова Лёшки Луготинцева приятно зудела, неся на себе четыре удара батюшкиных пальцев – крестное знамение, наложенное во время принятия исповеди. Как будто поп вколотил туда четыре золотых гвоздя, от которых Лёшка стал крепче…
68
В начале декабря отец Александр всё ждал хороших вестей с Волги. Он был уверен, что так же, как и в прошлом году, именно в день погребения Александра Невского, шестого декабря по новому стилю, начнётся контрнаступление русских войск.
Миновала заветная дата, вот уж и декабрь подходил к концу, а радио по-прежнему дундело: немцы продолжают громить Красную Армию в окрестностях Сталинграда и в предгорьях Кавказа!..
Но что-то уж больно однообразное стало звучать в этих победных реляциях, и отец Александр приговаривал:
– Нет, Аля, чую, не так всё у них хорошо, как они бряцают на своих тимпанах и гуслях! И ты глянь, как мало немцев осталось в Закатах, одни только шyмки и держат власть немецкую.
Шуцманы или шyмки, как называл их отец Александр, и впрямь захватили в селе полную власть. Это были жители Закатов, согласившиеся служить у немцев. Они получали обмундирование и оружие, паёк и денежное довольствие. Немцы называли их «шyма», сокращённо от слова «Schutzmannschaft» – «вспомогатели». Возглавлял закатовских шyмок бывший милиционер Владыкин – некогда высокий и красивый малый, немало иссушивший девичьих сердец.
При Владыкине обреталось ещё человек двадцать вспомогателей, среди которых числились и вполне, казалось бы, приличные мужики, и откровенные шавки, у которых и имён-то вроде не было, а так – одни прозвища: Ластик, Петрик, Микешка. Удивительно, но печать предательства накладывалась на человека как-то очень быстро и заметно.
И чем меньше в селе становилось немцев, тем больше наглели шуцманы. Они словно самим себе старались доказать, что раз уж стали предателями, то должны полностью оправдать это позорное звание.
Некоторые из них посещали церковь. Но и здесь шуцманы старались вести себя развязно, показывая, что все должны им подчиняться. А двадцать пятого декабря Владыкин устроил в храме восстание. Когда отец Александр закончил проповедь, главный закатовский вспомогатель вышел на амвон и заявил:
– А кроме всего прочего, сегодня великий праздник – Рождество Христа Спасителя. И я не понимаю упорства наших священников. Весь мир давно уже перешёл на правильный календарь. Великая Германия сегодня отмечает Рождество. А мы почему-то должны ждать ещё две недели! В то время как вот-вот – и рухнет ненавистный сталинский режим. Германская армия по берегу Волги стремительно подбирается к Москве. В наступающем Новом году война окончится. Отец Александр, объявите же, что сегодня Рождество Христово!
Батюшка, не ожидавший ничего подобного, поначалу растерялся, но быстро вернул себе самообладание.
– Ты, раб Божий, возможно, и облечен неким полицейским саном, но позволь мне здесь оставаться хозяином. Даже при сталинском режиме Русскую Православную Церковь не заставили перейти на ошибочный григорианский стиль. Никаких указаний от своих церковных властей насчёт перехода на новый стиль в церковном богослужении я не получал. Так что давайте действовать по закону, а не как кому вздумается!
– Ну и ладно, как хотите, а сегодня Рождество, – пробормотал, уходя, Владыкин. – Русь уже входит в великий рейх. В Европу надо смотреть, а не в Азию забубённую!
Рождество вспомогатели праздновали в тот день вместе с немцами.
69
Незадолго до настоящего православного Рождества наступил очередной батюшкин день рождения – отцу Александру исполнялось шестьдесят два года. И в тот день получил он неожиданный подарок – ещё одного сына.
Мороз стоял трескучий, злой. Возвращаясь из храма, священник увидел озябшего мальчика лет восьми, просившего подаяния под забором. На нём было ветхое пальтишко, которое невозможно застегнуть на пуговицы, настолько он из него уже вырос.
Людочка и Витя довольно хищно его отгоняли:
– Иди отсюда! Понял?
– Это что же такое? – спросил отец Александр.
– От него за версту воняет! – сказала Людочка.
– Вот те раз! Откуда он такой?
– Из какого-то Ржавого, – сказала Людочка.
– Сама ты из Ржавого! – возмутился мальчик. – Не из Ржавого, а из города Ржева. А этот меня бьёт! – Он обиженно указал на Витю.
– Бьёт?!
– Да, бил, – признался Витя. – А чо он тут?..
– Бил? Да как же у тебя рука поднялась? – возмутился отец Александр. – Ну-ка, подойди поближе! – позвал он мальчика. – А тебе сколько лет?
– Одиннадцать, – сказал Коля.
– Врёт! Ему и восьми ещё нет! – сказал Витя.
– Это я просто не довырос ещё, – сердито сказал Коля. – А так мне одиннадцать.
– А родители?
– Все погибли.
– А звать тебя как?
– Коля Романов.
– Ишь ты, как последний царь… Ну, пошли, Коля, со мной.
Что-то такое пронзительное было в лице этого Коли, что даже и матушка на сей раз не ворчала, покорно приняв от мужа весть о новом члене семьи. Сразу стала нового жильца намывать.
Пообедав вместе со всеми, Коля с улыбкой сообщил:
– Немцы теперь стали худые. Бывало, попросишь у них, так и хлебца даст и даже денег. А теперь только ругаются. Да норовят отпихнуть.
– Потому что от тебя воняет! – сказала Людочка.
– Как нехорошо! – укорил её отец Александр. – Вовсе от него не воняет ничем. Почти.
– Ох-хо-хо! – вздохнула матушка, подошла к Коле, прижала его голову к себе. – Нечего его обижать!
Так в семье священника Ионина к пятерым приёмышам – Еве, Мише, Саше, Вите и Людочке – прибавился ещё один сынок.
