Давид Фонкинос - Наши расставания
На следующий день мы встретились. Мы почти не разговаривали. Нами двигала чисто физическая потребность. Мы зашли в отель и легли в постель. Я уверен, что пережил лучшие в своей жизни минуты. Алиса плакала, но одновременно наслаждалась. Смерть сестры напитала ее тело плотской энергией. Сначала я думал, что именно смерть толкнула ее ко мне, но нет, ничего подобного, это была жизненная необходимость. То, что произошло потом, не могло не изумлять: нас опрокинуло в счастье. Почти исступленное, почти истерическое счастье. Алиса пила, умирала от горя, но благодаря своему телу понемногу возрождалась. Я же снова находил в ней то, что любил: не просто «милую кошечку», а женщину с характером, вспыльчивую, способную вскочить среди ночи и убежать, хлопнув дверью. В ее смехе угадывалась попытка выжить, в ее неожиданных выходках на грани безумия — стремление вонзить в настоящее нож и пригвоздить его к месту.
Мы стали видеться часто. Размышляя об этом, я понимаю, что все случилось само собой. Одно свидание, за ним другое, и после каждого — нетерпеливое ожидание следующего. Мы обрели друг друга в момент, когда наши жизни совершали один и тот же поворот. Вдвоем мы были защищены. Мы служили друг другу утешением против бытия, и, встречаясь в тесном номере, словно крали эти жалкие квадратные метры у необъятности вселенной. В конце концов я снял этот номер на условиях помесячной аренды. Приходя в наше крохотное убежище, мы попадали в пространство своих двадцати лет. Я чувствовал, что у меня снова бьется сердце, и чувствовал тем острее, что билось оно в унисон с моей первой любовью. По сравнению с прошлыми годами в нашей любви стало гораздо больше страсти. Из нее исчезла всякая скованность. Я не столько вспоминал Алису, сколько заново открывал ее для себя. Порой она меня просто поражала, волнуя до глубины души. По правде сказать — и я действительно так думал, — на нее повлияла смерть Лизы. Нередко человек, потерявший брата или сестру, словно бы чувствует себя обязанным жить за двоих. Это привносило в наши эротические игры странное ощущение. Как будто над нами витал призрак Лизы, своим сиянием побуждая нас стремиться к жизни.
Мы десять лет не разговаривали и спешили наверстать упущенное. Нам столько надо было рассказать друг другу, у нас накопилось столько впечатлений, которыми не терпелось поделиться. Главной темой конечно же были дети, и мы с удивлением обнаружили, что они родились с интервалом в несколько дней.
— Значит, у нас два Скорпиона, — изрекла Алиса.
— Роман и Каролина — парочка Скорпионов…
Это было первое, но далеко не единственное совпадение. Рассказывая друг другу свою жизнь, мы не могли не заметить, как много у нас было общего. Например, со своими будущими супругами мы познакомились в одно и то же время. Нашлись и другие, еще более поразительные совпадения.
— Только не говори мне, что вы ездили в Хорватию!
— Ездили! В Дубровник!
— И мы тоже!
Мы могли бы столкнуться в порту. Тогда мы решили составить сравнительный список своих путешествий. Выяснилось, что годом позже мы одновременно были в Греции. Алиса мне не поверила, и я принес ей фотографии, на которых стояли даты. В Акрополе мы вообще были в один и тот же день! Наши два семейства буквально ходили друг за другом по пятам, с промежутком в пару часов. Мы смотрели друг на друга, потрясенные и испуганные. Создавалось впечатление, что мы и не расставались (у каждого своя параллельная жизнь).
После первых недель, проведенных в полумраке, мы решились выйти на свет. Гуляли, обедали, ходили в кино и музеи, обсуждали прочитанные книги. Ко мне словно вернулась моя собственная десятилетней давности жизнь. Каждый эпизод представлялся мне переводной картинкой с моей юности. Встречаясь, мы оказывались вне времени, и мне начинало казаться, что все еще возможно. Мне начинало казаться, что прежде ничего не было, что последние десять лет мне приснились. Просто страшный сон немножко затянулся. Сегодняшняя Алиса была такой же, какой всегда. Она сохранила ту же нежность и ту же привычку слушать меня с широко распахнутыми глазами, полными внимания. Она была моей конфиденткой, моей любовницей, моей несостоявшейся женой и моим другом. Эротичной и целомудренной. Она будила меня и убаюкивала. Она была точно такой, как в первый день, и я от нее попросту дурел. Я придвигался к ней и шептал ей на ухо: «Давай любить друг друга так, как будто мы существуем!» Она не понимала, о чем я, но это было не важно. Она существовала в красоте того, что Шопенгауэр называл трагедией мимолетности.
Однажды, когда мы были вместе, у меня зазвонил телефон.
— Почему ты не отвечаешь? — спросила Алиса.
— Это Поль. Я ему потом перезвоню. Ты помнишь Поля?
— Конечно. Как он поживает?
Я рассказал ей о Поле. О важной роли, которую он сыграл в моей жизни, особенно в тяжелые моменты. С некоторых пор мы стали реже видеться. Однако наша дружба не ослабла. Мы постоянно поддерживали контакт, обязательно перезванивались раз в месяц, как будто подавая друг другу сигнал: я тут, у меня все нормально. Он оставил мне на автоответчике до того странное сообщение, что я не сдержал смеха. Алиса поинтересовалась, что там такое. И я зачитал ей биографическую справку.
Поль и Виржини — очень дружная пара, в точности как их знаменитые предшественники. Познакомились через интернет, но предпочли выдумать романтическую историю про аллергию на лососину. По свидетельству очевидцев, их союз отличался редкой, чтобы не сказать идеальной гармонией. Они никогда не повышали друг на друга голос. Символом этого безоблачного счастья стало рождение Гаспара — жизнерадостного круглощекого малыша, удостоенного чести получить в крестные отцы прекрасного человека. Сочтя, подобно многим другим, что в жизни им не хватает острых ощущений, они решили расстаться. Это крайне удивило всех окружающих, для которых они служили образцом согласия и взаимопонимания. И тут с ними случилась поразительная вещь. Во время бракоразводного процесса они высказывались абсолютно по всем пунктам с таким единодушием, что вдруг осознали нелепость происходящего и решили вернуться к совместной жизни.
Алиса расхохоталась и назвала их чокнутыми. Да, она употребила именно это слово. «Да они просто чокнутые». Я тоже считал их чокнутыми. По вопросу о чокнутости мы пришли к полному согласию. Меня обрадовало веселое сообщение Поля, в последние недели что-то загрустившего. Они снова были вместе, и я не мог не видеть в этом доброго знака. Еще одно совпадение. Вновь обретя Алису, я очень хотел, чтобы мы с ней все начали сначала. Но я не осмеливался заговаривать на эту тему. Она медленно отходила от траура, а я знал, что в такие периоды человек не строит далеко идущих планов — ему бы выжить. Мы еще немножко посмеялись над историей Поля и Виржини, и я, воспользовавшись ее приподнятым настроением, сунул нос ей под мышку. Ей стало щекотно, и она меня отпихнула.
— Ну пожалуйста! Дай мне понюхать твои подмышки!
— Как давно это было!
— Ты же знаешь, как я их обожаю. Они для меня то же, что печенье мадленка для Пруста.
— Фриц, ты маньяк.
— Ничего подобного. Я обоняю твои подмышки, и передо мной встает твой прекрасный образ.
Я вскочил и, прыгая на кровати, заорал:
— Да здравствуют твои подмышки! Да здравствуют твои подмышки!
(Как раз в эту минуту под дверью проходила горничная, и мы слышали, как она со вздохом сказала: «Ну и извращенцы!»)
До чего же мы были счастливы.
Все у нас только начиналось.
4
Так миновало несколько недель, и нам с Алисой пришлось назвать вещи своими именами: мы были любовниками. Женщина, которая должна была стать моей женой, превратилась в мою любовницу. Мы гуляли по бульвару — для меня, привыкшего к узеньким улочкам, в этом заключалась особая странная прелесть. Почему бы нам не уехать куда-нибудь вдвоем? Выйти наконец из тени на свет? Я всей душой стремился к этому, но вскоре убедился, что Алиса смотрит на эти вещи иначе.
Вынашивая свое желание, я ощущал полную независимость, понимая, что наш роман с Ирис умер задолго до возвращения Алисы. Ирис увяла — ей вообще не следовало носить имя цветка. Я часто украдкой смотрел на нее, и вид этих засохших лепестков внушал мне почти жалость. Вскоре она бросит сочинять романы. И, как каждый писатель на пороге такого решения, задумала в последнем пароксизме написать роман о своей жизни. Я прочел сцену с галстуком. Это так странно — читать о себе в романе. Это был я, но увиденный сквозь искажающую призму памяти, а главное — сквозь искажающую призму проведенных вместе лет. Разве могла она точно передать свои тогдашние впечатления? Да и важно ли это? Не знаю. Знаю лишь, что меня буквально ошеломило, насколько ее версия отличалась от той, что сохранила моя собственная память. Существует три вида разногласий между людьми: по поводу будущего, настоящего и прошлого. Но в одном я уверен: расхождения в толковании последнего неизбежно приводят к спорам о двух первых. Читая этот отрывок, я с полной ясностью осознал, что между мной и Ирис все кончено. Оставалось произнести это вслух. Как часто слова не сразу следуют за решением! Чтобы очевидная истина стала реальностью, нужно время. Лишь возвращение Алисы помогло мне найти в себе силы однажды вечером сказать простую фразу: «Нам пора расстаться».
