Густав Барта - Венгрия за границами Венгрии
В антологии Лайош Грендел представлен как мастер короткого рассказа, ироничный автор новелл о жизни венгров в Чехословакии.
Вступление: Оксана ЯкименкоБудто в отпуске
Ранним утром, где-то около шести, ко мне зашёл соседский мальчик и сообщил одну-единственную новость: город заняли военные. Я сразу понял, что это значит. Мы весь июль ждали русских солдат, точнее молились, чтобы они не пришли. Затем наступил август, и все вздохнули свободно. Русские будто бы смирились, будто бы позволили Чехословакии идти своим путём. По крайней мере, все жители города, включая меня, считали, что всё в порядке… И вот, пожалуйста! За несколько часов страна была оккупирована, Чехословакия ведь государство маленькое, нескольких часов вполне хватит, чтобы ее оккупировать. Слова застряли у меня в горле. Думаю, я долго не мог ничего сказать.
Затем, без особой на то причины, мы отправились в город. Первый сюрприз ждал меня на рыночной площади. Солдаты оказались венграми, а поскольку я сам венгр, я не знал, радоваться мне или возмущённо кричать. Остальные венгры тоже не знали, как реагировать. В ста метрах отсюда, на ратуше был установлен венгерский флаг. С юга дул лёгкий ветерок, и поэтому флаг развевался. Главную площадь было видно отовсюду, можно сказать, она господствовала над городом, даже с примыкающих улиц легко было ее рассмотреть — они были спланированы так, чтобы создавалось впечатление, будто ратуша и примыкающие к ней улицы образуют единое целое. Я уже сказал, что дул ветер, он немного взъерошил волосы моего друга, но не так, чтобы совсем взлохматил их, потому что волосы у него были довольно длинные, каштановые, прям как у битлов, потому что они были нашей любимой группой. Конечно, друг мой тоже удивился, на мгновение ему показалось, будто всё это ему снится. «Не может это быть правдой», — повторял он. Было утро, но люди не собирались на работу, они толпились на улице, одна часть взволнованно обсуждала происходящее, другая — терпеливо ждала. Около полудня я встретил Боднара, хорошего приятеля, который был старше меня лет на десять. В тот момент он восторженно объяснял что-то группе из восьми или десяти человек. Мой друг уже подошёл к ним, а поскольку мне всё равно делать было нечего, я тоже присоединился к зевакам, толпившимся вокруг Боднара.
— Я видел пограничные столбы. Точнее, не я, а мой знакомый, он готов был поклясться, что границу передвигают, — внушал он собравшимся вокруг него зевакам. У нескольких молодых людей заблестели глаза, на лицах остальных, по большей части пожилых людей, читалась сдержанность, если не сказать скептицизм.
— Венгерские солдаты пришли не для того, чтобы с бухты-барахты отступить, — продолжил убеждать людей Боднар.
— Но ведь русские тоже здесь. И главным образом те…
Движением руки Боднар остановил говорящего.
— Да вы подумайте! Чехи и словаки их предали.
— А мы? Нам-то что делать?
Сейчас это кажется смешным, но тогда, в 1968 году было не до смеха. Время лечит, мало-помалу вылечит оно и меня, город наш вырос вдвое, и словацкое население увеличилось, было построено множество новых жилых кварталов, постепенно начинаешь ходить по старому городу, как незнакомец, которого сюда случайно забросила судьба, но на самом деле тебя ничто не связывает с этим местом. И конечно, мы состарились, но было бы преувеличением сказать, что мы перестали жить. Всё у нас хорошо, спасибо, всё хорошо.
Боднар тогда вовсе не тронулся умом, просто вскрылись его старые раны. Отец его не был коммунистом, но принадлежал к левым, однажды жандармы Хорти хорошенько его избили, потому что у него был бунтарский нрав, вечно он был недоволен другими, да и собой, собственно, тоже. Что и говорить, начальство его не любило. Но настоящее разочарование наступило после сорок пятого года. Несмотря на принадлежность к левым, его лишили гражданства и выслали в Чехию. Этого он никак не мог им простить, даже несмотря на то, что через четыре года снова получил гражданство. Он подхватил туберкулёз и вскоре скончался. Боднар остался без отца, они жили с матерью в ужасной нищете, этого Боднар тоже не мог им простить. В первый день венгерской оккупации он сплюнул и смачно выругался перед домом Сабо. Но внутрь не зашёл.
Семья Сабо жила в двадцати метрах от нас. Когда стемнело, Пети Сабо зашёл ко мне, сказать точнее, прокрался. Это был крупный, сонливый ребёнок, на три года младше меня. Он сказал:
— Мы люди простые. Если здесь будет Венгрия, нас отправят на север.
— Это пока неизвестно. Может, всё ещё останется как прежде. — Я его не успокаивал, а просто перечислял возможные варианты.
— Похоже, что…
— Да ничего ещё не похоже!
— Подождём! Но если завтра ничего не изменится, мы собираем вещи.
Меня поразило, что они так суетятся. В конце концов, можно было бы спокойно остаться, ведь их никто не преследует. Однако Пети запаниковал, и принялся рассказывать такое, о чем я никогда бы не узнал, умей он хорошенько молчать. Он сказал:
— Мой папа был нилашистом. Слава богу, мама у меня словачка. Так что мы пошли куда глаза глядят. По правде говоря, мы могли идти только в одном направлении. На север. Мы стали словаками. Хотя папа говорит по-словацки плохо.
Что я мог сказать? Утешить его или выругаться. Но мне ничего не приходило в голову. Немного помолчав, Пети продолжил:
— Или может, это уже не считается? Может, его там уже простили?
— Может, — сказал я.
— Папа боится на улицу выйти. Честно говоря, это полный бред. Ведь мы словаки. Разве нет?
По правде сказать, мы действительно были дураками. Потому как у Петиного отца вполне себе могла быть причина, по которой он, днями и ночами скрываясь в своей спальне, в ожидании кары за совершенные и несовершенные грехи, молился в ожидании судного дня. Но он так и не настал! Однако, в двадцать лет человек ещё верит в то, что наступит судный день, и только потом, получив двухлетний военный опыт, познав женский обман и многое другое, я начал понимать, что судный день никогда не придёт.
Той же ночью умер Боднар. Собственно говоря, его смерть была загадкой. Ну хорошо, вечером он напился. Но он и раньше напивался, это не могло стать причиной смерти. Быть может, причина кроется в душе, как и в большинстве случаев? Душа внезапно освобождается и убивает тело? Могло так быть? Смерть рациональна, но преждевременная кончина в возрасте тридцати лет нерациональна. Неужели он не смог вынести мысли, что получил свободу? Его жена и двухлетний ребёнок просто стояли и не знали, что и думать. Ещё пять минут назад муж и отец был совершенно здоров. И вдруг умер. К тому же венгры пришли вовсе не затем, чтобы его освободить. На второй, на третий день папа Пети тоже начал понимать, что давным-давно уже позабыты те зверства, которые он совершил двадцать четыре года назад. Время идёт, и прошлое остаётся позади. Медленно начал это понимать и я.
На следующий день около полудня я околачивался около католической церкви, лучшего слова и подобрать нельзя для этого дьявольского ничегонеделания. Потому что в такие периоды время останавливается, работа прекращается, люди разгуливают по улицам, никуда не торопясь, будто они в отпуске. Слева от католической церкви стоял видавший виды танк, но он был таким древним, что даже немцы во Вторую мировую войну решили его задействовать в последнюю очередь. Ствол танка был направлен на здание комитета партии, а не на католическую церковь. От этого всего создавалось впечатление, будто «реакция» оживилась и решила расстрелять партию. Было жарко. Солдат залез на танк, уселся на крышку люка и ни с того ни с сего начал есть сало. Я уже знал, что офицеры запретили солдатам вступать в разговоры с гражданским населением. Солдаты были венграми, но нарушить приказ не смели. Это был плохой знак. Рядом с солдатом неподвижно сидел сокол, только по беспокойным глазам можно было понять, что это не театральный реквизит, а живая птица. Я уже сказал, что солдатам было запрещено вступать в разговор с гражданским населением. И по-венгерски тоже. Это даже не обсуждалось. Я понял это, когда обратился на венгерском к солдату, возившемуся с пулемётом, направленным на здание комитета партии. Сначала он подумал, что ослышался. Я спросил, зачем они пришли. Он только покачал головой. В конце концов, он выговорил:
— Откуда Вы знаете венгерский?
— У нас в городе каждый второй житель — венгр.
Он только покачал головой, это у него в голове не укладывалось, а может, он принял меня за шпиона. В любом случае, я показался ему подозрительным. Солдат отвернулся, как бы завершая наше знакомство. Теперь он занимался только соколом. Я видел профиль его лица. Он напряженно размышлял о том, что ему теперь делать. Не скажу, что я струсил, но всё-таки мне показалось более целесообразным уйти. Я сделал это из гордости. Я ненавидел этого солдата. По крайней мере две или три минуты.
