Дафна Дю Морье - Полет сокола
Она раскланялась с парой, которая спускалась по лестнице. По снисходительной манере, с какой она, не улыбнувшись, наклонила голову, я понял, почему Карла Распа говорила о жене ректора с таким чисто женским раздражением. Сознательно или нет, но все в синьоре Бутали выдавало породу. Интересно, подумал я, какое впечатление производит она на профессорских жен.
— Вчера вечером, — сказал я, — мне удалось получить пропуск на собрание, которое председатель художественного совета проводил в герцогском дворце.
— В самом деле? — сказала она с заметным оживлением. — Пожалуйста, расскажите мне. Это произвело на вас впечатление?
— Да, и очень большое, — ответил я, ловя на себе ее взгляд. — Но не столько сама обстановка… факельное освещение, сколько дуэль, которую нам показали, и прежде всего обращение профессора Донати к студентам.
Ее щеки слегка порозовели, и, как я чувствовал, причиной тому была не усталость от долгого подъема, а неожиданная смена темы нашего разговора.
— Я должна побывать на одном из этих собраний. Обязательно должна. Но мне всегда что-нибудь мешает.
— Мне рассказывали, — заметил я, — что в прошлом году вы принимали участие в фестивале. В этом году вы собираетесь поступить так же?
— Нет, невозможно, — ответила она. — Ведь муж лежит в больнице в Риме. К тому же сомневаюсь, что для меня найдется роль.
— Вы знаете тему?
— Бедный герцог Клаудио, не так ли? Боюсь, мои представления об этом предмете крайне туманны. Знаю только, что было восстание и его убили.
Мы вышли на виа деи Соньи, и вдали я уже различал стену сада. Я пошел медленнее.
— Похоже, профессор Донати — человек выдающийся, — сказал я. — В пансионате, где я остановился, мне говорили, что он сам из Руффано.
— Да, и более того, — сказала она, — его отец был хранителем герцогского дворца, а сам он родился и провел детство в том самом доме, в котором сейчас живем мы. Одно из самых страстных желаний профессора Донати — получить дом обратно. Но вряд ли это возможно, разве что состояние здоровья моего мужа вынудит нас уехать отсюда. Как вы легко можете себе представить, профессор Донати любит каждую комнату в этом доме. Думаю, он очень гордился своим отцом, а его отец — им. История его семьи — настоящая трагедия.
— Да, — сказал я. — Да, я слышал.
— Раньше он часто об этом рассказывал. Теперь уже нет. Надеюсь, он начинает забывать. В конце концов, двадцать лет — достаточно большой срок.
— А что стало с его матерью? — спросил я.
— Он так и не смог узнать. Она исчезла вместе с немецкими войсками, которые в сорок четвертом занимали Руффано, а поскольку тогда на севере шли жестокие бои, то, скорее всего, она погибла во время бомбежки, она и маленький брат.
— Так был еще и брат?
— Да, маленький мальчик лет десяти или одиннадцати. Они были очень привязаны друг к другу. Иногда мне кажется, что именно из-за него профессор Донати столько времени уделяет студентам.
Мы подошли к стене сада. Я рассеянно взглянул на часы. Было двадцать пять минут двенадцатого.
— Благодарю вас, синьора, — сказал я. — Вы были очень добры, позволив мне пройтись с вами до вашего дома.
— Нет, — возразила она. — Это я должна поблагодарить вас. — Она взялась за ручку садовой калитки и немного помедлила. — А вы не хотели бы лично познакомиться с профессором Донати? — вдруг спросила она. — Если да, то я с удовольствием ему вас представлю.
Меня охватила паника.
— Благодарю вас, синьора, — сказал я, — но мне бы ни в коем случае не хотелось…
На губы синьоры Бутали вновь вернулась улыбка, и она не дала мне договорить:
— Никакого беспокойства. У ректора заведено утром по воскресеньям приглашать к себе домой нескольких коллег, и в его отсутствие я поддерживаю этот обычай. Сегодня зайдут два-три человека, и одним из них непременно будет профессор Донати.
Я не так планировал нашу встречу. Я собирался прийти один на виа деи Соньи. Синьора Бутали приняла мое волнение за нерешительность: помощник библиотекаря чувствует себя не на своем месте.
— Не смущайтесь, — сказала она. — Завтра будет что рассказать другим помощникам!
Следом за ней я вошел в сад и подошел к двери дома, все еще мучительно стараясь придумать предлог, чтобы уйти.
— Анна готовит на кухне второй завтрак, — сказала синьора Бутали. — Вы можете помочь мне расставить бокалы.
Она открыла дверь. Мы вошли в холл и направились в столовую слева от него. Это уже была не столовая. Все стены от пола до потолка заставлены книгами, у окна — большой письменный стол.
— Это библиотека моего мужа, — сказала она. — Когда он дома, то любит принимать гостей здесь, а если их оказывается слишком много, мы открываем двери в маленькую столовую рядом.
Маленькая столовая рядом когда-то была моей детской. Синьора распахнула обе створки двери, и я с удивлением увидел, что строго по центру комнаты стоит стол, накрытый на одну персону. Мне вспомнился беспорядок, в каком я ее оставил: маленькие машинки, разбросанные по полу, две пустые консервные банки, заменявшие собой гараж.
— Вермут — на серванте, — сказала синьора Бутали. — Кампари тоже. Бокалы — на сервировочном столике. Будьте любезны, отвезите его в библиотеку.
Она уже все расставила по своему усмотрению и достала сигареты, когда в дверь позвонили.
— Наверное, Риццио, — сказала она. — Я рада, что вы здесь. Она держится слишком официально. Профессор Риццио — декан педагогического факультета, а его сестра отвечает за женское студенческое общежитие.
Она вдруг изменилась, словно помолодела, и в глазах появилось выражение ранимой беззащитности. Видимо, когда ее муж был дома, то груз светского общения лежал на его плечах.
Я вновь вошел в роль групповода и, стоя около сервировочного столика, ждал ее команды разливать вермут. Она пошла встречать посетителей, и до меня долетели приглушенные звуки обычных в таких случаях комплиментов. Затем она ввела гостей в комнату. Оба они были пожилыми, седовласыми и сухопарыми. У него был изможденный вид человека, который всегда по горло занят работой и всю жизнь проводит за письменным столом, постоянно заваленным входящими и исходящими документами. Я так и видел, как он отдает никчемные распоряжения своим подчиненным. У его сестры был более представительный вид, и держала она себя с достоинством древнеримской матроны. Я пожалел бедных студенток, живущих под ее правлением. Я был представлен как синьор Фаббио, временный помощник библиотекаря. Синьорина слегка наклонила голову и тут же повернулась к хозяйке дома осведомиться о здоровье ректора.
Профессор Риццио озадаченно смотрел на меня.
— Извините, — сказал он, — но я никак не припомню вашего имени. Как давно вы работаете в библиотеке?
— С пятницы, — сообщил я ему. — Меня принял синьор Фосси.
— Значит, ваше назначение шло через него? — спросил он.
— Да, профессор, — ответил я. — Я обратился к синьору Фосси, и он разговаривал в регистрационном бюро…
— Право, — прокомментировал мои слова профессор, — я удивлен, что он не проконсультировался со мной.
— Полагаю, он не хотел вас тревожить по такому пустячному делу, — пробормотал я.
— Любое назначение, даже самое незначительное, представляет интерес для заместителя ректора, — сказал он. — Вы откуда?
— Я работал в Генуе, профессор, — ответил я. — Но мой дом в Турине. Там я окончил университет. Я имею степень по современным языкам.
— Хоть в этом повезло, — сказал он. — Это больше того, что имеют другие временные сотрудники.
Я спросил, что он будет пить, и профессор попросил немного вермута. Я налил ему вермута, и он отошел от меня. Синьорина Риццио сказала, что пить вообще не будет, но после протестов синьоры Бутали снизошла до стакана минеральной воды.
— Так вы работаете в библиотеке? — спросила она, подавляя меня своим величием и фигурой.
Как и у большинства мужчин ниже среднего роста, высокие женщины будят во мне все самое худшее.
— Я провожу там время, синьорина, — сказал я. — Сейчас я в отпуске, и такая работа мне подходит.
— Вам посчастливилось, — заметила она, не сводя с меня пристального взгляда. — Многие студенты третьего или четвертого курса были бы рады получить такую возможность.
— Вполне возможно, синьорина, — проговорил я небрежно-любезным тоном. — Но я не студент. Я групповод, который говорит на нескольких языках и привык сопровождать группы международного значения по крупнейшим и наиболее значительным городам нашей страны — Флоренции, Риму, Неаполю…
Мое нахальство привело синьорину в немалое раздражение, что не замедлило отразиться на ее лице. Она пила минеральную воду маленькими глотками, и ее горло подрагивало по мере прохождения жидкости. Еще один звонок в дверь избавил ее от продолжения беседы. Моя хозяйка, все время прислушивавшаяся, не зазвонит ли звонок, обернулась ко мне с красноречивым румянцем на щеках.
