Мелани Бенджамин - Я была Алисой
— Мама? — обратилась я к ней, не зная, что делать.
Я спрятала лицо в жестких складках белого жилета мистера Доджсона. Его худая спина вздымалась и опускалась от прерывистого дыхания, а руки, затянутые в перчатки, сжались в кулаки. Я никогда не видела его таким разъяренным. До меня вдруг дошло, что я вообще никогда не видела, чтобы он злился. Его благородный порыв вызвал во мне душевный отклик и романтические чувства. Я видела себя Дульсинеей, а его Дон Кихотом. Пусть Ина и старше меня, но никто никогда не вставал на защиту ее чести и достоинства. Обернувшись, чтобы поймать ее взгляд (они с Эдит и Родой во все глаза, открыв рты, как обезьянки, наблюдали за развернувшейся сценой), я отметила про себя, что позже надо бы напомнить ей об этом.
— Прошу простить меня, миссис Лидделл, декан Лидделл, девочки. — Лорд Ньюри поднялся. Повернувшись к мистеру Доджсону, он поклонился, как джентльмен джентльмену, хотя и не произнес его имени. — Ну-ка, Маршалл, пойдем пройдемся. — Лорд Ньюри помог приятелю подняться на ноги, и они с остальной компанией покорно побрели к маленькой рощице, в пол-акре от нас.
— Благодарю вас, мистер Доджсон, — сказала мама, когда они с папой тоже встали и оба замерли, наблюдая за молодыми людьми. — Вы не поможете девочкам? Мне нужно поговорить с деканом Лидделлом.
Мама взяла папу под руку. Тот во время этой сцены, как ни странно, не произнес ни слова и выглядел очень отстраненным. В первый раз я пожалела, что у него нет и толики маминой жесткости и неугасимой энергии. Его безутешные переживания вызвали во мне раздражение, я боялась, что он теперь навсегда останется таким потерянным.
Мама увела папу, что-то настойчиво ему втолковывая, тогда как тот только кивал, соглашаясь со всем, что бы она ни говорила. Затем он сунул руки в карманы, сел на землю, вытянув перед собой свои короткие ноги, и уставился на реку.
Мистер Доджсон, Ина, Эдит и я старались прибраться на месте пикника как можно чище. Но Рода все время рвалась нам помогать (она разбила по крайней мере две тарелки, прежде чем я перестала вести подсчет нанесенному ею ущербу), а потому уборка продлилась дольше, чем обычно. Когда мы закончили, я подошла к папе и прижалась щекой к его щеке с колючими бакенбардами, уже не такими роскошными, как прежде. В ответ он потрепал меня по плечу, по-моему, даже не сознавая, которая это из дочерей, но я все равно поцеловала его и вернулась к остальным.
— Да, — произнесла мама, недовольно поджав губы. — Должна отметить, манеры этих молодых людей просто ужасающи. Однако он лорд, и это нужно принимать во внимание. Но вам, девочки, лучше вернуться домой другим путем. Прошу вас, мистер Доджсон, будьте так добры, проводите их, пожалуйста, домой поездом. Вокзал Эбингтон-роуд не так далеко; впрочем, для Роды это, пожалуй, далековато. Поэтому она останется со мной.
— Но, мама! — Рода топнула ножкой и тряхнула блестящими каштановыми кудряшками. Она с каждым днем нравилась мне все больше и больше. Я видела в ней идеальную союзницу в моей непрекращающейся войне с Прикс. — Я тоже хочу с мистером Доджсоном!
— Нонсенс! — Мама грозно вскинула брови, и Рода, надув губки, подчинилась.
— П-п-почту за честь. — Мистер Доджсон неловко поклонился. — Р-р-рад служить.
— Да, — только и сказала мама, уже позабыв о нем. Она плавно заскользила прочь на поиски лорда Ньюри, волоча за собой по сухой траве черную юбку, которая на примятом лугу оставляла круглые следы.
Мы четверо — Ина, Эдит, мистер Доджсон и я — с улыбками переглянулись. И солнце вдруг засияло веселее, а воздух наполнился ароматом полевых цветов и свежей травы. Нежно обняв папу на прощание, мы зашагали по полю к узкой дорожке, которая вела к вокзалу Эбингтон-роуд, находившемуся почти в двух милях. Мы не торопились, хотя и не знали расписания поездов. Думаю, мы бы не огорчились, опоздай на последний поезд, ибо день наконец-то стал принадлежать нам, тогда как раньше мы лишь брали его взаймы.
Рассказал ли нам мистер Доджсон еще одну историю в этот прекрасный день, пока мы шли по пыльной загородной дороге, собирая цветы, сдувая пух с одуванчиков, рассматривая кроличьи и мышиные гнезда? Рассказал, хотя я, к своей досаде, не могу вспомнить, о чем она была. Но нынешняя история заставила меня напомнить ему о той, другой.
— Вы записали ее? — Отломив от дерева ветку, я потащила ее за собой. Скользя по камешкам, устилавшим дорогу, она издавала приятный моему уху свистящий звук.
— Что записал?
Мистер Доджсон снял соломенную шляпу и вытер лоб платком. Хотя день уже близился к вечеру — солнце плыло за деревьями, — было еще довольно жарко, особенно в траурном платье. Казалось, весь дневной зной застрял в складках моей черной одежды, липшей к телу и утяжелявшей мои нижние юбки. Пот струился по спине и груди под лифом платья, сердце тяжело билось, а кожа, казалось, горела огнем. Глядя на сестер, я знала, что и им также жарко. Локоны Ины распрямились, а волосы Эдит, напротив, завились еще больше, образовав вокруг головы огненное облако.
— На реке, наверное, прохладнее, — с завистью проговорила Эдит.
— Вы записали мою историю? — не отставала я. — Историю Алисы?
— Это не история Алисы, — прошипела Ина, — а просто история. Просто старая история.
— Я усердно над ней работаю. — Мистер Доджсон говорил так, будто не слышал слов Ины. Он был прекрасно воспитан! После событий сегодняшнего дня его манеры меня покорили. — Уверяю вас, Алиса, она будет закончена и вы получите милое маленькое воспоминание об одном чудесном дне.
— Я же сказала тебе, что он запишет, — уколола я сестру.
— Поверю, когда увижу ее написанной, — не осталась в долгу Ина.
— Девочки, — тут же вмешался мистер Доджсон, — давайте поиграем в бабушкин сундук. Мне начинать. Открыв бабушкин сундук, я нашел там т-трубкозуба-антипода. Теперь ваша очередь, Эдит.
— Открыв бабушкин сундук, я нашла там трубкозуба-антипода. — Представив себе эту картину, Эдит захихикала. — И шмеля, — прибавила она, поскольку шмель только что сел ей на шляпку.
— Открыв бабушкин сундук, я нашла там трубкозуба-антипода, шмеля и рогатку, — продолжила Ина.
— Открыв бабушкин сундук, я там нашла трубкозуба-антипода, шмеля, рогатку и стрекозу, — продолжила я, подбирая новую палку с обочины, потому что предыдущая сломалась.
В эту минуту я была счастлива. Избавившись от тех ужасных мужчин, мы шли теперь все вместе — я, мои сестры и человек, который любил меня и, без сомнения, знал лучше всех. После суматошных месяцев, после головокружительного падения с поднебесных высот, каковым стал для меня праздник по поводу бракосочетания принца и принцессы Уэльских, в разрывающую сердце пучину горя, то есть смерть Альберта, это ощущение было в высшей степени приятно. Оно напомнило о том, что будут еще впереди солнечные дни.
Шагая так по дороге, играя в слова и рассказывая истории, мы вскоре, к нашей радости, увидели маленький, обшитый белыми досками вокзал, где можно было попить холодной воды из ведра и, расположившись в тени, подождать поезда.
Где-то через четверть часа с мягким шипением и лязгом подкатил поезд. Протестующе заскрипели колеса: кондуктор приступил к своим обязанностям. Мистер Доджсон заплатил за билеты, и мы поднялись в вагон первого класса.
— Открыть окно или закрыть? — спросил он.
— Закрыть! Терпеть не могу, когда сажа летит в глаза! — закричала Эдит.
Мы уселись на жестких, обтянутых лошадиной шкурой сиденьях. Мистер Доджсон устроился рядом со мной, хотя Ина намеренно заняла место напротив меня, вынуждая его сделать выбор. Ехать до Оксфорда было всего ничего — миль пять, то есть менее часа, — но я, сонная и утомленная зноем, почти сразу же после отправления поезда почувствовала, что начинаю клевать носом под мягкое и равномерное движение поезда. «Ба-дамп-ба-дамп-ба-дамп!» — стучали колеса.
Глаза у меня против воли слипались. Я усиленно моргала, пытаясь сфокусировать взгляд на Ине, которая, поерзав на месте, повернула голову к окну, демонстрируя всем чистую и безупречную линию своего профиля на тот случай, если вдруг кому-то придет в голову им полюбоваться. Но скоро, очень скоро я перестала ее видеть, ибо глаза мои окончательно закрылись, и я начала куда-то падать. Я падала, падала… в кроличью нору? Я хихикнула и что-то тихо ответила на вопрос мистера Доджсона, который не совсем поняла.
Я все падала, падала и, наконец, приземлилась — очень мягко — во сне. Во сне о счастье, о солнечном свете, о медленно текущих водах, о младенцах, завернутых в крошечные одеяльца, о бесконечных рядах младенцев, примостившихся на стеблях, как подсолнухи, качающих головами и дремлющих со счастливыми улыбками на лицах. Вот передо мной явился какой-то большой седой человек с одной ногой. С часами в руках, похожими на папины, он шел по вьющейся дорожке, дотрагиваясь до всего, что попадалось ему под руку, и шептал: «Слишком рано, им слишком рано».
