Антуан Блонден - Обезьяна зимой
— Мадам, месье, идите скорее! Месье Фуке там, на площади!
— Ну и что?
— Он такое вытворяет!
— О Господи! — простонал Кантен.
Клиенты «Стеллы» с салфетками в руках высыпали в сад и смотрели на площадь Двадцать Пятого Июля; жители ближайших домов перегибались через балконные перила; на тротуаре уже собиралась толпа; лица у зевак вытянулись от любопытства, кто-то смеялся, кто-то ужасался. Посреди площади, около островка безопасности, нетерпеливо притопывая ногой, словно отталкивая его от себя, стоял Фуке. Он вытянулся в струнку, закинул голову и неотрывно глядел на дорогу, в правой руке он держал на отлете расстегнутую куртку и легонько поводил ею, задевая асфальт, левая, с оттопыренным локтем, упиралась в пояс, пальцы ее теребили воображаемое жабо.
— Уже три машины… он еле увернулся! — сказал какой-то бельгиец.
— Увернулся! Вы что, не понимаете? Он сам на них кидается! — возразил ему сосед.
— Идиоты! — громыхнул Кантен и, расталкивая зевак, ринулся на улицу.
Фуке, который в это время медленным кошачьим шагом обходил площадь, заметил его, одарил улыбкой и полупоклоном, а потом достал из кармана платок и бросил в сторону гостиницы. Едва он это проделал, как на пустую площадь выехала машина и пошла на поворот, набирая скорость. В ту же секунду Фуке рванулся наперерез и застыл в нескольких шагах от нее, дразня и приманивая еще ближе. Губы его шевелились — он явно шептал железному зверю нежные слова.
— Месье Фуке! — закричала Мари-Жо.
— Не ори! — осадил ее Кантен. — Поздно.
У водителя не осталось времени затормозить. Фуке стоял как вкопанный и только плавным движением провел курткой перед самым капотом несущегося на него автомобиля. В последний момент машина вильнула в сторону, едва не подхватив куртку вздыбленным боком, но все же не задела ни ее, ни безумного тореро. А тот лихо закинул куртку под мышку и освободившейся правой рукой поприветствовал зрителей. Трибуны взорвались ревом и свистом.
— Оле! — выкрикнул Фуке и подобрал платок, на котором отпечатался черный след колеса.
У Кантена аж дух перехватило. «Каков шельмец!» — прошептал он. А на площадь уже влетал новый автомобиль, чей пронзительный гудок заменял фанфары.
— Альбер! — взмолилась Сюзанна и вцепилась в рукав мужа.
В голове Фуке звенели трубы, солнце заливало арену. Отменный бык. Мощный корпус, сильные ноги, крупная голова, рога блестят, точно фары, он разъярен, он атакует… Но победит тореро… Ни шагу в сторону… стоять лицом к быку… «Бык налетает на мулету, и спрятанный под ней клинок пронзает сердце, он, смертоносный, принимает смерть, — продекламировал тореро. — Оле!»
Громоздкий «шевроле» сбросил скорость, затрясся и уткнулся мордой в бедро Фуке, а тот с победным видом оперся рукой на радиатор. Водителю каким-то чудом удалось затормозить, еще секунда — и колеса подмяли бы героя. Разом распахнулись дверцы с двух сторон, мужчина и женщина выпрыгнули наружу, потрясая кулаками, но…
— В чем дело? — осведомился выросший между ними и Фуке Кантен.
Место происшествия обступила толпа возмущенных свидетелей. Фуке же обводил кольцо зрителей ласковым взглядом, лицо его блестело от пота.
— Какой стыд! Устроить такое, когда люди приехали почтить память мертвых!
— Отстаньте от него! — прогремел Кантен. — Не видите — он не в себе!
— Вот именно, — подхватил водитель. — Где полиция? Кто-нибудь, позовите полицию! Я не просто частное лицо, каждый день вижу, во что обходится хулиганство на дороге. У меня два автосервиса в Домфроне, вот, пожалуйста, моя визитка.
Автосервис в Домфроне — что-то знакомое. Фуке повернул голову и узнал отца этой, как ее там… ну, той девчонки. Он радостно хмыкнул — какая удача! Выходит, он врезал этому чудо-папочке, с его трескучей тачкой и с мадам Мне-все-мало в придачу.
— Два уха и круг почета! — еле ворочая языком, пробормотал он.
— Что он там еще несет! — еще больше распалился отец Моники. — Ну где же полиция?
— В Бусбире, — злорадно сказал Кантен.
— А вы… я обычно обедал в вашем ресторане, но теперь, так и знайте, я туда ни ногой.
— Да наплевать!
Наконец явились полицейские, с недовольным видом, как всегда, когда им приходится вступать в дело не по своей инициативе и разбираться, кто прав, кто виноват. Эти двое, Гарсиа и Лалан, были к тому же новички, их только что перевели откуда-то из Шаранты. Скорее всего, они толком и не поняли, что лопочут эти нормандцы.
— Эй, карабинеры! Что я такого сделал? — возмутился Фуке. — Публика заплатила деньги, а я их честно отработал, чем они еще недовольны? Или вы думаете, я собирался задавить автомобиль? Убедитесь сами — на нем ни царапинки!
Чтобы не уходить с пустыми руками, полицейские решили задержать Фуке — он вроде был хуже всех одет. Зеваки шли за ними, пока не наскучило.
— Наконец-то! — воскликнул Фуке. — Триумфальное шествие, толпа поклонников несет меня по улицам города. Видите, месье Кантен, это достойная награда за мое искусство и храбрость.
— Ничего, малыш, я тебя в обиду не дам! — пообещал Кантен. Он шагал в толпе любопытных и просто кипел от негодования. Воротник его рубашки расстегнулся, галстук съехал набок.
Когда Фуке проснулся на лавке в полицейском участке, было уже темно, в помещении пахло чернилами и канцелярским клеем, и он удивился, как это его угораздило заснуть на почте. Скоро он разглядел широкую спину Кантена, тот стоял перед окошком, нависая над лампой с зеленым плафоном и словно разговаривая с ней. Лампа бубнила что-то в ответ.
— Но послушайте, я ручаюсь за него, — втолковывал Кантен. — Я готов внести залог, меня знают в городе как порядочного человека, у меня свое дело. Разве этого недостаточно?
Фуке подошел поближе и с интересом прислушался.
— А тебе тут делать нечего! — рявкнул Кантен.
— Как скажете, — послушно отозвался Фуке. — Я подожду на улице.
— Вот-вот, иди подыши, тебе полезно… Уверяю вас, бригадир, это просто пустяки, глупая шалость! Завтра он уедет, и все забудется. Напился он в моем ресторане, значит, мне и отвечать. Ну так возьмите с меня штраф, только примите во внимание — это первое нарушение за десять лет.
— Да я вас понимаю, месье Кантен. Но тут конфликт между двумя приезжими, и это усложняет дело.
— Нет, извините! Я-то не приезжий, а претензии ко мне.
— У пострадавшего, кажется, большие связи в департаменте.
— Вот и передайте дело туда, пусть оно там, в Париже, потонет в море всяких бумажек. Умойте руки. А то ведь у моего постояльца, можете не сомневаться, тоже хватает знакомств, да не в Домфроне, а повыше.
— Ладно, на этот раз будь по-вашему.
Фуке у дверей не оказалось. Кантен не сразу догнал его — молодой человек шел по улице, и плечи его тряслись.
— Что с тобой?
— Не знаю. Самому стыдно — совсем раскис.
— Да ты спятил, старина! Рыдать после блестящей корриды! Другие много бы дали за такую победу!
Фуке благодарно улыбнулся в ответ, слезы его высохли.
— Я думаю, мне не повредит махнуть рюмочку, — сказал он.
— Что ж… однако, надеюсь, не у Эно?
— Нет. Но и не в «Стелле». Только не там.
Кантен на минуту задумался, а потом свернул налево, к сен-кларскому кресту.
— Я покажу тебе одно местечко, которого ты еще не знаешь, там нам никто не помешает.
Дощатый домик стоял высоко на горе за городской чертой, на самом краю обрыва. Отсюда была видна убегающая вдаль береговая полоса с причудливой бахромой бухточек и мысов. Наверх вела узкая тропа.
Кантен вошел за ограду, толкнул дверь и остановился на пороге.
— Альбер! — воскликнул женский голос. — Не может быть!
Кантен посторонился и пропустил Фуке.
— Привет, Анни. Я вам привел тореадора.
Фуке увидел узкий зал с бамбуковыми циновками на стенах, увешанных веерами и самурайскими мечами, обстановку дополняли большие фарфоровые вазы и разные предметы японского бильярда. С потолка свисали бумажные фонарики, они освещали красноватым светом только верхушки голов, лица же словно окутывал тонкий полупрозрачный шелк. Анни, женщина неопределенного возраста, с точеной фигурой, судя по раскосым глазам, была родом откуда-то из Индокитая.
— Не поручусь, что все тут настоящее, но здорово похоже.
От входа к стойке протянулась цепочка низких столиков с прикрепленными к полу скамейками. Кантен и Фуке выбрали один и сели друг против друга.
— Это заведение называется «Бунгало», здесь не просто кафе, а еще и дом свиданий. Временами, особенно зимой, когда внизу мертвая скука, почтенные господа заваливаются сюда со своими девочками или заводят здесь новых. А самый сезон приходится на Пасху. Я тоже раньше любил сюда ходить — но только один! — сидел и воображал, будто за этими стенами бурлят города: людская сутолока, грохот и звон трамваев.
