Кадзии Мотодзиро - ЛИМОН
Приподняв голову, чтобы получше разглядеть её, он, имитируя птичью трель, просвистел «дзю-дзю». — Когда-то давно у него была канарейка.
Ослепительные лучи утреннего солнца бисером рассыпались по листве. Обычно камышовки настораживаются, услышав свист Такаси, но эта так же, как и его канарейка, не обратила на него никакого внимания. Она была толстой, видимо, много ела, — словно бы надела пуховый жилет. — Когда Такаси умолк, она равнодушно упорхнула на одну из нижних веток.
На другой стороне низины возле усадьбы, принадлежавшей какому-то аристократу, виднелся сад, залитый солнечным светом. На сухой жёлтой траве лежал красный футон.[69] — Такаси встал необычно рано, и это утро его восхитило.
Немного погодя Такаси увидел блестящие красные плоды целаструса,[70] которые висели над крышей, осыпанной засохшими коричневыми листьями, а затем вышел за ворота.
Под безветренным синим небом пожелтевшее дерево гинкго, отбрасывая тень, застыло в неподвижности. Длинный забор, облицованный белой плиткой, светится чистотой прозрачного зимнего дня. Вдоль забора медленно бредёт старуха с малышом за спиной.
Спустившись по длинному склону, Такаси направился на почту. Дверь почты, залитой солнечным светом, непрестанно хлопала, люди и свежий утренний воздух врывались внутрь. Такаси подумал, что уже давно он не дышал таким воздухом.
Он медленно взбирался на холм. Уже распустилась камелия и аралия. Увидев бабочек, Такаси удивился, ведь декабрь на дворе. А вдогонку за ними словно яркие солнечные точки неслись слепни.
«Счастье — словно безумие», — подумал он. На солнце его разморило, и он остановился передохнуть. — Неподалёку играли дети. Девочки и мальчики четырёх-пяти лет.
«Наверное, не заметят», — решил Такаси, и сплюнул мокроту в мелкую канаву с водой. Он направился к детям. Некоторые девочки были на удивление шумными, а мальчики, наоборот, выглядели очень спокойно. На дороге камешком были вычерчены неумелые линии. — Такаси вдруг подумал, что всё это уже где-то видел. В душе что-то всколыхнулось. Слепень, пробудивший воспоминания, улетел в бескрайнее прошлое Такаси. В то ясное декабрьское утро.
Слепень отыскал его. Камелия. Дети, играющие рядом с опавшими цветами. Он забыл дома рисовую бумагу, отпросился у учителя и стремглав побежал обратно домой. Ему казалось, что это утро какое-то необычное: у всех занятия, а он возвращается из школы. Словно бы в час священнодействия ему разрешили подглядеть за чем-то запретным, — подумал Такаси и улыбнулся.
После обеда солнце, как и всегда, будет клониться к горизонту, от этой мысли Такаси стало грустно. Солнце светит так слабо, словно это лучи на потертых детских фотографиях.
Как могут тосковать о прошлом те, у кого нет надежды на будущее? Разве за последнее время у него были такие светлые надежды на будущее, как сегодня? Не являются ли мысли, которые крутятся в голове этим утром, доказательством его вальяжных привычек, смахивающих на привычку какого-нибудь русского аристократа завтракать в два часа дня.
Возвращаясь к почте, он стал спускаться по длинному склону.
«Прошу забыть о моей просьбе, о которой я написал сегодня утром. Я передумал».
Ещё сегодня утром он подумывал о том, чтобы перебраться к тёплому морскому побережью и провести там зиму, поэтому написал письмо приятелю, живущему в тех местах с просьбой подыскать жильё.
Почувствовав сильную усталость, он, с трудом переводя дыхание, возвращался по тому же самому склону домой. Не прошло и дня, как холодный зимний ветер растрепал ветви дерева гинкго, которые в лучах утреннего солнца отбрасывали густую тень. Теперь опавшие листья блестели на дороге, погруженной в сумерки. Он почувствовал сентиментальную привязанность к этим листьям.
Такаси добрался до тропинки, проходящей мимо его дома. От дома она петляла и взбиралась на скалу. Картина, которую он обычно наблюдал из окна своей комнаты, вдруг предстала перед его глазами, открытая всем ветрам. В небе плыли мрачные облака. В одном из домов, где ещё не включен свет, на втором этаже уже закрыты ставни. Чётко видна их деревянная обшивка. — Что-то сродни восхищению заставляло его оставаться на месте. Комната, в которой он жил, была рядом. Такаси смотрел на эту картину со свежим чувством, словно никогда не видел ее прежде.
Хотя свет ещё не включён, ставни с деревянной обшивкой, на втором этаже, уже закрыты. — Неожиданно Такаси понял, что одинок, и тоскует по дому.
Голоден. Нет крыши над головой для ночлега. День подходит к концу, а этот чужой город в чужой стране уже отверг его.
Сердце заволокло мрачными тучами: а не так ли всё на самом деле? Сомнительное и в то же время сладкое ощущение, будто это и вправду случилось с ним, было мучительным.
Отчего возникла подобная фантазия? Почему она так мучает и в то же время находит отклик в его сердце? Такаси казалось, что он смутно понимает причину.
Запах жареного мяса смешался с запахами вечерних заморозков. Прохожий, напоминавший плотника после трудового дня, торопливо поднимался по дороге. Когда они поравнялись, Такаси услышал его дыхание.
«Моя комната там», — подумал он и отыскал глазами своё окно. Окутанное ранними сумерками, оно казалось совершенно бессильным перед небытием, расползающимся, словно эфир, по этой картине.
«Комната, которую я люблю. Комната, в которой я живу. Там хранятся все вещи, которыми я обладаю, а возможно, и все мои каждодневные заботы. Кажется, стоит лишь подать голос, как призрак откроет окно и высунет голову наружу. Точно так же висящее на вешалке домашнее зимнее кимоно порой напоминает мне меня самого. Пристально вглядываясь в крыши и окна безразличных домов, я становлюсь посторонним прохожим. Наверняка именно так окружающее безразличие толкает человека на самоубийство. — Но я не могу безвольно следовать за своей недавней фантазией, куда бы она меня ни уводила.
Хорошо бы пораньше включили свет. Когда матовое стекло окна пропускает мягкий жёлтый свет лампы, то и в сердце прохожего возникает впечатление о домашнем уюте тех, кто живет в этой комнате. Тогда могут появиться и силы поверить в счастье».
Такаси шёл по дороге, как вдруг до него донёсся бой стенных часов «бом, бом…». «Какой странный звук», — подумал он и нетвердой походкой стал спускаться вниз по склону.
4
После того, как ветер сдул всю листву с деревьев и мостовых, его звуки изменились. С наступлением вечера асфальт начинал искриться от инея, словно разрисованный разноцветными карандашами. В один из таких вечеров Такаси, покинув свой тихий квартал, отправился на Гиндзу. Там уже шла бойкая рождественская и новогодняя торговля.
Почти все прохожие шли по тротуарам вместе с кем-то: будь то друзья, возлюбленные, семьи. Те, у кого не было компании, казалось, ждут назначенной встречи. И даже одиночным прохожим, несомненно, обладающим здоровьем и деньгами, эта кутерьма вряд ли причиняла неудобство.
— Для чего я прихожу на Гиндзу?
Такаси часто думал, что такие улицы не вызывают в нём ничего, кроме усталости. В такие моменты он всегда вспоминал лицо одной девочки, которую однажды увидел в трамвае.
Со смущенной улыбкой она стояла напротив Такаси, держась за поручень. Из ворота большого, словно с чужого плеча, зимнего кимоно торчала девичья шейка. Утонченная красота этой девочки с первого взгляда наводила на мысль о ее болезни. Белую как фарфор кожу покрывал чуть заметный тёмный пушок. Вокруг ноздрей засохла грязь.
«Наверно, сбежала из постели», — подумал Такаси, наблюдая за её улыбкой, которая словно рябь на воде то появлялась, то исчезала. Собираясь высморкаться, она лишь потёрла нос. И в этот момент залилась краской, словно огонь в печке.
Вспоминая свою усталость в тот день и растущее сочувствие к девочке, теперь и он сам оказался в похожей ситуации, не зная, как ему сплюнуть мокроту. Словно девушка из сказки братьев Гримм, которой стоило лишь открыть рот, как оттуда выпрыгивали лягушки.
Тут он увидел, как один прохожий отхаркался. Вслед за этим чьи-то дешёвые гэта приблизились к этому месту и растёрли мокроту по земле. Эти гэта не были обуты на ноги. Старик-продавец жестяных волчков, разложивший на краю дороги товар, рассердился, увидев мокроту возле своих циновок, и, взяв в руки гэта, растёр её.
Такаси оглянулся на прохожих, как бы спрашивая: не видел ли этого кто-нибудь ещё? Похоже, никто больше не обратил на это внимания. Старик сидел слишком близко к проходящим, чтобы попасть им на глаза. К тому же жестяные волчки, которые продавал старик, не пользовались спросом даже в провинциальных лавках. Такаси ещё ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил такую игрушку.
— Для чего я сюда пришёл?
Нужно купить кофе, масло, карандаш и ручку, — сказал он себе, наконец, найдя предлог. Иногда чувствуя, как в нём закипает гнев, он покупал дорогие специи из Франции. Иногда просиживал в ресторане на углу, пока с улицы не убирали все переносные лотки. Топили, играло фортепьянное трио, звенели рюмки, люди весело смеялись и перебрасывались взглядами, а по потолку вяло ползали зимние мухи. Смотря от скуки по сторонам, он заметил даже их.
