Олег Рой - Эдельвейсы для Евы
— Угу, — кивнул я и потянулся за вторым пирогом. Бася разлила по чашкам ароматно дымящийся чай и села напротив меня.
— Ну, а что за дела привели тебя в Москву, можно полюбопытствовать? Чему я обязана таким счастьем? — С годами моя дорогая Ба не растеряла умения красиво говорить.
— Ба, у меня для тебя важные новости. Только ты обещай, что не будешь волноваться, хорошо?
— Что-то случилось? — побледнела Бася.
— Пожалуй, да. Но не столько плохое, сколько хорошее. Хотя…
Я полез в сумку за документами, Бася смотрела на меня со смесью любопытства и тревоги.
— Немецкий еще не позабыла? — я протянул ей бумаги, привезенные Викторией.
Бабушка быстро пробежала глазами первые строки документа и тихо ахнула. Я испуганно глядел на нее. Только сейчас я по-настоящему осознал, каким страшным ударом может стать для нее сообщение о смерти неведомого мне герра Отто. Она читала с выражением непоправимой беды на лице. Когда она дошла до конца, то сняла очки и подняла на меня глаза.
— Вот она жизнь, была — и нету. Все прошло. — Она сидела печальная, вся поникшая. Вся радость от моего приезда улетучилась из родных глаз.
— Ба, здесь еще кое-что есть. Для тебя. — Я протянул Басе письмо от ее Отто.
— Что это? — Она снова надела очки.
Я не стал ей мешать, отошел к окну. Через какое-то время я услышал, как моя старенькая Бася плакала. Я обернулся. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони, и только худенькие плечи подрагивали от рыданий. Я опустился перед ней на корточки и положил голову ей на колени.
— Кто этот Отто? — спросил я.
— Это твой дедушка, — немного погодя, ответила она.
— Немец?
— Немец.
— Ты говорила, что мой дед погиб на фронте.
— Я так и думала когда-то, что он погиб на фронте. А зачем тебе или кому-либо было знать, что он был немец… Я любила его, — она замолчала, уйдя далеко-далеко в своих воспоминаниях. — Как я любила его… — Ее глаза, обращенные ко мне, были влажными от подступивших слез. — Он звал меня с собой, был такой момент, когда можно было еще уйти перед наступлением Красной Армии. Но как я могла бросить умирающую маму? Да еще Берта все время болела, я ее еле выходила. Это сейчас можно все говорить: и что дед твой немец, и что воевал с нами, и что после войны он нашел меня, когда тебе уже десять лет было, и пришел сюда, в эту маленькую квартирку. — Она закрыла глаза. — Я тогда чуть с ума не сошла от страха. То, что он живой с войны пришел, я уже знала. Мне два письма от него добрые люди тайком передали. Представляешь, — Бася посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слезы, — приходит такой старичок, с бородкой, беленькими волосиками на голове. Я дверь открыла, а он — шмыг — и в коридоре уже. Я не испугалась даже, уж больно стар был незнакомец. А он прошел в комнату, сел и стал бородку с себя снимать да парик. Конспирацию, значит, решил устроить, чтоб меня не подвести. Слава богу, тогда все, — она махнула рукой в сторону генеральской половины, — на даче были, я хоть смогла с ним вдоволь наговориться.
Я сидел, раскрыв рот, да и было чему удивляться.
— Мамы твоей, то есть нашей с ним дочки, к тому времени уже в живых не было, царствие ей небесное, — Бася перекрестилась. — А ты… А ты спал, вот здесь, — она махнула рукой в сторону дивана. — Вот на тебя, спящего, дед-то и любовался.
— Чего же ты не уехала с ним во второй раз, ведь звал же, наверное, снова? — удивился я.
Бася только вздохнула.
— Если бы все в жизни было так просто: взял и уехал… Кто бы меня выпустил из страны? Ты же знаешь, как у нас было с этим сложно. Он ведь в ФРГ жил. А я все-таки у самого генерала Курнышова экономкой работала…
— Но все-таки ты всю жизнь вспоминала о нем?
— Вспоминала? — она усмехнулась. — Да, пожалуй, нет. Чтобы вспоминать, надо забыть, а я никогда не забывала.
Я обвел взглядом маленькую комнатку, практически не изменившуюся за все то время, сколько я ее помнил. Оказывается, тут побывал мой дед — а мне и невдомек было…
— Что-то мне нехорошо, — Бася прикрыла глаза ладонью. — Дай-ка мне лекарство, там, на столике. — Ее била дрожь.
Я испугался.
— Вика! — закричал я и заколотил в стену. Сестра появилась тут же и кинулась к Басе.
— Басенька, милая, что с тобой? Что болит? Сердце? Может, «Скорую» вызвать? Герман, давай ее уложим!
— Нет, ничего, ничего… Сейчас отпустит…
К счастью, все действительно обошлось. Бася легла, и ей действительно скоро стало полегче. Она посмотрела на нас, суетящихся вокруг нее, и заметила: — Я гляжу, вы уже подружиться успели? Мы с Викой переглянулись и засмеялись. Через некоторое время, когда окончательно стало ясно, что опасность миновала, сестра ушла к себе, а я остался с бабушкой.
Что называется — не было бы счастья, да несчастье помогло. Я был уверен, что сразу же после звонка в Германию и встречи с Басей помчусь на Ленинский проспект, разыщу этого самого Добрякова, сверну в бараний рог и заставлю рассказать, где моя дочь. Но, посидев около бабушки, я понял, что действовать таким образом просто опасно. Скорее всего, этот самый Михаил Борисович знает меня в лицо. И если я вот так свалюсь как снег на голову, я могу только все испортить. Нужно было срочно что-то придумать, какой-нибудь хитрый ход…
Бася притихла на своей узенькой кушетке. Уснула, наверное. Я на цыпочках подошел посмотреть на нее. Нет, она не спала, лежала с открытыми глазами.
— Как ты? — тихо спросил я.
— Спасибо, получше…
Я присел на табуретку около кровати и взял ее за руку.
— Ба, расскажи мне о маме, — попросил я. — Я ведь так мало о ней знаю. Уж теперь-то мне можно все узнать?
— Она родилась очень слабенькой. — Бася приподнялась на подушках. — У меня мама, твоя прабабка, очень тогда болела. Я так боялась ее потерять, нервничала все время. Может, поэтому Берта и появилась на свет недоношенной, бог его знает. Я даже думала, что не выхожу ее. Отто очень старался, чтобы я ни в чем не нуждалась. Но к тому моменту, когда немцы оставили Львов, я уже три месяца с ним не виделась. Он вообще часто покидал Львов по делам службы: то в Берлин, то в Прагу, то в Париж. Я еще шутила: у тебя война как сплошное путешествие. Потом, правда, стал ездить по делам только в Альпы. Говорил, что, наконец, стал совмещать приятное с полезным: у него там, в Альпах, имение родовое было. Места там очень красивые, а уж само имение… Сказка просто. Старинное такое, его еще прадед строил.
— А ты откуда знаешь про место красивое и про имение старинное?
— А я была там.
— Ты там была?!
— Всего один раз. Там и Берту, маму твою, зачали.
— Ба, ты серьезно? — Я даже от удивления приподнялся.
— Конечно, серьезно. — Лицо ее засветилось от нахлынувших воспоминаний. — Страшно сказать, пятьдесят восемь лет прошло, а я до сих пор помню, как сидела на куче опавших листьев.
Я живо представил себе юную Басю, сидящую на куче осенних листьев, тоненькую и легкую, словно бабочка.
— Ты была у него в имении и не осталась там?
— Я же тебе говорила, что мама у меня очень болела, я ведь не могла ее оставить: она умерла, царствие ей небесное, в сорок четвертом, через неделю после прихода Красной Армии. Я осталась во Львове совсем одна, без поддержки. А тут Берта заболела воспалением легких. Есть нечего, опереться не на кого, ребенок маленький умирает на руках. Тут мне на счастье и попалась наша Мария Львовна. Если бы не она, я бы вслед за мамой и дочку бы схоронила.
— Наша Мария Львовна? — удивился я.
— Да, я пришла к знакомой в столовую при комендатуре, она мне для девочки масло сливочное припасла, тут меня и увидела Мария Львовна. Так себе было зрелище — худющая, как смерть, замученная, да еще хромая… Генеральша наша, тогда она, правда, еще полковницей была, хотела сначала мою знакомую отругать, что она раздает продукты неизвестно кому, но когда та сказала, что этот кусочек масла — для умирающего ребенка, Мария Львовна тут же замолчала. Она ведь тогда беременна была Викторией… Вот так мы с ней и познакомились. А Курнышов с супругой своей во Львове еще долго находился, справлял там свою службу. Валерий Андреевич, твой отец, очень был охоч до женского полу, красивый был, чертяка, общительный. Мария Львовна очень за ним следила, чтоб не увлекся на стороне какой-нибудь красоткой. Вот она и решила, что лучше меня ей помощницы не найти — замученная, на один бок припадает, да еще с ребенком. А я ведь красивая в молодости была, кавалеры заглядывались, пока я им шаг навстречу не делала, — Бася засмеялась, и я с удовлетворением отметил, что опасность действительно миновала.
— Брось кокетничать! Ты же хромаешь совсем чуть-чуть, это почти не заметно.
— Это сейчас незаметно. После того как мне в госпитале Бурденко операцию сделали, генерал устроил. А тогда…
Короче, стала Мария Львовна генералу песню одну и ту же каждый день петь: возьмем и возьмем Басю в Москву помогать мне по хозяйству; круглая сирота, мол, нам по гроб жизни благодарна будет. Валерий Андреевич сначала к этой придумке жены отнесся скептически: с таким именем, отчеством и фамилией в Москву, в такое-то время, да еще с оккупированной немцами территории…
