И. Грекова - Пороги
— Что вы меня так разглядываете? — спросила она. — Может быть, вы в меня влюблены?
Сходство с Надеждой, мигнув, исчезло.
— К сожалению, нет, — ответил Полынин.
— А что? В меня можно влюбиться. Я красивая.
— Это не причина.
— Плохо вы меня принимаете. Я же ваша гостья. Гостей полагается угощать.
— У меня мало что есть. Чаю с печеньем хотите?
— Хочу. Главное, чтобы от души.
Полынин пошел на кухню ставить чайник. Даная, оставшись одна, оглядывала комнату. «Приятно», — сказала она, войдя. Нет, не приятно. Чисто, пусто. Ни пылинки. Без пыли какой-то нежилой вид. На стенах — ни картин, ни фотографий. На угловой полке — одна деревянная скульптура, нечто вроде человека, с усилием рождающегося из дерева…
Чёртушка потянулся, расправил игольчатые коготки и замурлыкал. От его тельца шло явственное дрожание, передававшееся вверх по руке. Существо слабое, хрупкое, недолговечное…
Вошел Полынин.
— Игорь Константинович, а ведь все кошки вашего года рождения уже умерли. И все собаки. И все лошади. Вам это не страшно?
— Нисколько.
— А мне страшно. Я люблю жизнь и не хочу умирать. Может быть, потому, что я ничего в своей жизни не сделала. Если умру, окажется, что жила зря. Вот вы в своей жизни много сделали. Поэтому вам и не страшно.
— Ничего я не сделал. Утону, как камень, упавший в воду. Пока живу, от меня идут круги…
— Хотела бы я, чтобы от меня шли такие круги!
Чёртушку сняли с колен и положили к другим, у пушистого бока Марьи Васильевны.
Чай у Полынина был крепкий, золотой, свежезаваренный.
— Со слоном? — спросила Даная.
— Со слоном. Индийский.
— Это я люблю. Между прочим, слоны вашего возраста, возможно, еще живут.
— Спасибо. Берите печенье.
— Оригинально. Обычно, когда ждут гостей, покупают торт, а у вас — сухое печенье.
— Виноват, я вас не ждал. А если бы и ждал, никакого торта не купил бы. Эти жирные символы праздника я терпеть не могу. Это наш, русский обычай, причем появившийся за последние годы. За границей этого нет. Там угощают куда более скромно, по нашим масштабам — бедно.
— А я люблю торты. Не есть, а смотреть. Есть мне нельзя из-за фигуры. Мы, полные женщины, лишены радостей жизни. А смотреть люблю. Что-то торжественное. Особенно когда рожденье, свечи по числу лет, огоньки дрожат, подмигивают… Знаете, один мой знакомый мальчик, лет шести, глядя на такой торт, сочинил стихи. Называются: «Чашки чая». Я их запомнила, прочесть?
Полынин кивнул.
— Передо мною торт стоит.
В торту свеча горит.
Один годик мне исполнялся,
Когда горела одна свеча.
Когда горела одна свеча —
Рождался я.
Балалаечка моя!
Не наигрался я!
В глазах Данаи появились слезы.
— Вы плачете? Дать валерьянки?
— Не надо. У меня вообще слезы близко. Выступят и уйдут внутрь. Это ненадолго, из-за стихов. Такая в них грусть: «Не наигрался я!» Вот и я не наигралась на своей балалаечке… Потому и боюсь смерти. Но не всегда. Иногда я ее призываю, чтобы не проходить позора старения.
— Слово «старение» применительно к вам не звучит.
— Приятно слышать. С этой точки зрения полезно общаться с людьми не своего возраста, а старше. Давайте не будем о смерти, о кошках, слонах, лошадях. Лучше посплетничаем. Обожаю сплетничать! А вы?
— До сих пор не замечал в себе этой черты.
— Бросьте. Конечно, любите, как и все, но не хотите признаться. Полагается думать, что сплетни — это плохо. Наоборот! Когда мы говорим о людях, они оживают. Кажется, в спектакле «Синяя птица» проводится идея, что мертвые оживают, когда мы о них говорим.
— То мертвые.
Полынину вдруг пришла в голову шальная мысль рассказать о Надежде, но он сразу же ее отбросил.
— Мертвые оживают, — задумчиво сказала Даная, — а живые становятся живее, когда мы о них говорим.
— Новая точка зрения, — усмехнулся Полынин, — но на сегодняшний вечер я готов ее принять. О ком вы хотите говорить?
— О разных людях. В частности, о Нешатове. Какого вы мнения о нем?
— Трудно сказать. Человек для нас новый, я его еще до конца не понял. По-видимому, дельный инженер. Способностей к теоретической работе пока не видно. Усидчивость незаурядная.
— Я не о деловых качествах, а о личных. Что он за человек?
— Сложный. Замкнутый. Обидчивый. Чем-то и кем-то обделенный.
— Вроде вашего, теперь моего, Чёртушки. Как, по-вашему, он честный человек?
— Я любого человека считаю честным, пока он мне не доказал противного.
— Правда, что он сидел в тюрьме? А потом долго был в психиатричке?
— Первый раз слышу. А откуда у вас такая информация?
— От Феликса Толбина.
— Вероятно, правда. Он обычно сообщает достоверные факты.
— Кстати, какого вы мнения о Феликсе? Давайте уж и его оживим.
— Феликса я знаю лучше. В целом я о нем высокого мнения. Исполнителен, вежлив, точен. Правильная речь, в наше время это редко встречается, особенно среди молодежи.
— А как по-вашему, Феликс красив?
— Ну и вопрос! Об этом вам судить, вы женщина.
— Как женщина я на него не резонирую. Не мой диакон волн. Объективно красив, но это красота не нашего времени. Щеки розовые, зубы белые-белые, волосы русые-русые. Как будто его старинный художник писал за деньги, желая польстить.
— Это вы верно подметили.
— А что? Я не такая глупая, как кажусь.
— Вы мне никогда не казались глупой.
— Просто вы меня не замечали. Теперь я у вас отметилась. Ладно, хватит оживлять Феликса. Пойдем дальше. Илья Коринец?
— Полная противоположность. Феликс гладок, обходителен. Илья угловат, строптив, весь в колючках. Человеческий кактус.
— А за что он не любит Фабрицкого?
— Ему кажется, что Фабрицкий недостаточно занят его судьбой. И зря: Фабрицкий занят его судьбой ровно настолько, насколько нужно. Может быть, есть элемент зависти: Илья считает себя неудачником, а Фабрицкий — олицетворение удачи.
— А вы знаете, что Илья безнадежно влюблен в дочку Фабрицкого, Машу? Вчера он узнал, что Маша выходит замуж. Немудрено, что он психует. Может быть, его раздражение против Фабрицкого с этим связано.
— Возможно. Я не знал, а то не был бы так бестактен. А что за девушка Маша?
— Вы, оказывается, способны на человеческие вопросы. Маша — прелесть. Александр Маркович в девичьем варианте. Очень спортивная, как и вся семья. Все четверо — теннисисты. И он, и Галина Львовна, и Гоша, и Маша. Высокой прыгучести. Я их видела на теннисном корте. Четыре крылатых Пегаса.
— Оригинальное сравнение.
— Это не мое. Так зовут машину Фабрицкого: «Крылатый Пегас». Красиво?
— Несколько избыточно. Пегас крылат по определению.
— Это какой-то греческий бог?
— Не бог, а конь. Крылатый конь, на котором в приступе вдохновения ездили поэты. Что вас так насмешило?
— Представила себе нашего Шевчука верхом на Пегасе. Пузом вперед, ноги в стороны… Он недавно мне подарил свои стихи. Размножены на ротапринте. По-моему, ничего. Вам не предлагал?
— Пока нет. Бог миловал.
— Это он вас боится. А всем другим свои стихи навязывает. Уже никто не берет под разными предлогами, а я взяла. Растрогался, руку поцеловал. Глаза такие грустные… Жалко его. Почему он такой… мученик самого себя?
— Судьба незаурядной личности. У него тяга к универсализму приняла отчасти карикатурные формы. Сама по себе эта тяга прогрессивна… Впрочем, нечто подобное я уже говорил, и не при вас ли? Прошу прощения. Старый Мазай разболтался в сарае.
— Игорь Константинович, не обижайтесь, но я ваши разговоры на умные темы не очень люблю. Вы гораздо лучше дома, с котятами, с Марьей Васильевной. В вас начинает просвечивать что-то человеческое.
— Польщен. Чем бы мне вас развлечь, если не разговорами? Музыку любите?
— Обожаю.
— Хотите, угощу вас синтетической музыкой?
— А что это такое?
— Музыка, сочиненная вычислительной машиной. Это мое увлечение, как теперь говорят, хобби. Терпеть не могу этого слова. Если уж на то пошло, то работа — мое хобби.
— А как же она ее сочиняет?
— По моей программе. Дело это не новое, опыты уже были, новое в моей программе то, что машине можно задать любой стиль. Например, русской народной музыки или же церковных песнопений. А можно приказать ей сочинять в манере любого композитора: Чайковского, Вагнера, Моцарта. Хотите, поставлю вам одну и ту же мелодию, обработанную в разных стилях? Мелодия самая простая, всем известная с детства: «Чижик-пыжик, где ты был?»
Полынин включил магнитофон. Зазвучала музыка. Марья Васильевна тревожно завозилась, несколько раз ударила хвостом по подстилке.
— На кого из композиторов это похоже? — спросил Полынин.
— На Пахмутову? — неуверенно сказала Даная.
