Александр Кабаков - Маршрутка
— Здравствуйте, Зинаида, — сказал Василий после небольшой паузы, которую он выдержал с напряженным выражением лица, возникающим обычно, если внезапно прихватило живот. — Только что мы видим, как взлетает, взлетая, вылетающий из аэропорта Домодедово, мы видели, из аэропорта, самолет, лайнер, который мы видим, воздушный лайнер, которым отправляется, улетая, к себе на родину после неофициального визита, но дружеского, вот на наших глазах он набирает высоту, нет, еще нет, вот он выруливает на взлетную полосу, полосу взлета, и перед отлетом, перед возвращением на родину, мы взяли эксклюзивное интервью, нам дала интервью эксклюзивное ее величество… вернее, ее высочество, точнее, ее высочество принцесса, как вы знаете, находившаяся с коротким неофициальным… вот он вырулил на взлетную полосу, сейчас будет взлетать… ее высоче…
Двигатели взвыли громче, самолет с флагом вырвался из-за волос Василия и быстро поехал по бетону, все быстрее и быстрее, а двигатели выли, и Игорь Алексеевич Капец так и не расслышал имя своей любимой.
Зато он увидел ее.
На экране опять появились волосы Василия, но теперь их показывали со стороны затылка.
А из-за волос выглядывало лицо совсем юной, лет шестнадцати на вид, девушки, и Игорь эту незнакомую ему девушку сразу узнал — узнал эту бледность с зеленоватым оттенком, какая бывает у девушек, проведших бессонную ночь, эти немного навыкате карие с вишневым оттенком глаза, этот широкий рот подростка.
Обычно про таких девушек говорят «некрасивая, но милая».
— Эх ты, — сказал Игорь Капец принцессе, — что ж ты так? Не попрощалась даже…
Девушка быстро шевелила узкими губами, но слов ее не было слышно.
— …особенно люди… э-э… вашего города, — вместо девушки заговорила удивительно глупым голосом скрытая в телевизоре переводчица. — Ее высочество говорит, что москвичи очень добрые, сердечные и… ну, это… благородные. Те, кого она встретила и успела… в общем… полюбить… да, полюбить всей душой. И она… в смысле ее высочество… передает свою благодарность и любовь этим прекрасным людям. И шлет им… да, воздушный поцелуй. Благодарю вас.
Голос заткнулся, а на экране остался только светлоголубой воздух с желтым кругом солнца посредине, к которому, задрав тупой нос, поднимался толстенький самолет с уже почти невидимым флагом на боку.
Игорь наконец закурил, сидя на кровати, но тут же бросил сигарету на пол, затоптал босой подошвой, встал, отломал ножку от стула и разбил ею сначала пустой террариум, потом телевизор, потом выбросил палку в открытое окно и лег снова спать.
А вечером того же дня добрые абхазские соседи вызвали скорую, и она повезла больного к Преображенке, свернула на набережную, еще раз свернула, открылся шлагбаум, мелькнуло знакомое, увы, и нам светлое имя профессора Ганнушкина в названии медицинского учреждения, микроавтобус с крестом въехал в короткую аллею больших старых деревьев, свернул налево, затормозил, вышли, не торопясь, санитары…
И вся, как говорится, любовь. Где только от нее не лечатся! Причем некоторые даже успешно.
Вот и Капец И.А. был выписан через два месяца в состоянии устойчивой ремиссии и с передачей, конечно, на учет в психоневрологическом диспансере по месту его жительства.
Однако на поверку-то оказалась ремиссия не такой уж и устойчивой. Потому что домой, в комнату на Усачевке, Игорь не поехал. Вместо этого он направился — причем пешком, хотя деньги, вы не поверите, ему вернули вместе с одеждой все до копеечки — в совершенно противоположную сторону. К утру он зачем-то достиг Тушинского вещевого рынка, где вдруг проявил здравый смысл следующим образом: приобрел подходящую сезону одежду. Госпитализировали-то его прохладной весной, в толстой клетчатой рубахе и спортивных брюках из липкой синтетики, а выпустили в середине жаркого лета. И он купил на все деньги, шестьсот рублей, удобные и легкие штаны из хорошего турецкого материала с большими карманами. Штаны эти напомнили ему покроем форменные, камуфляжные, и очень понравились, он их как надел в примерочной за коробками, так и не снял больше, а синтетические оставил на месте переодевания. Больше у него денег не было, только на тонкую и длинную сосиску в булке. После завтрака Игорь Алексеевич вытер кетчуп с лица оставшейся бумажкой, а бумажку аккуратно положил в урну, при этом в обычной урне обнаружился приятный сюрприз — кто-то, тоже обновив гардероб, бросил в мусор использованную, но вполне еще годную майку и крепкие ботинки типа тапочек… В общем, при выходе с рынка его уже было не узнать.
Да и до этого, если честно, в стриженном больничной машинкой наголо и обросшем за ночь светлой щетиной бомже нелегко было узнать подполковника, хотя бы и бывшего.
А он все шел себе и шел, пересек в воздухе, по прозрачному переходу, Кольцевую автодорогу и двинулся дальше на северо-запад вдоль шоссе. Сверкающие машины, проносясь, обдавали его раздраженным ревом и ядовитым российским выхлопом, пыль покрывала лицо, огненное, уже закатное солнце слепило глаза. Но он не щурился, глядя на пылающий шар, к которому вознеслась его лягушка.
Больше ему нечего было делать здесь, среди людей и других не способных к счастью тварей.
Да хватит же плакать! Не плачь, там встретимся.
В особо крупных размерах
Если повернуть от выхода из метро за угол, там они и стоят.
Много раз проносились, да и сейчас, бывает, проносятся над этим местом и вообще по городу слухи, что снесут их к такой-то матери как оскорбляющие общественное эстетическое чувство, не говоря уж о разжигании национальной розни, поскольку держат весь ряд азеры, и об ущемлении социальной справедливости, потому что наиболее политически активные пожилые граждане до сих пор расстраиваются из-за введения свободы торговли и последовавших за этим народных бедствий. Но ларьки остаются на своих местах, поощряя к сгущенному существованию быстрых крыс, бездомных нищих, приезжих девушек и других неизбежных жителей вольного мегаполиса. Стоят себе, как ни в чем не бывало, стеклянные халабуды, в тесных и душных внутренностях которых любой желающий найдет ужасные товары.
Впрочем, такие, какие прежде, в мирное время, доставали мы, надо признать, лишь в особых тайных местах, предъявив выданный в райкоме или еще выше пропуск. Только там продавалось чешское баночное пиво, отпускалась сырокопченая колбаса, стояли бутылки «Московской» с винтом и зелеными медалями на этикетке, можно было приобрести джинсы Rifle, болгарскую дубленку и кассетный магнитофон Sharp.
Все то же самое, только в гораздо большем выборе, можно сейчас мимоходом купить в этих поганых прозрачных лавках, однако ж никакой радости от этого не испытаешь — наоборот, если что и возьмешь по пьяни, то потом обязательно обругаешь себя последними словами, а купленное барахло засунешь куда-нибудь подальше, чтобы не напоминало о минутной глупости. А в распределителях… О, в распределителях! Счастье, и чувство причастности к великой идее получения по труду, и прекрасные запахи азиатской пластмассы, чуждой мануфактуры, редко употребляемой еды, наполнявшие режимное помещение, и сдержанное спокойствие на лицах других допущенных товарищей — ушло все это, сгинуло в пучине бессовестного времени, разрушившего идеалы, обычаи, страну да и сами организмы наши. И даже те из нас, кто ни о каких ларьках уже и не знает, а удовлетворяет свои на редкость цивилизованные потребности в торговых центрах из искусственного мрамора или в безлюдных залах бутиков, — даже и они не испытывают того, наполнявшего все тело пузырьками чувства достижения цели, какое, помните, испытали когда-то мы, отоварив бесполосые чеки «Березки» вольнодумной джинсовой курткой, которые как раз завезли.
Ушло, все ушло. Была ясная, как прохладное августовское небо, жизнь. Пределы были положены нашему земному существованию — трехкомнатный ЖСК, белая двадцать четвертая, строго отмеренные сотки по Казанке. И мысли нашей, лукавой и обманчивой, были положены достойные ее пределы — подписавшемуся на пять газет профком выделял «Новый мир», а в Бескудникове жил парень, который за четвертной переделывал обычную «Спидолу» так, что она брала с тринадцати метров… Теперь же куда бежать? Только дернешь куда-нибудь по своему разумению — туда, оказывается, нельзя, только наладишься в противоположную сторону — там уже занято. Что это вокруг? Куда едут эти машины? Кто живет в этих домах? Что уже отменили, что приняли с поправками? Откуда доносится эта музыка, эти простые, но бессмертные слова о девчонках и зоне? Что там говорят по телевизору, кого мы победили? Ах, оставьте меня! Болит над поясницей справа, вероятно, это почки, и никак не сделать полный, глубокий вдох, и черт с ней, с вашей свободой, мутной и безвкусной, как лекарство от желудка альмагель.
Что же касается ларьков, то их, конечно, снесли в конце концов — те, что были от метро через дорогу. Там, как известно, построили торгово-развлекательный центр «Петров-сити» и торгуют всем, чем хотят. Можно картошки купить на первом этаже в супермаркете, мытой с мылом и невкусной, а можно на втором в магазине «Мужской признак» приобрести в подарок другу японский меч, тоже реальная вещь… А вот те стекляшки, что от метро за углом, пока оставили, они не на виду и окончательной стабильности не мешают, тем более что у азеров все проплачено по полной программе.
