Аякко Стамм - Путешествие в Закудыкино
Мы ехали уже около часа. Машина и вправду вела себя весьма прилично. Мотор певуче гудел, набрав необходимые обороты, и плавно, без рывков и заскоков, мчал нас по довольно ровной, недавно отремонтированной дороге, как катер по зеркальной глади вод. Наша попутчица, утомлённая пробежкой с тяжёлой сумкой, удобно устроилась на заднем диване и заснула, убаюкиваемая мягким покачиванием на надёжных рессорах автомобиля. Таксист молча рулил, что-то снова обдумывая в своей лысой голове, я, наслаждаясь скоростью, любовался красотой проносящегося за окном пейзажа.
И было чем. Что может горожанин, всю свою жизнь проживший в серой, пыльной, загазованной, отвратительной Москве, знать о красоте? Откуда ему почерпнуть это знание? Из окна навороченного офиса, в котором он проводит большую часть своего времени? Или из затянутого серобурой пеленой изредка мытого окошка своей двухкомнатной хрущобы? Может, во время вечерних прогулок по городским скверам и паркам, среди гадящих на каждом шагу дорогущих породистых собак и выгуливающих их сограждан, таких же, как и он ценителей прекрасного, но никогда не убирающих за своими питомцами? Может, во время бесшабашных пикников и прочих коллективных вылазок на «природу», называемых почему-то сладкозвучным французским словом ПЛЕНЭР, но неизменно в окружении битого стекла, пустых консервных банок, рваных полиэтиленовых пакетов и чёрных проплешин костровищ? Нет, всё это не то и не о том. Не может он этого знать, потому что не видел. Не охватил очарованным взором огромного, неограниченного никакими рубежами простора российской глубинки, которому сотни, тысячи, может, миллионы лет, и который за последние пару-тройку тысячелетий мало чем изменился. Практически ничем. Кажется, вот сейчас из-за того раскидистого дуба выедет былинный богатырь на могучем коне, в кованой, блестящей на солнце кольчуге, в остроконечном шлеме на голове, с копьём и щитом в руках, которые наш сегодняшний спортсмен-профессионал, если и оторвёт от земли разок-другой, то непременно пукнет, бросит и бухнется отдыхать. А вон из-за того перелесочка вот-вот вылетит улюлюкающая и клокочущая орда скуластых, раскосых кочевников. Пронесётся птицей-стервятником по бескрайнему полю, ощетинится как хищный зверь копьями да саблями, схлестнётся грудь о грудь с витязем нашим, разобьётся об него в мелкие брызги, как волна морская об утёс прибрежный да отхлынет восвояси, несолоно хлебавши. А он стоял доселе, и стоять будет. И никакая напасть не сдвинет его с места, не сломит, не обратит в бегство. Потому как за ним неисчерпаемая сила необъятной земли русской, насаженная здесь и утверждённая неописуемым, неохватным, беспредельным величием Бога Христианского, Бога Православного, истинно Истинного, безослабно Могучего, Едино-Единственного, так что кроме Него и нет ничего. Всё только Он.
– Долго ещё ехать? – спросил я водителя, отвлекаясь от своих мыслей.
– Не боись, Робинзон, к обеду доедем до Первомайского, а там, через речку, и рукой подать.
– А через речку как? Что там, мост, или паром какой?
– Раньше паром был, потом мост понтонный наладили. А сейчас и не знаю даже, может ни моста, ни парома.
– Как это? Сгорел что ли? Как же мы переправимся?
– Не боись, Робинзон, переправимся. Река не преграда, преграда в другом.
– В чём же?
– Да как тебе сказать? Вот приедем, увидишь.
Минут десять мы снова молчали.
– Послушай, всё хочу спросить. Там, на автостанции говорили… э-э… люди кредитками что ли расплачивались? И водитель про КГБ чего-то… Что он имел ввиду? Что за ерунда?
– Да ты что, с Луны свалился, или вчера родился? Вроде из самой Москвы.
– Да я это… ну, как тебе сказать… в общем некоторое время отсутствовал.
– Болел что ли?
– Да… Наверное… Можно сказать и так…
– Понятно. Похоже.
– Что похоже? Да объясни ты толком.
– Попробую объяснить, только приготовься к самому неожиданному.
– Что такое? Что тут у вас за тайны мадридского двора?
– Да не у нас…. Погоди…. Вот ты думаешь, ты где?
– Как это где? В машине твоей, где ж ещё.
– Это понятно. В каком государстве, я спрашиваю?
– Как это, в каком государстве? В России конечно.
– Да? А вот и нет. России, как государства, больше не существует. Кончилась она, приостановилась до времени, схоронилась под своими обломками ещё сто лет назад. Или ты не слыхал об этом?
– Ты имеешь ввиду семнадцатый год?
Водитель молчал, будто не услышав вопроса. Но скоро заговорил вновь.
– Россия – давно уж провинция. Хоть и центральная, но это не мешает ей быть отсталой, заброшенной и загаженной окраиной. Да вообще её уже практически не осталось совсем. И дело тут не в большевистском перевороте, он только начало всему.
– Погоди. Ты мне про Союз-то не рассказывай. Я ведь не так долго… это… ну, отсутствовал. Союз-то рухнул, Россия вновь возродилась.
– Эх… Ты видимо и впрямь больной. Да какая ж то Россия? От России-то и нет ничего. Флаг торговый, гимн совковый, внизу бардак, вверху ду…, прости, Господи. Одним словом, ЭРЭФИЯ. Эх, пропала Россия. Совсем пропала.
– Да что ты всё – пропала, пропала? Ты объясни, почему пропала? Куда пропала?
– Чего тут объяснять? Вон, возьми в бардачке.
Я открыл крышку на торпеде и достал небольшой, в локоть длиной, но довольно увесистый цилиндр, аккуратно завёрнутый в лоскут старой, выцветшей материи.
– Что это? – спросил я таксиста.
– Да ты разверни, разверни. Сам всё увидишь.
Я повиновался. И когда материя, казалось, готовая вот-вот рассыпаться от ветхости, была аккуратно развёрнута и бережно расстелена на моих коленях, в руках у меня оказался ещё более древний свиток плотного тяжёлого пергамента, пожелтевшего от времени, с потрёпанными краями и углами. От него веяло тайной, какой-то загадочной патриархальностью, недвусмысленным намёком на мудрость и может быть даже святость, в глубины которой меня приглашали проникнуть. И я проник бы даже без приглашения, потому что почувствовал, узнал каким-то подсознательным веданием, что вот оно открывается то, зачем я сюда приехал, ради чего протопал сотни сотен вёрст от родного дома.
– Что это? – повторил я вопрос. Даже не я, а какая-то врождённая застенчивость, часто граничащая с нерешительностью. Хотя руки дрожали от нестерпимого желания поскорее окунуться в тайну, прямо вот сейчас, сию минуту, не откладывая проникновение ни на миг.
– Вот заладил – что это, что это… Ты Робинзон, в конце концов, или Герцен? – мой таксист заметно нервничал и даже, как мне показалось, начинал раздражаться.
– Герцен написал «Что делать?». И не Герцен вовсе, а Чернышевский, – почему-то парировал я.
– Отдай сюда! – он нервно протянул руку за свитком, но я успел убрать его подальше и прикрыть руками на груди.
– Тогда читай! – совсем уже в голос, почти крикнул он.
Я осторожно, как неимоверную святыню развернул пергамент и начал читать.
XII. Гряди и виждь
И видех, егда отверзе Агнец едину от седми печатей, и слышах единаго от четырех животных глаголюща якоже глас громный: гряди и виждь.
И видех, и се конь бел, и седяй на нем имеяше лук: и дан бысть ему венец, и изыде побеждаяй, и да победит.[8]
И развернулося Царство великое от моря и до моря, и не было у людей Царств, подобных этому. И вышел человек бел, и человек тот боялся Господа. И поставлен был человек бел над человеци, и поставлен он Богом, и был над ним Бог и Закон Его. И была у человека того правда в руках его, и дела его были правы, и даже в неправде были они правы. И люди, что были под человеком тем, боялися человека того и почитали его, и любили его, и поклонилися ему, потому над ним был Бог, и был он от Бога. И всяк знал правду его и силу его, и принимал власть его над собою, потому правда его, и сила его, и власть его от Бога суть. И всяк знал то. Было то великое белое Царство на многие веки. И не было Царств подобных ему и не будет боле вовек.
И егда отверзе печать вторую, слышах второе животно глаголющее: гряди и виждь.
И изыде другий конь рыж: и седящу на нем дано бысть взяти мир от земли и да убиет друг друга: и дан бысть ему мечь великий.[9]
И пришел человек, и се человек рыж. И сказал он в безумии своем: Несть Бог! И взял он человека бела и убил его, и жену его, и чад его, и домашних его и мног верних его. Иные же вернии рассеялися, а иные затаилися до времени. И поставлен был человек рыж над человеци, и не Богом поставлен был он, но человеками. И не было в руках его правды, и не были дела его правы, и даже в правде они не были правы. Потому левы дела его. И люди, ставшии под человеком тем, убоялися человека того – и почитали его, и поклонялися ему, но не любили его, потому был он не от Бога. И не было над ним Бога и Закона Его, потому сказал он: Несть Бог! И всяк знал силу его и приял власть его над собою, потому власть его в силе его. И всяк знал то. А кто не приял власти его над собою, но приял власть Бога над собою и над всеми человеци, и над тем человеком тож, тот умерщвлен был мечем его и огнем его. Потому власть его и сила его были огнь и меч. И се стало царство рыже, потому погрузилося в огне и крови. И было то на многие десятилетия.
![Борис Хантаев - Праздник живота [СИ]](/uploads/posts/books/87303/87303.jpg)
