Федерико Андахази - Анатом
Мы же, со своей стороны, не знакомы ни с одним предыдущим описанием этого органа и не можем подтвердить ни его существования, ни его отсутствия.
Однако в любом случае рвение (разумеется, благородное), с которым вы защищаете Святые Принципы, и страх, что это открытие способно породить ересь и увеличить число неверных, достойны уважения, хотя и безосновательны. Истина, Синьор декан, заключена в Священном Писании и более нигде. Наука не открывает Истину. Она лишь слабое пламя, освещающее слово Божие. Наука служит Богу, помогая постигнуть Истину. Нам, верным, достаточно веры, но чтобы в Истине убедились неверные, они должны постигнуть ее Разумом.
Вы проглядели, синьор декан, что открытие вашего анатома дало нам наконец анатомическое доказательство сотворения женщины, каким оно представлено в Священном Писании. Если вы заглянете в книгу Бытия, то сами в этом убедитесь.
Итак, исходя из вышесказанного, мы снимаем с Матео Ренальдо Колона все предъявленные ему обвинения. Тем не менее, Трибунал запрещает издание труда «De re anatomica» в соответствии с правилами, изложенными в «Indices Librorum Prohibitorum».
Часть четвертая
Святое искусство
Восьмого ноября 1558 года, на глазах у возмущенного Алессандро де Леньяно, в сопровождении ватиканского эскорта Матео Колон направился в Рим.
Личный врач папы путешествовал, как настоящий князь, и его величали Вашим Высокопреосвященством. Однако оба — и декан, и анатом — понимали, что счастливая звезда может погаснуть так же стремительно, как жизнь Павла III.
Александр Фарнези покоился на своем ложе в Ватикане. Отросшая спутанная борода придавала ему сходство со старым раввином. Матео Колон опустился на колени у кровати, взял руку папы, чтобы поцеловать кольцо с печатью, и едва удержался от слез, когда понтифик, собрав последние силы, благословил его прерывающимся голосом. Справившись с волнением, анатом приказал оставить его наедине с Его Святейшеством, в чем ему, однако, было отказано. От Александра Фарнези остались лишь кости да свисающая с них кожа. Когда его избрали папой, он был уже стар — ему перевалило за семьдесят два — и болен почти всеми известными болезнями. Он был уже не тем человеком, который некогда сумел объединить князей церкви против турок, и, разумеется, не тем, кому сперва терпением, а после грубой силой удалось созвать Трентский собор. Не тем, кто со святым смирением вынужден был подчиняться прихотям герцога Мантуанского, императора и протестантов. И, разумеется, не тем горячим сторонником Инквизиции, полагавшим, что для такого количества грешников явно не достает костров и скорых на расправу судей, которых он умножил, как Христос рыб и хлеба, наделил огромными полномочиями, возвысил до уровня Верховного Трибунала в вопросах веры и направил в Венецию, Милан, Неаполь, Тоскану и другие города — словом, туда, куда ему заблагорассудится. Да, Александр Фарнези был уже не тем ненасытным читателем, который лично решал, какие книги попадут в его «Indices librorum prohibitorum», то бишь на костер — вместе с автором. Сейчас он казался собственной тенью, дряхлой и агонизирующей. Его узловатая рука, которая некогда единым росчерком пера превратила Парму и Пьяченцу в принципат семьи Фарнези, теперь бессильно покоилась в ладонях демонического анатома из Кремоны, который был срочно вызволен из ада и доставлен в рай. Его Святейшество вручил свою судьбу тому, кто до вчерашнего дня считался гласом Люцифера, а нынче стал орудием Бога.
Состояние Павла III и впрямь внушало опасения новому личному врачу папы, судьба которого всецело зависела от здоровья пациента. После многочасового осмотра Матео Колон с тревогой убедился, что его искусство здесь почти бессильно: Александр Фарнези так и не излечился от болезни, от которой едва не умер пять лет назад. Удивительно, как он еще сумел протянуть пять лет. Сердце папы еле билось, лицо покрывала мертвенная бледность, он говорил задыхаясь, еле слышно; каждая фраза давалась ему с огромным трудом, и приступы прежней словоохотливости то и дело прерывались приступами сухого кашля, переходящего в удушье, от чего его лицо становилось темно-синим. Когда эти приступы стихали, щеки папы принимали привычный зеленый цвет, не сходивший с них последние полгода. Теперь уже не имели значения ни подагра, терзавшая папу почти всю жизнь, ни приступы эпилепсии, ни застарелая мигрень, ни ужасающий герпес, покрывавший кожу — из-за чего папе и пришлось отпустить семитскую бороду. Павел III умирал. Его Святейшество прогнал бестолкового врача, назначенного вконец обнаглевшим кардиналом Альваресом Толедским, прилюдно похвалявшимся, что готов занять место папы. Как бы там ни было, с тех пор, как изгнанный позднее врач стал следить за здоровьем Александра Фарнези, оно день ото дня ухудшалось. Матео Колон согласился с мнением пациента. Строго говоря, назначенное прежним врачом лечение приносило больше вреда, чем сама болезнь, поэтому новый папский врач приказал отменить кровопускания и изнуряющие клизмы, лишь усугублявшие анемию Святого Отца, и строго запретил поить его рвотными травами. В отличие от прежнего новое лечение не тщилось изгнать болезнь через все имеющиеся в теле Святого Отца отверстия, ибо, по правде говоря, смертельную болезнь понтифика не составляло труда определить: он состарился. Единственное, чего удалось добиться прежнему врачу, так это лишить престарелого папу последних сил, еще остававшихся в его теле.
Матео Колон распорядился собрать в один сосуд все экскременты понтифика, а в другой — все уринарные соки, выделенные за день. Ночью анатом исследовал содержимое сосудов, обратив особое внимание на запах, цвет и вязкость. Еще до восхода солнца Матео Колон определил, каким должно быть лечение единственной болезни понтифика — старости.
Святой Отец во что бы то ни стало должен жить. Матео Колон с радостью отдал бы престарелому Александру Фарнези половину собственной жизни. Но оставалась и другая возможность.
Павлу III была нужна молодая кровь. Именно ее и собирался дать ему анатом.
День невинно убиенных
В День невинно убиенных младенцев Матео Колон, новый лекарь папы Павла III, с одобрения Его Святейшества распорядился отыскать и привести в покои понтифика десять девочек от пяти до десяти лет — само собой разумеется, превосходного здоровья. Лично выбрав пять из десяти, анатом подвел их к ложу Его Святейшества. Дряхлый папа благословил каждую из девчурок, которые плакали от волнения, целуя кольцо на его руке, затем их провели в специально подготовленную комнату, по соседству со спальней анатома. Затем Матео Колон приказал найти и привести самых лучших кормилиц Рима. Из них он лично отобрал трех молодых женщин, с торчащей вперед пышной грудью и безупречным сложением. Матео Колон счел уместным проверить каждую из кормилиц, лично удостоверившись в отличном вкусе и густоте молока, щедро брызнувшего из сосков при сдавливании пальцами.
Трижды в день Его Святейшество питался целебным грудным молоком; он, как ребенок, приникал к груди очередной кормилицы и пил, пока не погружался в глубокий сон. Странно было видеть седобородого и беззубого Александра Фарнези, спящего младенческим сном на обнаженной груди. Это лечение оказалось благотворным, но недостаточно действенным, поскольку женское молоко, хотя и содержало драгоценную кинетическую жидкость, однако не в тех количествах, чтобы вернуть понтифику утраченную молодость. Поэтому Матео Колон до срока вызвал к себе в кабинет самого осмотрительного палача в Риме.
Палач не без досады выслушал приказ анатома действовать с наименьшей жестокостью. В конце концов, именно в этом и состояла его работа.
В тот же вечер, на исходе Дня всех святых, была убита первая из пяти девочек.
Прежде чем сделать глоток напитка, приготовленного из крови, Его Преосвященство помолился за душу девочки, которая наверняка прибудет в Царствие Небесное прежде его собственной, и порадовался ее короткой счастливой судьбе.
— Аминь, — шепнул папа и осушил кубок до дна.
IIТрижды в день Павла III кормили грудью, трижды в день он до последней капли выпивал напиток из молодой крови, лично приготовленный новым врачом. Через неделю, когда здоровье папы начало улучшаться, Матео Колон смог вздохнуть с облегчением. В самом лечении, не считая нескольких деталей, не было ничего нового. Престарелому папе Иннокентию VIII, который был известен тем, что публично признал себя отцом трех детей — Франческетто, Баттистины и Теодорины, — врач тоже предписал подобное лечение, хотя и без особого успеха. На взгляд анатома, причины неудачи были очевидны: во-первых, молоко кормилиц предварительно сцеживалось служанками и только потом подавалось в чаше понтифику, а Матео Колон прекрасно знал, что кинетическая жидкость при первом же соприкосновении с воздухом испаряется, поэтому молоко полагалось сосать из груди, как и было предназначено Творцом. Во-вторых, кровь, из которой готовили питье, бралась у молодых мужчин, хотя именно женская кровь, как доказал великий Аристотель в своих рассуждениях о зачатии, представляла собой чистую материю, чистую субстанцию. Мужская кровь для этой цели совершенно не годилась, ибо она, как и вино, почти целиком состоит не из материи, а из духовной сущности.
