Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)
А те последние несколько тысяч молодых британцев, которым не посчастливилось истязать себя работой в брокерских фирмах, а пришлось служить кельнерами по барам или как-то иначе влачить жизнь на периферии, и которые потому с притворной невозмутимостью британского среднего слоя называют самих себя FILTH (Failed In London, Try Hong Kong)[162], слоняются пока, будто веселые переводные картинки с самих себя, по всего лишь восьмидесятиметровому кварталу развлечений Лан Квай Фонга, в стельку пьяные, — а за ними наблюдают со стороны китайцы, которые когда-нибудь закроют им визу, потому что в барах «эспрессо», в которых британцы работают днем, они недостаточно пенисто взбили молоко для macchiato[163], заказанного торопящимся китайским бизнесменом.
Того, кто не старается изо всех сил, мгновенно выбрасывают с работы. Гонконг — не место для людей, которые хотели бы расслабиться. Художественной сцены здесь нет. Чтобы заниматься искусством, человеку необходимо свободное время, пространство и возможность потакать своей лености, а подобные вещи Гонконг не прощает.
Капитализм опять победил — но именно изощренно хитрый, изощренно жесткий азиатский капитализм, капитализм без профсоюзов и без законов о продолжительности рабочего дня на торговых предприятиях, капитализм, который не заботится о тех, кто не хочет ничего достигать. Теперь все здесь скоро станет китайским, это и есть готовое уже сейчас будущее, окончательный аут.
Улица Des Voeux, центр, 12 часов, полдень
Сегодня светит солнце, и, поскольку воскресный день, все домработницы города свободны. Они, почти без исключения, — филиппинки, и поскольку им негде больше встретиться и провести время, целый район центральной части города каждое воскресенье просто блокируется для транспорта. Сейчас они тысячами сидят на улицах, разворачивают пакеты с принесенной едой, передвигаются с места на место вместе со скользящими по земле тенями высотных зданий и развлекаются разговорами. Они показывают друг другу глянцевые журналы, помечают крестиком то, что скоро собираются себе купить, смеются и болтают — и ты вдруг замечаешь, насколько все это анархично, насколько не по-китайски и насколько красиво.
Après nous le déluge[164]
Гоа. 1998
Слухи звонко гудят в тропическом воздухе. Последняя новость — легендарная вечеринка знакомств с Томом Крузом в Nilaya Arpora Guesthouse[165], восемь комнат которого можно снять на Рождество за девять тысяч долларов в неделю. Выкрашенные в синий и бежевый цвет комнаты названы по именам стихий и украшены золотыми солнцами и лунами.
— Ах, брось, «Нилая». Слишком много кича в духе Беаты Ведекинд[166], — говорят по этому поводу две лесбиянки лет сорока пяти, из Мюнхена. Они ориентируются в подобных вещах, ни в коем случае не хотят там жить и каждый год снимают вместо этого португальскую виллу с побеленной верандой, видом на Индийский океан и семью слугами.
Недалеко от их дома молодые, только что уволившиеся из армии израильтяне на тяжелых индийских мотоциклах Enf eld грохочут по рисовым полям, мимо прелестных португальских церквей, и их dreadlocks[167] весело развеваются в воздушном потоке.
Они чуть не сбивают нескольких поклонников «техно» из Глазго, которые ничего не замечают, потому что постоянно подбрасывают в себя экстази, спотыкаясь, бродят, охотясь за слухами, в поисках следующего рейва, который никогда не произойдет, или той хижины, где делают безукоризненный пирсинг, или просто омлета с золотисто-коричневой корочкой.
И потом их интересует слух о том, где и когда снова видели Чарлза Собхраджа — серийного убийцу, который в семидесятых и восьмидесятых годах убивал простодушных хиппи. Все это бессмыслица, но вместе с тем и правда: эти люди постоянно пребывают в поисках.
— Я испробовал уже много наркотиков, но ничто так не расширяет твое сознание, как Святой дух, — говорит молодой фанат Иисуса. Он — член свободного, не считающего себя сектой объединения молодых людей, которые действительно так себя называют: Фанаты Иисуса. Они отвергают догматичность христианства, поэтому разъезжают по свету, с длинными вьющимися волосами, и когда их спрашивают, на что они тратят время, они смеются и отвечают: «Ищем Иисуса».
В Гоа они ставят рок-оперу о жизни Христа, на которую сердечно приглашают желающих, в снятой неподалеку вилле новозеландского филиала Фанатов Иисуса. У всех у них белые зубы, они выглядят невероятно здоровыми, не курят сигарет, питаются вегетарианской пищей, не употребляют алкоголя и ведут во всех отношениях положительную, излучающую добро жизнь.
Гоа — Диснейленд анархистов, и те люди с Запада, которые в конце шестидесятых годов прибыли сюда первыми по старой тропе хиппи, через Турцию, Иран и Кабул, а потом поселились здесь и, как бы воспроизводя движения ножниц, каждое лето отправлялись на остров Ибицу, чтобы к зиме вернуться в Гоа, — они все еще живут тут. Их волосы и бороды стали еще длиннее, а животы раздулись и пообвисли, но зато сегодня им принадлежат в Гоа студии звукозаписи и галереи батика, интернет-кафе и булочные, и они — пользуясь правом первородства — с нескрываемым отвращением взирают на своих духовных внуков.
Собственно говоря, во всем виноваты битники — Аллен Гинсберг и Питер Орловски — которые открыли Гоа в начале шестидесятых годов и завладели им. В ту пору битники просачивались сюда, так сказать, по капле, привлеченные слухами о том, что где-то на другом конце света есть анклав, в котором каждый может делать что хочет. Устав от Танжера — да и Стамбул в ту пору был уже не тот, что прежде, — они, битники, явились в Гоа, сидели в чем мать родила на пляже и впрыскивали в руку морфий.
Местным индийцам, которые такого еще никогда не видели, поведение битников тогда еще представлялось возможной формой выражения одной из многих тысяч религий Индии — некоей личной, новой, малой религией, требующей от светлокожих людей с Запада именно того, чтобы они прибывали сюда, рассаживались нагишом на морском берегу и вкачивали в себя безумное количество морфия и ЛСД, на глазах истощаясь и неся невероятную чушь. Гинсберг тогда отмечал в своих индийских дневниках — вы только не смейтесь, пожалуйста, — что в Индии он де чувствует себя, как в Париже двадцатых годов.
Но затем, в конце шестидесятых, начали прибывать хиппи, их прибывало все больше, и от битников они отличались тем, что не читали друг другу вслух Уильяма Блейка[168] и Маяковского, когда обкуривались, а просто хотели быть гедонистами.
Они хотели только быть голыми и длинноволосыми, чувствовать себя свободными и под кайфом. И еще — показывать знак «peace»[169], один из самых бессмысленных, самых неестественно аффектированных жестов этого столетия. Впервые в истории человечества возник массовый туризм в регионы третьего мира.
До сих пор путешествие всегда было дорогим удовольствием. Но вдруг здесь объявились тысячи дурно пахнущих, немытых людей, которые на путешествие из Афин в Кабул израсходовали не более десяти немецких марок и теперь в Гоа тоже, видит Бог, не желали ничего делать. В конце концов, можно спать и на пляже, там же справлять нужду, питаться рисом, как местные, выкуривать в день пару самокруток и заниматься на песке свободной любовью.
Христианские дети населения Гоа, наполовину состоящего из католиков, возвращаясь домой из школы, неизбежно становились свидетелями ритуалов этих обнаженных хиппи. И поскольку все же имелось различие между странной новой религией и настоящими святыми, садху[170], которые, прикрыв матерчатым мешочком только свой пенис, столетиями бродили, прося милостыню, по Индии, — эти святые были аскетами, полностью отказывались от половой жизни, вообще пренебрегали телом, считая его вместилищем греха, тогда как хиппи, наоборот, занимались на пляже групповухой, на глазах у всех, — индусы возмутились, и их протест дал повод для активности отвергающим всякую мораль хиппи, которые знали теперь, за что им бороться под пальмами.
Гоа стал первым виртуальным раем, псевдобеззаконным пространством, поддельной временной автономной зоной, создания которой как последнего эстетического действия требует исламский анархист Хаким Бей[171].
И поскольку знак «peace», столь любезный всем хиппи, давным-давно уже ничего не значил, а смысл его скукожился, отчего знак этот превратился в пародию на пародию, потребовался новый символ. Заклинанием в сегодняшнем Гоа стало «шанти»[172], завершающее слово из «Пустынной земли» Т. С. Элиота, — старинное санскритское слово, означающее «мир, который превосходит возможность усваивать», и это слово сегодня в гиперинфляционном употреблении у фанатов.
