Мирослав Немиров - Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках)
срываю прах и тлен,
спускаюсь вглубь предмета,
как в метрополитен.
Автор предполагает, что он в этих строчках выразил свою удаль и дерзость.
А если спокойно прочитать то, что в них именно написано, получается следующая картина: некий добрый молодец рвет и мечет, все снося на своем пути, и чего ради? А всего лишь ради того, чтобы прорваться в метрополитен, чтобы стать на эскалатор и чинно спуститься на нем в его глубь.
3.
Глубочайше найуважаемый А. Тер-Оганян!
Есть у меня подозрение, что я, являяся пьян,
Будучи у тебя двое прошлых суток в гостях,
Вовсе не с лучших сторон я себя проявлял алкогольных на радостях.
Ехал обратно во всяком я случае ох, с приключениями: заплутал;
Сел не в ту сторону: аж на Каширской; потом на Динаме; потом еще где-то еще побывал;
Помню, что спал на полу; и сапог потерял; и в ментах побывал,
Но был отпущен, и с ужасом подозреваю, что и стихи им читал,
Общем, позор, и позор, и позорный я просто шакал.
Поэтому я,
Хоть особо и нечего мне тебе сообщать,
На всякий случай это письмо отправляю, уведомить дабы тебя
В моем глубочайшем на самом-то деле почтеньи и протчая (мать-мать-мать-мать),
А если я с пьяну чего навысказывал слишком обидное —
Могу лишь одним оправдаться: очень теперь стыдно мене.
Это, конечно, уже не А.Вознесенский.
Это письмо автора этих строк моему другу А.С.Тер-Оганьяну, а вставлено оно сюда потому, что далее в нем среди прочего следуют и рассуждения о Вознесенском А., которые привожу.
Вот они:
— Среди прочего, что было сотворено мной у тебя в гостях. Помню еще я, сколько помню (очень смутно), заводил обличительные речи против тех мастеров искусств, которые являются козлами продажными, ничего не придумывая нового, а все бессовестно торгуя тем, что придумали 20 лет назад. Ты же мне в ответ говорил, что видел новые произведения Джаспера Джонса, который делает, в принципе, то же самое, что делал и 40 лет назад, и что это, безусловно, не является контемпорари артом, но, тем не менее, это настолько здорово им делается, что это все равно не ширпотреб и массовое производство на продажу, а — очень заебись.
И, подумав, я согласен, что ты прав. И могу подтвердить твой пример и другими: от Кушнера и Бродского, до самоего Тютчева — авторов, нашедших однажды свою манеру, и всю дальнейшую жизнь продолжающую ее уточнять, развивать, совершенствовать и т. д. без резких поворотов — и при этом вовсе являющихся продажным говном, а только становящимися все лучше и лучше.
Подумав еще, понял я, и откуда моя злоба и раздражение.
А оттого, я понял, что слишком много я читаю находимых мною на помойках периодических печатных изданий типа «МК», «Семи дней», «Мира Новостей» и всего этого типа, а в них — все сплошь интервью то с Гребенщиковым, то с Макаревичем, то с Сукачевым, то со Скляром, главарем группы «Ва Банк», то с Ю.Шевчуком, совестью советского рока, то с Вознесенским, автором видеом, то с Роллинг Стоунсом, Питером Габриэлом или Стингом.
Они-то меня и приводят в бешенство и ярость.
Но, послушав тебя, я подумал и осознал: не в том дело, что Б. Гребенщиков раньше был хороший, а теперь стал говно из-за того. что продолжает то, что —; а дело в том, что сочинения его — и всех вышеперечисленных и им подобных — и с самого-то начала были третий сорт, что, в общем, кстати, все понимали, но делали скидку на особые условия жизни: зато новенькие, молодые и наши, а что третий сорт, так это пока, а со временем, дескать, разовьются и станут сортом первым.
Но они развиться оказались неспособны.
И так и остались третьим сортом — и притом даже и не понимают этого! А гордо торчат на всех экранах и газетных полосах, в полной уверенности, что то, что они сочиняли и сочиняют, это-то и есть самый первый сорт.
Это-то меня и приводило в бешенство и ярость, и подвигало на неправомерные обобщения.
Мораль: меньше нужно читать бульварной прессы.
Мораль 2: вообще, нужно сказать, обнаружил я в тебе куда большую доброжелательность и терпимость к людям и проявлениям бытия, нежели это свойственно мне. С грустью я должен констатировать факт, что являюсь куда более злобной и нетерпимой личностью, к тому же склонной к завистливости, типа того что какого, в конце концов, хуя все деньги, которые есть в стране, (а их, вообще сказать, до фига) достаются всяким Куликам, Китупам и Макаревичам, и даже не самой крохотной их толики — мне?
Так: 16 декабря 1997.
Войновка
Поселок Войновка, местность в городе Тюмени. Все, что я могу сообщить о ней, это:
1: она очень далеко, и судя по некоторым косвенным признакам, на востоке города;
2: из известных автору людей там проживает Н.Фаизова — см.
Касательно же сведений объективного характера — когда появляется, количество жителей, их нравы и обычаи — увы, этого я не могу сообщить могу ничего. Нет сведений!
Хотя, конечно, можно бы и понапридумать всякого: и людей, проживающих там, и нравы и обычаи, там царящие, и случаи из тамошней жизни, и даже секретную взлетно-посадочную базу марсиан и таблички ронго-ронго, хранящиеся у одного старичка, который один из немногих выживших атлантов, исполняющих свою зловещую миссию; и это можно, и это, в общем, было бы вполне занятно, и я, со временем, буду позволять себя такими шутками побаловаться.
Но — не теперь.
Ибо прежде, чем сочинять о некоей реальности художественную неправду, ее нужно описать средствами, пусть и не слишком художественной, но правды. Поэтому — вот вам описание моего одного-единственного раза пребывания в местности «Войновка», которая однажды все же имело место.
Ничего особо увлекательного в этом описании нет, и единственно, собственно, зачем оно здесь сообщается — в целях демонстрации, что автор этих строк стремится писать не просто правду, но и всю правду. В частности, взявшись писать о Войновке, он стремится не просто сообщить о ней то, что он о ней знает, но и — сообщить абсолютно все, что он знает.
Пожалуйста, это абсолютно все излагается далее.
1.
Поздняя осень 1982-го или же начало весны 1983-го. Неизвестно чей день рождения на который автор этих строк приглашен неизвестно кем. Зима такая, что можно поверить тем, кто думает, что Тюмень расположена в Арктике. Огромная пустая неизвестно чья квартира с неизвестным, но очень большим количеством комнат, еще и пустых: почти без мебели. Во всех них сидят люди и поют песни о том, что милая моя, солнышко лесное — это день рождения кого-то из университетских любителей КСП. И все, кто имеются здесь, — они поклонники этого КСП. За исключением автора этих строк, и еще одного человека, — Струкова А., который его сюда и зазвал, и который, наоборот, рокер. Но и он тоже поет в одной из комнат свои песни рок под гитару.
И он поет с невиданной силой напора песни музыки рок, которую тогда еще толком никто, а уж тем более кээспэшники, еще и не слышали, и он поет не просто песни музыки рок, а песни музыки панк и постпанк, которую тогда вообще никто в городе Тюмени не слыхивал, и он поет песни свои, и всевозможные зарубежные, которые только вчера услышал по радио, и сразу их пустил в обращение, а в качестве текста. Который он не запомнил, выкрикивая самодельную смесь из английских, русских и вообще тарабарских слов и выражений, и он поет песни также и всевозможных битласов и даже «Машины времени» с «Воскресеньем». Но только переаранжировав их так, что они звучат совершенным маршеподобным и всесокрушающим «Клэшем» или «Стрэнглерсом», и. самое главное, что среди присутствующих имеется и еще один персонаж, наличие которого уж никак нельзя было бы ожидать в кээспэшной компании
Это неизвестная особа женского пола в ослепительно белой блузке. Талант к описанию людской внешности у автора не очень силен, поэтому ограничимся следующим: среди всех остальных здешних кээспэшных мышек, она — все равно как среди них же была бы Мэрилин Монро со всеми своими параметрами, но только еще лучше. Сиськи ее велики и круглы. Глаза ее еще больше, и они черны. И они мерцают, глядя на Артyрку, непрерывным сонным восторгом.
М.Немиров, автор этих строк, глядит на это, скрежеща внутри себя зубами: такая — и так смотрит — и не на него, М.Немирова!
Он придумывает план: немедленно напиться до полного беспамятства, а затем набить Артурке рожу. Но ничего не выходит: водки крайне мало, напиться никак не получается, а затевать драку в не в совершенно пьяном виде, конечно, невозможно: автор этих строк не гопник какой-нибудь все-таки.
И, не имея больше сил это гадство видеть, М.Немиров, охуевая от обиды, среди ночи уходит в сорокоградусный мороз и тьму внешнюю без копейки денег и представления о направлении.
Но он не погиб во мраке.
Ибо люди в Тюмени отличаются наличием в них понятия по жизни, и первый же попутный автоводитель подвез его в нужном ему направлении — в общагу на улице Мельникайте, где он тогда бичевал.
