Илья Масодов - Ключ от бездны
Летчики потом окрестят крутящиеся неземной силой колеса «чертовыми мельницами». Станут рассказывать, что когда самолет, потеряв управление и переворачиваясь в воздухе вокруг своей оси, начинает слепо падать вниз, к бессердечно ожидающей его материнской тверди, летчикам, перешедшим в другое, потустороннее измерение ужаса, начинают сниться сны, сны о бескрайних, золотых полях, где во весь рост стоит уже созревший хлеб, о покинутых деревенских избах прямо посреди полей, с покосившимися рамами и упавшими плетнями, о поглощенных пшеницей садах, о солнце, мягко и торжественно сияющем в небесной чистоте, о ласточках, собирающих над золотым морем колосьев невидимый, понятный только им одним урожай, их тонкие острые крылья, как серпы, чиркают в жарком воздухе вечного дня, а на небесах горят звезды, молочно-яркие, видно, отчаявшись ждать захода солнца, они увеличением яркости приспособились к новым условиям жизни при вечном дне, подобно цветам, что перестают следить за светом дня и начинают распускаться ночью.
Ни один летчик не догадывается, где находится этот странный ослепительный мир, и они гибнут, с размаху врезаясь вместе с многотонной массой металла в дно, а ведь все необычайно просто — бездна близко, она так близко стала теперь, как никогда, раньше надо было идти и идти, изредка находились, конечно, люди, которые хотели увидеть ее, остановиться на последней границе отчаяния и посмотреть вниз, туда, где пространство теряет само себя в бесконечном падении, где уже не о чем думать и говорить, где обрывается все сущее и без крика, онемев в смертной тоске, исчезает, чтобы никогда не возвратиться назад, слышишь, слышишь? Это пение птиц бездны, совсем не похожих на наших, или это не птицы вовсе, какое право имею я так их называть, но кто, стоя теперь на краю бездны, уличит меня в смешении понятий, ведь это — бездна для всех нас, и для тебя тоже. Когда мы падем в нее, никто не вспомнит о том, что мы были, потому что не останется никого, кто мог бы вспоминать. И довольно считать пространство вместилищем наших тел, пространство — это космический огонь, говорю я вам, сегодня он тут, а завтра — где-то, где его не отыскать, а ты думаешь, что умер, нет, пространство твое умерло, время умерло, Бог умер, но не ты, ты не умер, потому что ты не знаешь, что такое смерть, так остановись же на краю бездны и вслушайся в пение ее птиц, и для этого тебе уже не нужно никуда идти, бездна близко стала теперь, некоторым достаточно просто выглянуть из окна, чтобы бесконечное падение захватило их, некоторым достаточно войти в воды реки, чтобы провалиться в безвоздушную плазму скорби, а кому достаточно просто встать на стул посреди комнаты, чтобы увидеть другими глазами деревья за окном, и небо, это зеркало пустоты, которое только отражает разверзшуюся пропасть живых душ, а если в душах наших не было бы пропасти, небо светилось бы множеством огней, как раньше, как там, на другом краю, куда ты еще не дошел.
Я лишь на мгновение перестал вспоминать двух маленьких отважных девочек, Любу и Наташу, ведущих войну против всего мира, но сейчас вернусь к ним снова, так хочется напоследок заглянуть им в глаза, все время напоминающие мне страшный свет неизвестных звезд, увидеть, как ветер мимоходом раздует пушистые волосы и школьные платья, услышать их тонкие, стремительные, как вихрь победы, голоса. Взгляд ко взгляду, щека к щеке, любовь к любви. Круглое огненное знамя в небесах.
То ли в четыре часа утра, то ли в пять Люба просыпается в своем подвале, при свете одной свечи. Электричество давно пресеклось в разрушенном городе. Перед Любой стоят верные ей мертвецы, она уже не помнит их лиц, но ощущает, что власть ее над ними безгранична. Они держат за руки худую старуху, глаза которой остекленевше горят во мраке. Видно, что старуха умерла уже давным-давно, лоб ее выгнил до кости, нос отвалился, из одежды не истлело лишь то, что намертво вмерзло в слежавшуюся плоть, повсюду на теле ее видны обрывки корней, долго евших ее под землей.
— Бездна под нами! — неистово визжит старуха у Любы в голове, при этом рот ее инстинктивно приоткрывается и оттуда сыпется земля. — Последний наш день идет, мой и твой! — тело старухи забивает бешеная дрожь. — Бог бьет, Бог бьет, Бог убивает! Бездна под нами! Бог бьет, Бог бьет, брызжет кровь в небо!
— Чего тебе? — шепотом спрашивает Люба, чувствуя внутри родной, мертвой старухи незнакомую силу.
— Ты яблоко ела, теперь дерево идет к тебе! Земля идет к тебе, дерево на себе несет! Вон оно, вон, солнце следует за ним! Бездна поглотит, Бог убьет! Где ведьма, что поворачивает небо? Найди ее! Она виновна тем, что родилась! — старуха кривится, вываливая изо рта землю, которая уже грязна от крови. — А разве мы все, мы не виновны тем, что родились? Но я сильна, я умру раньше! Вот она, бездна, здесь, под ногами! — старуха дергается, вывернувшись в стискивающих ее руках и безжизненно заваливает голову назад, уставившись туда, где при ярком свете должен быть виден потолок.
Ее скрипучего голоса больше нет, но Любе на мгновение кажется, что она стоит где-то за городом, у калитки, выходящей в предрассветные поля, совсем близко от нее, посреди хлебов, растет дерево, то, единственное в мире, она безошибочно чувствует это, она узнает его, неповторимо искривленное над землей, она слышит ужасную тишину, что стоит здесь, она вскрикивает, и крик ее — как камень, брошенный в воду, пускает от дерева расходящиеся волны взлетевших птиц.
— Найдите Наташу, — велит Люба. — Я знаю, где мост через бездну.
Там, на востоке, окраины города заняты врагом, который залег в разрушенных улицах, надеясь на силу огнеметов и прочих адских машин, но никакое оружие не в силах остановить хлынувшие сюда на рассвете орды мертвецов. Воя и хрипя, они заполняют собой развалины, вооруженные в основном колющим, рубящим, режущим и мозжащим оружием, они рвутся на восток, навстречу солнцу, пораженные грудами опадают в битый кирпич, освобождая путь следующим, бой длится недолго, пока земляная пехота тяжелым, зловонным потоком не прорывает линию обороны, волоча за собой умирающих врагов, как муравьиный рой волочит полуотравленных укусами насекомых, вперед, к единой цели, туда, откуда давит в лица ветер приближающейся бездны.
Люба находится в самой гуще этого потока гнилых тел, в закрытом кузове хлебного грузовика, Наташа сидит в кабине, рядом с водительницей — а это ни кто иная как Анна Мотыгина, космическая вдова, в первый же день войны потерявшая сына и мужа, лобовое стекло машины разбито камнем, и Анна жутко жмурится от дымного ветра, поворачивая руль, испачканные травой и могильной землей ноги ее уперты в педали, а Наташа вжалась в сидение, гибельно-бледная и изможденная колдовством минувшей ночи, когда небо, проваливаясь, медленно поворачивалось вместе с ней, не оставляя места для существования, книга как всегда прижата к груди, в руке — яблоко, на котором заросли следы отчаянных укусов: источник головокружительной силы раскрывать текст проклятого письма. Наташа задыхается, разорвав себе платье на груди, и глаза ее невидяще устремлены вперед, сквозь сатанинское побоище, куда уходят бешеные мертвые легионы, где открывается Вселенная, постепенно обращая к ней свое ужасное лицо.
Город внезапно окончился, и толпа рассыпается по полю под пронзительным ревом налетевшей авиации, небо снова рождает огонь, и неутолимую силу, разрывающую землю, на ходу грузовика Наташа вылезает из лобового окна, окруженная растрескавшимися стекольными остриями. Ее не пугают самолеты, проносящиеся над головой, чем может испугать ее небо — зеркало пустоты?
— Смерть! — кричит она, еле различимо в визге моторов. — Убивай!
Эскадрильи проходят прямо над бегущей земляной пехотой, даже не пытаясь снова набрать высоту, как стальная волна, командование по радио отдает приказ о следующем маневре, но они не знают, там, далеко, за лесами, что все летчики в кабинах уже мертвы, и стальная волна со смертельным, отчаянным криком свистящего металла врезается в землю за Наташиной спиной, покрывая весь горизонт сплошной стеной огня, так что даже сама Наташа удивленно разевает глаза, вцепившись руками в обод кабины и вывернувшись против движения машины.
— Ну и силу же дал ты мне, отец! — восторженным шепотом произносит она. — Как велика сила твоя!
А вот и они, я вижу их впереди, золотые хлеба, они идут навстречу, как волны, ветер гонит их в колени мне, едва можно удержаться на ногах, что ты шепчешь, солнышко мое, перебирая губами сладкими воздух на исходе лета, на исходе бытия, вот они, бескрайние хлеба, просторы нашей Родины, теперь ты понимаешь, да? Теперь ты поймешь меня, я уверен, знаю, сколько ужаса пришлось тебе пережить, знаю, как часто надежда оставляла тебя одну, знаю, как глубокая дождливая ночь показывала тебе свое свирепое лицо, бледное лицо современной гарпии, покрытое косметикой смертельного обольщения, но скоро все будет позади, все будет позади, ничто не сможет уже остановить тебя на твоем пути, который ты прошла, который тебе суждено было пройти. Сейчас все раскроется перед тобой, и ты поймешь, что искала не ключ, а дверь, а ключ есть ты сама, ты сама — вещь бесценная, видишь — огонь в небе, ты думаешь, это солнце, нет, солнце никогда уже не встанет больше для тебя, вместо этого оно возьмет тебя к себе, смотри и смейся, ты победила!
