Уильям Голдинг - Негасимое пламя
— Мистер Брокльбанк!
— Хотите сказать, что такое поведение не подобает джентльмену, мистер Тальбот? Хорошо, больше я об этом ничего не скажу. Но и вернуться туда не смогу, несмотря на то, что выполнил все условия Селии. Ах, Бейтс! Старина Бейтс! Надеюсь, вы плеснули туда бренди?
Бейтс поставил кружку на стол и выразительно поглядел на мистера Брокльбанка.
— Совсем каплю, сэр, только для запаха.
— Бейтс, негодник, так вы таскаете ему бренди из кают-компании, а я тут…
— Это из моих запасов, мистер Тальбот, сэр!
— Я бы разделил с вами кружку, Тальбот, но вот беда — до ужаса боюсь всякой заразы.
— Это мне надо опасаться, как бы заразу не подхватить, черт бы вас побрал!
Внезапно, резко и неожиданно, от нас уехал стол. Я хотел задержать его, но обнаружил, что вцепился в Боулса. Он стряхнул мою руку, и тут стол встал на дыбы и врезался в него. Боулс произнес слова, которых я никак не ожидал от столь почтенного человека.
— А еда! — продолжал мистер Брокльбанк, следуя каким-то своим мыслям. — Еда просто ужасна. Буквально на днях я попытался укусить, или, лучше сказать, взломать, как грабитель, кусок холодной свинины… И что случилось?
Отвратительный старик пошарил в многочисленных складках своего обвисшего одеяния и выудил из какого-то тайника почерневший зуб.
— Нет, это уже переходит всякие границы!
Я вскочил на ноги и рванулся к двери, где меня встретила россыпь брызг у порога, который не давал морской воде проникать в салон. За дверью обнаружился Бене. Как и все окружающие, он держался за поручень, шедший между каютами, — правда, только двумя пальцами. Глядя на дверь каюты Преттимена, Бене шевелил губами. По-видимому, пресловутые муки творчества! Я почувствовал, что зверею — до сих пор не знаю почему.
— Мистер Бене!
Он досадливо перевел на меня взгляд.
— Мистер Бене, я намерен получить от вас кое-какие ответы!
Бене растерянно нахмурился.
— Разве я принял ваши извинения?
— Извиняться должны вы! Ваши отношения с некой дамой вынудили другую даму… что, в свою очередь, заставило меня… мое суждение о ней… честь вашего имени…
— А что вы имеете против моего имени, сэр? Это что — насмешка?
— Честь вашего имени…
— Повторяю: я горжусь своим именем, мистер Тальбот. Мой отец сохранил его, как печальное напоминание о горькой судьбе нашего…
— Вы сбиваете меня с толку! Мне нет дела до вашего имени, судя по всему, французского. Я хочу получить простой ответ на простой вопрос. Чему она была свидетелем? Какой порочной связи?
— Мистер Тальбот, после наших недавних разногласий, знаете ли…
— Я хочу наконец уяснить для себя характер отношений между вами и известной вам дамой!
— Вы, вероятно, имеете в виду мисс Чамли. О Господи! Сказал же я вам, что она оберегала наше уединение… Cave…17 или, если вам незнакома латынь…
— Знакома, уверяю вас!
— Вы покраснели, прямо как несчастный Преттимен.
Я с трудом подавлял растущую ярость.
— Меня больше интересуете вы и некая дама в возрасте!
— Так, значит, вы меня раскрыли! Она, о, она…
Мистер Бене, что было для него нехарактерно, утратил дар речи. Неожиданно он закрыл глаза и продекламировал:
— Ты дамский сбросила наряд
И кудри вольно распустила,
Ах, образ твой ласкает взгляд…
— Значит, вы все-таки имели с ней порочную связь! И мисс Чамли об этом известно! Она все знала!
— Какую связь?
— С леди Сомерсет!
— Пониманием душа возвысится. Каким бы глубоким ни было преклонение перед дамой…
И тут я сорвался. К счастью, при таком ветре, меня не слышал никто, кроме Бене.
— Вы обладали ею? Мисс Чамли видела?
На лице Бене проступило жалостливое понимание.
— Я мог бы обидеться на ваши слова, мистер Тальбот, обидеться и за нее, и за себя. Наверное, вы просто не можете подняться выше каких-то плебейских отношений.
— Кто бы говорил о плебейских отношениях!
— Вы охвачены страстью и вряд ли отвечаете за свои слова. Я опустился перед леди на колени. Она протянула мне правую руку. Я сжал ее в своей, дабы запечатлеть поцелуй. Внезапно — и я уповаю на то, что вы поймете, какое безмерное целомудрие было заключено в этом жесте — я вспомнил, как во младенчестве моя дорогая маменька приходила ко мне в детскую пожелать спокойной ночи. Захваченный порывом чувств, я повернул эту белую руку, впился в ладонь губами, а затем осторожно зажал тонкие пальцы.
— А дальше? Дальше?! Вы молчите, сэр! Это что — все? Это все, мистер Бене?
— Как же вы нелюбезны, мистер Тальбот! Уже второй раз вы глумитесь, пытаясь задеть честь моего имени.
— Простой ответ на простой вопрос, прошу вас!
— Да, это все. Хотя для человека тонко чувствующего…
— Тогда объясните, почему она сбросила одежду. Объясните!
— Леди Сомерсет ничего не сбрасывала!
— «Ты дамский сбросила наряд»!
Всплеск очередной волны покрыл нас водопадом брызг. Бене утер лицо.
— Теперь я все понял. Ваша собственная грубость и приземленность обманула вас. Дама и впрямь сняла «дамский наряд»:
— Ты дамский сбросила наряд
И кудри вольно распустила,
Ах, образ твой ласкает взгляд,
И все, что вижу, сердцу мило!
Пусть ты другому отдана —
Мы под одними парусами
Летим, Летиция…
— Мисс Грэнхем! Миссис Преттимен!
— Кто же еще? Конечно, над некоторыми строчками еще работать и работать.
— Вы пишете стихи миссис Преттимен!
— В силах ли кто представить себе более достойную даму? Такой женщины можно ждать долгие годы!
— Вам хочется целовать ей руки, сэр, — что ж, думаю, она не откажет. В конце концов, не отказывала же она раньше — своему нынешнему супругу, мистеру Преттимену, — но при чем тут стихи? Преттимен лежит на койке в каюте и не может встать. Не сомневаюсь: если вы постучите и попросите разрешения, вы сможете лобызать ей руку с той и другой стороны чуть ли не целую вахту, согласно песочным часам!
— Вы невыносимы!
По-моему, я зарычал.
— Возможно, сэр. Зато я не распускаю слюни по всем морям, целуя руки женщинам, годящимся мне в матери!
Похоже, удар попал в точку. Бене с трудом оторвался от переборки и выпрямился.
— Да уж, мистер Тальбот, вы, по-видимому, предпочитаете школьниц!
— Множественное число тут ни при чем! Для меня существует только одна женщина!
— Вы не умеете любить, мистер Тальбот. Это ваша главная беда.
— Я не умею любить?! Ха-ха! — вот что я отвечаю вам! Слышите, сэр?!
— Вы не в себе. Договорим, когда протрезвеете. Всего вам хорошего.
Подгоняемый качкой, он почти скатился по лестнице, ведущей в кают-компанию, миновав по дороге мистера Смайлса.
Я по-ребячески заорал ему вслед:
— Слыхали, мистер Смайлс? А мы, оказывается, мамочек любим!
Мистер Смайлс проследовал мимо меня, словно глухой, не ответив и даже не взглянув в мою сторону — точно призрак, спешащий на встречу с кем-то еще.
Я пошел к себе в каюту. Время, само время тянулось нестерпимо. Я влез в плащ и вышел постоять на палубе. Меня тут же швырнуло волной на цепи, и я бы остался висеть там, но, собравшись с силами, все-таки поднялся на ноги. Происшествие остудило мой гнев. Я застыл, глядя на представление, которое давал океан. Гребни волн вздымались выше головы. Иногда мы ныряли в них боком, так что шкафут заливало водой, иногда отклонялись так, что можно было разглядеть водоворот, в котором, окруженная пеной и стеной зеленой воды, висела во тьме одинокая птица. Горизонтально несущийся дождь и брызги заслоняли птицу, и вода хлестала со шканцев, как из водосточного желоба.
Все это отрезвило и утихомирило меня. Тросы, скрепляющие судно, напомнили о том, где мы, и что творится вокруг. Я проклял себя за неожиданный взрыв, за то, что позволил выплеснуть злобу. Сам от себя такого не ожидал. По возвращении в каюту мне наконец-то удалось заснуть.
(14)
От сна об обрывах и склонах меня пробудил страшнейший толчок. Я очутился на полу около койки, с которой только что упал, или, точнее, был сброшен. Как только я попробовал встать, на меня опрокинулся парусиновый стул, и мы вместе поехали по палубе, пока не врезались в переборку под откидным столиком. Я кое-как поднялся на ноги, и угол, под которым висел на стене фонарь, полный масла, на пару секунд поверг меня в такой ужас, что я застыл на месте. Угол свидетельствовал о том, что мы съезжаем задом наперед — задним ходом! — прямо в море, и вот-вот утонем. Я не удержался на ногах и повис, цепляясь за койку; дурацкий фонарь торчал надо мной, опровергая все законы Природы, о которой так любит писать мистер Бене. С той минуты я перестал до конца понимать, что и как делаю. Сперва показалось, что корабль уже ушел под воду, и очень скоро из всех отверстий хлынет вода. С этой мыслью мешалась другая: сейчас время ночной вахты, я опоздал, оставил Чарльза без помощника! Когда я немножко пришел в себя, лучше мне не стало, так как было ясно — что-то случилось. Кругом стоял шум. Тонко визжали дочурки Пайка, им вторила какая-то дама — не иначе как Селия Брокльбанк. Перекрикивались мужчины. Вопли смешивались с другими звуками: гудели и хлопали паруса, грохотали блоки, где-то звенело и билось стекло. Я вынырнул в коридор и повис, ухватившись двумя руками за поручень — на самом деле повис, так как корабль, казалось, стоял на голове. Стоило отцепить от поручня руку, как резкий рывок оторвал другую. Я кувырком полетел по коридору и с глухим стуком врезался в переборку, да так, что голова закружилась. На некоторое время я застрял там, словно пришпиленный, наблюдая, как Олдмедоу безуспешно пытается вырваться из пассажирского салона. Давление чуть-чуть ослабло, и я воспользовался передышкой, чтобы выползти на шкафут и добраться до моего излюбленного укрытия — вантов по левому борту, точно там было спокойнее. Увы, привычное место было не узнать! Рядом кто-то чертыхался, я даже не видел кто. Наконец глаза мои привыкли к темноте. Мерцали поднятые паруса. Это был все тот же потусторонний штормовой свет, который почти не освещал корабль, зато озарял огромные, словно облачные, стены, которые окружали нас со всех сторон и вздымались так высоко, что закрывали звезды, превращая их в расплывчатые пятна. Мерцающие паруса обвисли. Водный мир под ними выглядел сплошной неразберихой огромных волн: спереди, сзади — будто черные горы. На моих глазах одна из этих гор — за кормой — изменила форму, расплылась и словно бы исчезла. Я пишу «словно бы», так как не заметил, куда она делась! Едва она пропала, я почувствовал растущее давление и повис — на этот раз на вантах. Шкафут уплыл из-под ног, накрытый очередной волной, которая выросла со стороны носа и обрушилась на нас. С оглушительным хлопком наполнились ветром топсели, за ними — остальные паруса. Грохот стоял, как во время канонады. Нас вознесло на вершину мира. Я перебежал к трапу и уцепился за поручень. Корабль встал на дыбы. Я вскарабкался по лестнице, высунул голову чуть выше уровня палубы — и никого не увидел!
