Ганс Носсак - Избранное
Шнайдер пошарил у себя за спиной, хотел открыть дверь.
— Ладно! Завтра, когда все соберутся, я внесу предложение, чтобы тебя cum infamia [за дурную славу (лат.)] исключили из корпорации. Тем самым мы одним ударом убьем двух зайцев. Или даже трех. Они опять станут мнить о себе бог знает что, а меня сочтут прекрасным малым. И тебе тоже будет польза. Здорово!
С этими словами он вышел из комнаты. Не поклонившись, не кивнув головой. Разговор был для него окончен, вопрос исчерпан. Он поставил точку.
Я побежал за Шнайдером, чтобы открыть входную дверь. Смехотворный жест. Коридорчик был слишком тесен, я никак не мог обогнать гостя. Он уже прошел его и спускался вниз. В темноте, ибо у меня на лестнице не было света. Я не осмелился крикнуть ему несколько слов вдогонку. Как можно кричать вдогонку человеку, для которого ты больше не существуешь? Ведь Шнайдер полностью переключился. Переключился на обратный путь или на что-нибудь еще. Откуда мне знать? Во всяком случае, меня он вырубил из своего сознания.
Я услышал, как внизу хлопнула входная дверь, и вернулся к себе в комнату. От поднявшегося сквозняка газовая горелка издала громкий звук, а потом снова монотонно зашипела.
Виток спирали III
Немыслимое судебное следствие
После того как прочли обвинительное заключение, спросили подсудимого, считает ли он себя виновным; тот ответил, что, к сожалению, еще не решил этого вопроса.
Что он хочет этим сказать?
Он хочет сказать, что не знает, действительно ли сэкономит суду время, если сочтет себя виновным. И не покажется ли дерзостью его попытка опередить судебное решение. Однако, если суд признает его виновным, он сразу согласится с этим.
Подсудимый говорил очень спокойно, без всякой аффектации.
В зале зашевелились. Председатель суда обратил внимание подсудимого на то, что такие замечания могут быть расценены как оскорбление судебных органов. Но тут вскочил адвокат и выразил протест против заявления председателя, которое, по его мнению, имело целью создать атмосферу предвзятости вокруг его подзащитного. Слова этого последнего истолковываются превратно; если даже их тон неприятно поразил кое-кого, то суд должен учесть следующее: подзащитный, можно сказать, выбит из колеи, и ему поэтому трудно соблюдать общепринятые нормы поведения. По существу же, подзащитный хотел выразить, что именно от судебного решения он ожидает, кроме всего прочего, выяснения запутанных обстоятельств, которые сам он, собственными силами, не считает возможным ни изменить, ни объяснить. Подзащитный чрезвычайно настойчиво просил его, своего адвоката, прямо-таки умолял не проявлять несговорчивость, иными словами, пользуясь выражением самого подзащитного, отказаться от всякого адвокатского крючкотворства. Кроме того, подзащитный — адвокат считает себя уполномоченным сообщить об этом уже сейчас — заранее отказался от всякой апелляции. Каким бы ни был приговор суда, подзащитный уже сейчас готов его принять и подчиниться ему.
На это председательствующий возразил, что и в вышеизложенной формулировке господина защитника заключено нечто такое, что можно назвать демонстративным безразличием к ходу процесса. Он советует подсудимому отказаться от этой позы, от позы, которую нетрудно истолковать как неуважение к суду.
Нет, нет, прервал председателя подсудимый, ничего дурного он не думал. Для него было бы куда проще, если бы суд без всяких оговорок заявил: «Виновен». Вот и все, что он хотел сказать ранее. Господин адвокат, которого ему назначил суд — он понимает, что таков порядок, потому не стал возражать, ибо, в сущности, неизвестно, от чего его надо защищать и что из этой защиты получится, — так вот, господин адвокат в разговоре с ним заметил как-то, что у него нет оснований для беспокойства, ибо, по всей вероятности, суд вынесет оправдательный вердикт из-за недостаточности улик.
Прокурор, усмехаясь, поглядел на адвоката, который беспомощно пожал плечами.
И это было бы, продолжал подсудимый, для него самым плохим, что могло случиться.
— Самым плохим для вас? — с нескрываемым удивлением спросил председатель суда.
— Для всех, — ответил подсудимый.
Председатель полистал бумаги и сказал, что он по-прежнему не может отделаться от впечатления, будто подсудимый сомневается в компетентности суда, в его способности вынести правильное решение по делу.
— Нет, нет! — несколько раз воскликнул подсудимый. Теперь он, по-видимому, волновался. — Куда бы это нас завело?
Он со своей стороны обещает сделать все возможное, чтобы такое подозрение больше не возникало. Он знает, каким необычайно важным является признание компетентности суда.
Председатель взглянул на членов суда и на прокурора. Потом он сказал:
— Ну хорошо, я рад, подсудимый, что вы поняли, как важно для всех нас, чтобы ваши показания помогли установить истину.
Подсудимый ответил на это легким кивком головы.
После этого суд приступил к следствию. Выслушав показания подсудимого, которые совпадали с показаниями свидетелей — прислуги и одного из соседей, жившего через два дома от подсудимого и совершенно случайно еще раз отправившегося на станцию, чтобы купить пачку сигарет, — председатель начал самую важную часть допроса. Теперь надо было выяснить последующие события, которые сам подсудимый обозначил загадочным выражением «прорыв в то, от чего никто не застрахован»; разумеется, эта формулировка была совершенно неприемлемой с юридической точки зрения, однако суд до поры до времени, то есть до установления бесспорных фактов, решил ею воспользоваться. Итак, начало этого так называемого «прорыва» произошло между десятью и двенадцатью часами ночи. Не может ли подсудимый более точно указать время?
Нет, он не смотрел на часы. Да время и не имеет значения.
— Для суда — имеет. Почему же в таком случае подсудимый вообще относит свой «прорыв» на время между десятью и двенадцатью, если он утверждает сейчас, что не смотрел на часы?
Его жена обычно ложилась спать около десяти, ответил подсудимый, сам же он бодрствовал еще часа два-три. Спальня находится на втором этаже. В ту ночь жена опять спустилась вниз. Она еще даже не разделась.
Разделась?
Жена была в длинном халате или в капоте до щиколоток и в ночной рубашке.
Председатель кашлянул.
Часто ли спускалась жена подсудимого из спальни на первый этаж?
Нет, определенно нет. А если она и сходила вниз, то сразу же после того, как шла спать, да и то, когда спускалась, всегда была конкретная причина: она, значит, забыла что-то внизу.
Как подсудимый объясняет то обстоятельство, что на сей раз все было иначе?
Он не искал никаких объяснении.
А как он это объясняет сейчас? В голосе председателя послышалось раздражение.
Чего тут объяснять? — удивился подсудимый. Факт остается фактом без объяснений.
Гм! Неужели он не был изумлен этим странно поздним появлением жены внизу?
Изумлен? Подсудимый на секунду задумался. Теперь ему и впрямь кажется, что ему следовало почувствовать изумление. Однако на самом деле, если память ему не изменяет, он не был изумлен. Просто упустил это из виду.
Что он хочет сказать?
Изумление он всегда ощущает только после того, как все уже кончилось.
— Вам по крайней мере ясно, что ответ звучит очень цинично? — спросил председатель.
Он просит извинения; кажется, он и в этот раз сказал не то, что хотел, объяснил подсудимый. Ни о каком цинизме не может быть и речи. Совершенно точно! И после краткой паузы он добавил:
— Как же так? Ведь у меня и времени не было, чтобы изумиться.
Ну ладно. Председатель не хотел больше муссировать эту тему. Пусть подсудимый прежде всего расскажет о том, как проходил вечер. По возможности точнее. Даже самые мелкие подробности представляют большой интерес.
Подсудимый улыбнулся. Ему кажется, что суд напрасно придает этому такое важное значение. Ведь то, что случилось после, доказывает одно: все происходившее ранее было совершенно неважным.
Возможно, довольно резко возразил председатель. Однако пускай лучше суд решит, что для него важно, а что не важно. Стало быть, продолжал председатель, в тот вечер подсудимый вернулся домой из города около шести.
Да, подтвердил подсудимый, вернулся в то же время, что и всегда возвращался, кроме субботы. В будние дни он уезжает с центрального вокзала в пять двадцать пять, и поезд приходит на пригородную платформу без пяти шесть, а оттуда до его дома ровно восемь минут ходу.
Гм, хорошо. Это совпадает с показаниями свидетелей. Итак, подсудимый, так же как и обычно, ушел в тот день из конторы сразу после пяти, что и подтвердили прокурист и служащие фирмы. Стало быть, прямо из конторы домой. Его фирма — страховое общество, не правда ли? Какого рода страхованием она занимается?
