Магда Сабо - Бал-маскарад
Память о дорогом нам покойнике – это не тень, наброшенная на нас, живых. Если бы мама Кристи могла заговорить, она сказала бы: «Помогите моей дочери, потому что ей живется очень грустно». Вот первое задание, которое я даю вашему отряду в этом году: помогите вылечить Кристину.
Когда она войдет сейчас, вы должны держать себя так, словно у нас был урок истории, и если она спросит, о чем я рассказывала, скажите, что о крепостном праве, потому что это вы все хорошо знаете. И на перемене можете даже удивиться, с чего бы это мне снова понадобилось возвращаться к крепостному праву, если у нас сейчас совсем другая тема. И немного поругайте меня за то, что я скажу сейчас Кристине, и не держитесь так, что вам, мол, что-то известно, только вы сказать не хотите.
«Так вот оно что! – думала Цыганочка. – Ты послала меня вниз за книгой, тетя Мими читала, ерзая на стуле, потом исправляла тетради, то и дело глубоко вздыхая. Еще бы! Ведь ей жестко было сидеть на книге! А вы там, наверху, разговаривали обо мне, о том, что можно сделать для меня, с чего начать. Где только я не искала эту несчастную книжку! Учитель Бюргер тоже стал помогать мне, мы ходили с ним по всей комнате, заглядывали во все углы, ухлопали массу времени. Я уже трижды собиралась пойти и объявить, что книги нигде нет, я не нашла ее, но тетя Мими всякий раз смотрела на часы и говорила, что не годится уходить, не выполнив дела. Потом, когда стрелка подошла к половине, она сказала вдруг: «Пойду за завтраком» – и встала, а учитель Бюргер случайно поглядел на ее стул и воскликнул: «Вот «Иллюстрированная история»!» Я ринулась вверх по лестнице, и, когда вошла, ты писала что-то на доске, а все списывали в тетради, и по записям было видно, что ты снова терзаешь класс крепостным правом, хотя об этом мы даже спектакль ставили…»
– Войдя, Кристи положила книгу на учительский стол и собралась идти на свое место. Тетя Ева задержала ее.
– Спасибо, Кристина. Будь добра, останься здесь на минутку, я хочу поговорить с тобой.
Сзади за спиной зевнула и потянулась Рэка.
«Как ты, должно быть, напряженно вслушивалась, Рэка, но старалась делать вид, что тебе скучно! Какая ты хорошая! Какие хорошие вы все!»
…Тетя Ева положила мел.
– Неделю назад я попросила тебя сделать доклад на торжественном сборе отряда, посвященном миру. Ты отказалась. Более того, ты вела себя неприлично и выбежала из класса.
«Я подумала тогда: вот начинается. Подумала, что ты такая же, как учителя в прежнее время, как большинство учителей из «Будь честным до самой смерти»[16]. Но теперь я вижу, что ты просто играла роль, как играла и Рэка и все остальные».
…С тех пор я узнала, что у тебя были все причины, чтобы так взволноваться. Мне следовало узнать сперва об обстоятельствах твоей жизни, прежде чем дать тебе такое поручение. Я не сделала этого. Я тоже виновата. Прошу тебя, Кристина, не сердись на меня!
Ресницы вскинулись, серые глаза устремились на нее и вдруг наполнились слезами. А ведь Кристи не часто видели плачущей: однажды она упала, сильно расшиблась, двое помогали ей добраться до дому, кровь текла ручьем, но она и тогда не плакала.
«Да, потому что ты взрослая и учительница и все-таки ты не постеснялась сказать, чтобы я на тебя не сердилась. Знаешь, я почувствовала тогда, что всю свою жизнь буду хорошей, такой хорошей, что ты даже представить себе не можешь – хорошей, ласковой и справедливой».
…Класс снова затих, как затихал в особо торжественные минуты. Анико хлопала ресницами.
– Я не сержусь, – прошептала Кристина. – Правда, не сержусь. Но доклад делать я не могу.
– Праздник мы отложим. Тебе не придется делать доклад сейчас. Некоторое время спустя – может быть. Но только в том случае, если захочешь сама. А сейчас, будь добра, подай мне свой дневник, к сожалению, я должна записать, что ты вела себя в школе неправильно и без разрешения ушла с урока. Боюсь, что за полугодие у тебя не будет пятерки по поведению. Мы не можем поставить тебе пятерки. Понимаешь?
Она смотрела на девочку серьезно, открыто. «Ну, конечно, – думали и Кристина и весь класс. – Ну, конечно. Все ясно, ведь она выскочила из класса, вела себя скандально, хоть у нее и была на то причина. Значит, пятерки по поведению ей нельзя поставить. Это совершенно понятно».
– Но когда ты кончишь восьмилетку, я напишу обо всем в ту гимназию, куда ты поступишь, чтобы четверка по поведению не повредила тебе.
У Кристины вдруг слезы так и хлынули, но она не стыдилась и даже не вытирала их.
«Люблю тебя, – думала Кристина, – кажется, никогда в жизни никого не любила так, как тебя. Боюсь, что я люблю тебя больше, чем бабушку, хотя это и нехорошо, ведь она меня воспитала…»
…Потом, в конце урока, тетя Ева и вправду рассказывала о крепостном праве так, словно об этом шла речь с начала урока; выходя на перемену, она знала, что класс сдержит слово и никто никогда не скажет Кристине, как все было на самом деле.
«И не сказали, – думала Цыганочка. – Даже сегодня не сказали и тогда тоже, а Рэка, милая, ласковая Рэка, подошла ко мне на перемене и буркнула: «Еще и четверку тебе по поведению ставит, а ведь ясно же, что ты не можешь выступать с докладом по личным причинам, ну ее, в самом деле!» Как, должно быть, тяжело ей было говорить так! А я только смотрела на нее, смотрела враждебно, потому что чувствовала: тетя Ева поступила правильно и прощения попросила словно у взрослой, и с четверкой этой права, – а как же она могла иначе! Я даже разозлилась на Рэку за то, что сует нос не в свое дело да грубит еще, – а ведь она тогда просто представлялась, потому что так хотела тетя Ева».
А тетя Ева бегом бросилась вниз по лестнице, и тетя Луиза, не узнав ее, закричала вслед: «Стой, стой, куда ты мчишься!» Она думала, что это кто-то из учеников, но тетя Ева не остановилась. Всегда, всю свою жизнь она пускалась бежать, когда чему-нибудь очень радовалась, бежать, да еще вприпрыжку. Вот и в тот раз она спустилась по лестнице совсем не так, как обычно спускаются учителя, – она не могла не бежать сломя голову, она радовалась – оттого, что у нее такой замечательный класс и такая умница Кристи, и потому, что тронулось что-то с мертвой точки, что-то образуется, формируется. В воображении своем она уже видела Кристину, которая не стремится отойти в сторону, не твердит в ответ на любое поручение, что ее это не интересует, но, наоборот, всей душой принимает участие в общей работе и даже шалит иногда, потом ругает себя, рыдает или вдруг делает какую-нибудь глупость – скажем, идет в парикмахерскую и без разрешения отрезает себе волосы, сооружая немыслимую прическу в подражание какой-нибудь киноактрисе, а потом не решается идти домой, болтается по улицам, боясь, что ей влетит, – словом, что она стала такой же, как и все девочки. Сперва ей надо быть такой, точь-в-точь такой, как и все, а уж тогда со временем можно воспитать из нее человека более значительного. Тетя Ева бежала, напевая, – счастье, что тетя Луиза не узнала ее (тетя Ева была в темно-синем рабочем халате с белым воротничком, как две капли воды похожем на халатики ее учениц), иначе мнение о ней тети Луизы сложилось бы окончательно. И что это за педагог, который бегает вприпрыжку? Но ведь она была так счастлива!
И в то же время тетя Ева думала о том, что теперь изменится и жизнь Эндре Бороша; надо бы позвонить ему и рассказать, как она принялась за дело, потому что Кристи, очевидно, не расскажет дома всего, она не слишком склонна к пространным объяснениям – просто положит перед ними свой дневник и скажет: «Вот, записали за то, что было в прошлый раз. И за полугодие по поведению поставят четверку». Бабушка снова станет сердиться, а Эндре Борош решит, что Ева Медери обманула его, – разве он догадается о том, что произошло сегодня в классе и что теперь все будут заботиться о Кристи, хотя с виду все останется по-старому!…
Все-таки нужно бы объяснить фотографу хоть что-нибудь.
У телефона сидела женщина из учебной части. Это был круговой телефон, – ты знаешь, что такое круговой телефон? Скажем, пионерский отдел дает распоряжение, которое одинаково относится ко всем школам – ну, например, чтобы к первому все написали сочинение о значении здравоохранения и что лучшие работы будут советом премированы. Тогда это передают по «круговому телефону» – такой аппарат имеется в каждой школе.
Времени у тети Евы было мало, ты ведь знаешь, как коротка десятиминутная перемена даже для вас, а тем более для учителя. Она беспокойно ходила взад и вперед, а женщина, сидевшая у телефона, все вызывала школы, одну за другой. Тетя Ева становилась все печальнее, ей очень хотелось поговорить с Эндре Борошем, и не только потому, что ей надо было ему все рассказать, а и потому – впрочем, она сама не знала, почему еще. И она ломала голову над странным явлением: обычно она тут же забывала внешность случайных, не имеющих для нее значения знакомых, а тут помнила каждую черточку лица этого фотографа: какой высокий у него лоб, как блестят его рано поседевшие волосы и какие смешные у него ресницы, это даже странно, чтобы у мужчины были такие густые и длинные ресницы.
