Пол Боулз - Под покровом небес
— Да, да. Идите, раз холодно.
Оба гостя раскланялись с цветистыми извинениями за свой внезапный уход: нельзя сказать, чтобы эти извинения были приняты с особой благосклонностью.
— Да, да, да, — сказал господин Чауи. — В другой раз, возможно, будет теплее.
Порт сдержал закипавшую в нем злость, которая, как только он почувствовал ее, заставила его разозлиться на себя самого.
— Au 'voir, cher monsieur[40], — произнесла вдруг Кит детским писклявым голоском. Порт сжал ей руку. Господин Чауи не заметил ничего необычного; более того, он достаточно смягчился для того, чтобы улыбнуться им еще раз. Музыкант, все еще потренькивая на своей лютне, проводил их до ворот и, закрывая их за ними, внушительно произнес:
— B'slemah[41].
Дорога лежала уже почти в полной темноте. Они прибавили шаг.
— Надеюсь, ты не будешь меня осуждать за это, — начала Кит, защищаясь.
Порт просунул свою руку через ее и обнял ее за талию.
— Осуждать тебя! За что? Как я могу? Да и какая разница, в конце концов?
— Большая, — сказал она. — Иначе зачем вообще надо было первым делом идти к нему?
— Зачем! Да просто так. Какое-никакое, а развлечение. Разве нет? Лично я рад, что мы пошли.
— Я тоже рада, в известном смысле. Это дало мне возможность воочию убедиться, какого рода общения стоит здесь ожидать, вернее, насколько беспросветно поверхностным оно может быть.
Он отпустил ее талию.
— Я не согласен. Ты же не называешь фриз поверхностным только потому, что у него два измерения.
— Отчего же, особенно если привык к общению, которое представляет собой нечто большее, чем просто украшение. Лично я не рассматриваю общение как фриз.
— Глупости! Просто у них иной взгляд на жизнь, совершенно иная философия.
— Я знаю, — сказала она, останавливаясь, чтобы вытряхнуть песок из туфли. — Я всего лишь говорю, что никогда не смогла бы с ней жить.
Он вздохнул: чаепитие завершилось с точностью до наоборот, нежели он надеялся. Она догадалась, о чем он думает, и вскоре сказала:
— Не переживай за меня. Что бы ни случилось, со мной все будет хорошо, если я с тобой. Вечер доставил мне удовольствие. Честное слово. — Она пожала ему руку. Но это было не совсем то, чего он хотел; смирения ему было мало. Он ответил ей вялым рукопожатием.
— А что за представление ты устроила под конец? — спросил он минуту спустя.
— Я ничего не могла с собой поделать. Он был такой смешной.
— Вообще-то это не самая удачная мысль — смеяться над своим хозяином, — холодно сказал он.
— Неужели? Если ты заметил, она пришлась ему очень даже по вкусу. Он подумал, что так я выражаю ему свое почтение.
Оки молча поели в полутемном патио. Большую часть мусора успели убрать, но вонь из отхожих мест была сильной как никогда. После ужина они разошлись по своим комнатам и читали.
Наутро, принеся ей завтрак, он сказал:
— Я чуть было не нанес тебе визит прошлой ночью. Никак не мог заснуть. Но побоялся тебя разбудить.
— Надо было постучать в стенку, — сказала она. — Я бы услышала. Может, я еще не спала.
Весь этот день Порт провел как на иголках; свою взвинченность он приписал семи стаканам крепкого чая, выпитым в саду. Однако Кит, которая выпила столько же, не проявляла ни малейших признаков нервозности. Днем он прогулялся к реке, посмотрел, как спаги тренируются на своих великолепных белых лошадях, с развевающимися на ветру за спиной голубыми накидками. Поскольку его возбуждение, судя по всему, возрастало, вместо того чтобы с течением времени уменьшиться, он поставил перед собой задачу выяснить его источник. Он шел с опущенной головой, ничего не видя перед собой, кроме песка и сверкающей на солнце гальки. Таннер уехал, они с Кит остались вдвоем. Теперь все зависело от него. Он мог совершить верный шаг или неверный, но не мог предугадать, какой из них будет каким. Опыт научил его, что на разум в таких ситуациях полагаться нельзя. Всегда возникал какой-нибудь дополнительный элемент, таинственный и неуловимый, который невозможна было предусмотреть заранее. Тут надо знать, а не заниматься дедукцией. А этого знания у него не было. Он поднял голову; русло реки расширилось и стало огромным, а стены и сады теперь едва виднелись вдали. Здесь царила полная тишина, и только продувающий из конца в конец окрестности ветер звенел в ушах. Всякий раз, когда нить его сознания, размотавшись чересчур далеко, запутывалась, немного одиночества всегда помогало быстро привести мысли в порядок. Его нервное состояние поддавалось излечению, поскольку это касалось только его самого: он боялся своего же незнания. Если он хочет перестать нервничать, он должен представить себе такую ситуацию, в которой это незнание не играло бы никакой роли. Он должен вести себя так, как если бы вопрос о его обладании Кит отпал раз и навсегда. Тогда, возможно, благодаря полному небрежению, это могло бы произойти само собой. И тем не менее оставался вопрос, что должно занимать его сейчас в первую очередь: чисто эгоистическое желание избавиться от возбуждения или же исполнение своего первоначального намерения вопреки таковому? «И разве я не трус после этого?» — подумал он. В нем говорил страх; а он слушал и позволял себя убеждать: классическая процедура. От этой мысли ему сделалось грустно.
Неподалеку, на небольшом возвышении, в том месте, где река совершала резкий изгиб, стояло маленькое разрушенное строение без крыши и такое старое, что внутри него выросло изогнутое дерево, накрывшее пространство между стен своей тенью. Подойдя на достаточное расстояние, чтобы рассмотреть, что там внутри, он увидел, что нижние ветви дерева увешаны сотнями тряпок, равномерно разорванными на лоскуты кусками одежды, которая некогда была белой, и все это колыхается в такт ветру. Он решил утолить свое любопытство и вскарабкался на берег, однако, приблизившись вплотную, понял, что развалины обитаемы: под деревом сидел древний дряхлый старик, его худые коричневые руки и ноги были перевязаны ветхими бинтами. Вокруг основания ствола он построил себе пристанище; было ясно, что он здесь живет. Порт долго стоял и смотрел на него, но старик так и не поднял головы.
Порт продолжал идти, замедлив шаг. Он захватил с собой горстку фиников и теперь доставал их и отправлял в рот. Совершив вместе с рекой полный поворот, он очутился лицом к стоявшему на западе солнцу и перед небольшой долиной, лежавшей между двух отлогих, голых холмов. На дальнем конце равнины высился крутой холм буро-красного цвета, на склоне которого чернело отверстие. Он любил пещеры, и его манило отправиться туда прямо сейчас. Но расстояния здесь были обманчивы, так что он мог и не успеть совершить восхождение до темноты; и кроме того, он не чувствовал в себе для этого достаточно сил. «Завтра приду пораньше и поднимусь туда», — сказал он себе. Он стоял, глядя с тоской на долину и выискивая языком застрявшие в зубах финиковые семечки; маленькие цепкие мухи, как он ни старался их отогнать, неизменно возвращались и ползали по его лицу. И тут его осенило, что прогулка по окрестностям была своего рода уменьшенным воплощением самой жизни. Никогда не хватает времени, чтобы насладиться деталями; ты говоришь себе: как-нибудь в другой раз, но всегда втайне сознаешь, что каждый день — единственный и последний, что ни возвращения, ни другого раза уже не будет.
Под пробковым шлемом у него взмокла голова. Он снял шлем с его намокшей кожаной тесьмой и позволил солнцу немного обсушить волосы. Скоро кончится день, стемнеет, и он вернется в вонючую гостиницу, но сначала необходимо решить, какого курса ему придерживаться. Порт повернул и пошел назад в сторону города. Поравнявшись с развалинами, он заглянул внутрь. Старик переместился, теперь он сидел там, где когда-то был дверкой проем. Внезапная мысль поразила его: человек, должно быть, болен. Он ускорил шаг и, что было довольно глупо с его стороны, задержал дыхание, пока не миновал развалины. Когда он позволил свежему ветру вновь заполнить его легкие, он уже знал, как поступить: он временно откажется от мысли вернуть Кит. В его теперешнем неспокойном состоянии он бы непременно совершил все мыслимые ошибки и тем самым, возможно, потерял бы ее навсегда. Позднее, когда он будет меньше всего этого ожидать, возвращение может состояться по своему собственному почину. Оставшуюся часть пути он проделал бодрым шагом и к тому времени, когда снова очутился на улицах Айн-Крорфы, вовсю насвистывал.
Они ужинали. Сидевший в столовой путешествующий торговец принес с собой портативный приемник и настроил его на волну «Радио Орана». Более громкое радио на кухне играло египетскую музыку.
— До поры до времени ты еще можешь мириться с подобного рода вещами. Но потом сходишь с ума, — сказала Кит. Она обнаружила клочки меха в своем кроличьем жарком, а освещение в этой часта патио было, увы, настолько тусклым, что она сделала это открытие уже после того, как пища побывала у нее во рту.
