Питер Кэри - Джек Мэггс
Конечно, я скоро понял, что это не поэзия, а какое-то собрание странных знаков с подписями, сделанными от руки почти под каждым из них.
Вот так это выглядело:
Таких страниц с отштампованными знаками разной формы было много: квадратных или в виде щита, двухлистников или четырехлистников; в каждом знаке был то лев, то чаша или кубок, то корона или фигура, похожая на человека, которого я сразу же посчитал Королем. Я долго смотрел на эти загадочные знаки, пытаясь понять их значение, а когда услышал на лестнице шаги возвращавшегося Сайласа, то вдруг решил, что сейчас он мне предложит вступить в какое-то важное братство.
Однако, вернувшись, Сайлас, казалось, потерял всякий интерес к дальнейшему моему обучению. Вместо того чтобы объяснить мне эти знаки, он забрал у меня книжку и снова спрятал ее в дыре под половицей. Не знаю, зачем он уходил; но я почувствовал запах жареной рыбы, а в камзоле он что-то прятал, какой-то маленький сверток.
Если он думал, что я разделю с ним эту трапезу, то он не на того напал. Но он вынул из кармана серебряную чайную ложечку и велел передать ее моей матери.
— Скажи ей, что я приду завтра, пусть приготовит колбасу на сковороде.
Побоявшись расспросить его о дороге домой, я тронулся в путь по темным ночным улицам, стараясь, как мог, вспомнить дорогу. Блуждая по кривым проулкам, я стремился идти так, чтобы зловонная Темза все время была от меня справа, но часто сбивался с пути, и тогда мне становилось страшно. Один раз за мной погнался пьяница, который пригрозил отрезать мне уши и съесть их, но попался и добрый человек, которого я принял за моряка, — он провел меня до самого Лондонского моста и дал пенни на дорогу.
Как же я был счастлив, когда наконец вернулся домой. Мери Бриттен, вспыльчивая и горячая, обычно держалась подальше от своих питомцев, но здесь она подбежала ко мне и прижала меня к груди, не обращая внимания на сажу и грязь. Когда я вынул пенс и чайную ложку, ее зеленые глаза загорелись, и, взяв меня за руку, она подвела меня к столу и поставила передо мной большую миску супа. Том сидел на кровати и вырезал перочинным ножом крючок для ловли рыбы.
— От него воняет, — сказал он.
Ма Бриттен вертела в руках чайную ложку.
— Он был по-лез-ным, — ответила она, — и для моего носа это по-лез-ная вонь.
Я жадно ел суп. Она налила мне полную большую миску, черпнув из кастрюли поглубже, — чего обычно никогда не делала, — где суп был погуще, с кусками мяса и ячменной крупой. Это не ускользнуло от внимания Тома, который, подойдя к столу, стал смотреть, как я ем.
— Он похож на негра.
— Что ж, черный, как негр, а принес королевское серебро.
Она положила серебряную ложечку на стол, стала вертеть ее пальцем, играя ею, как кошка со старой обглоданной костью.
— Он показал тебе свою книжку? — спросила она меня.
Она смотрела на ложечку, склонив набок свою красивую голову.
Я сказал, что показал.
— Он объяснил тебе знаки?
— Нет, мэм.
— Он научит тебя читать их. — Она снова повернула ложку на девяносто градусов. — Ты будешь читать их на каком-нибудь чайнике получше, чем викарий читает Библию, — сказала она. — Тебе это поможет в жизни.
В этот момент Том, наклонившись над столом, решил взять в руки ложку, однако Мери, заметив это, поспешила вырвать ее из его рук. Кончилось тем, что драгоценный подарок был сбит со стола и полетел на пол, где со звоном докатился до кровати.
Мери, взвизгнув, вскочила.
— Он не нарочно! — крикнул я. Том испуганно прикрыл руками уши.
Мери, сказав, что она знает, что у него нарочно, а что не нарочно, дала ему хорошего тумака в бок.
— Джек сделал это, и это самое главное.
Она схватила Тома за ухо и потащила его к кровати.
— Где она? Где она?
— Вот она, вот она.
Мери увидела ложку и, подняв ее, стала полировать концом фартука.
— Почему я не могу тоже изучать знаки? — выкрикнул Том. — Я тоже хочу хорошо жить. Я должен, я не грязная крыса. Я сын!
Его длинное, всегда бледное лицо стало багровым, и я вдруг с испугом понял, что он плачет. Я думаю, что и его мать не менее меня была удивлена этим, ибо она тут же подобрела. Я впервые увидел, как она обняла ревущего во весь голос сына и, прижав его к груди, гладила по голове.
— Ты мужчина, — приговаривала она. — Мужчина, добывающий мясо.
Это остановило слезы, и вскоре я увидел, каким взглядом смотрел на меня Том, уютно прижавшийся к животу матери.
— Я ненавижу его, — промолвил он.
Глядя ему в глаза, я каким-то чувством понял, что он ревнует, и это очень удивило меня, но вместе с тем я видел, что он испуган. Когда его мать попыталась высвободиться из его рук, он запротестовал и не хотел ее отпускать.
— Я убью его, — сказал он. — Или утоплю.
Мери Бриттен не стала ему перечить. Она встала на стул и, поднявшись на цыпочках, спрятала краденую серебряную ложечку под стропила.
— Это не ненависть к тебе, — сказала она мне. — Это по-своему нормально, так же как нормально то, что ты боишься его, но я должна сказать вам обоим, что вы ничто друг без друга.
Затем она повернулась к Тому:
— Ты можешь убить его, но это будет так, будто ты отрубил себе руку, потому что именно этот чумазый от сажи паренек может вытянуть нас из этой дыры. Для этого его и растят. Вот для кого ты таскаешь в дом мясо.
Только сейчас я могу написать тебе об этом и могу позволить себе почувствовать, о чем не забывал в течение многих лет. Тогда же я почувствовал лишь звон в ушах, а потом обиду. Я устал, слишком много съел супа, однако же сумел сообразить, что сейчас никто не собирается меня убивать. Мне хотелось одного — спать.
Только сейчас я испытываю настоящий гнев: как могла эта сука говорить такое перед мальцом, давая ему понять, что его растят для определенной цели, как свинью или курицу.»
Глава 28
Часы на башне Сент-Джайлс уже давно отбили полночь, а Джек Мэггс все еще сидел за столом, чуть смежив тяжелые веки, чтобы лучше себе представить белую комнатку на Пеппер-Элли-стэйрс, какой она была в те далекие времена. Он был столь глубоко погружен в воспоминания, что, услышав шаги над головой, вообразил на мгновение, что это шаги Ма Бриттен.
Но по быстрому топоту по лестнице он уже понял, что это дочь сумасшедшей.
Нахмурившись, он отложил перо.
Прошло четыре дня с тех пор, как она впервые пришла сюда по скользкой крыше, теперь он уже почти смирился с ее привычкой разглядывать его, когда он об этом не подозревает. С первого взгляда он нашел ее красивой, но теперь его интересовали лишь опасные последствия ее слежки за ним. Она болтлива, любит сплетни. Она и «мисс Молли» Констебл все время о чем-то шепчутся и удивленно вскидывают брови.
Сейчас она вошла так быстро, как героиня на сцену. Она была без туфель и чепца. Ее темные кудри рассыпались по плечам.
— Мистер Мэггс, — сказала она, — ваш секрет известен.
Это было для него ударом, хотя он с виду остался спокойным. Он снова окунул перо в чернила и начал писать следующую строку. Его гостью ничуть не обескуражила его холодность; когда она подошла к нему и стала за его плечом, он сразу понял, что она пытается прочесть то, что он написал. Он поймал ее на этом, но у нее, как у кошки, слизывающей крошки со стола, аппетита больше, чем стыда. Она читала, пока последние строки письма из фиолетовых не превратились в белые.
— Очень умно, — сказала она.
Тогда Джек Мэггс заговорил тем тихим голосом, которым говорил, когда бывал сильно рассержен.
— Я рад, что вам нравится, мадам.
— Если это для того, чтобы скрыть свой секрет, то теперь не стоит волноваться.
— Кто-то уже говорил с мистером Фиппсом? Где его видели?
— Кто заставил вас подумать такое? — Она разговаривала с ним, как с ребенком. — Разве я сказала что-либо, что заставило вас думать о мистере Фиппсе? Я просто сказала: ваш секрет известен.
Джек Мэггс не знал, что нужно этой девушке, но встал и стал собирать бумаги. Письмо он свернул в трубку и сунул во внутренний карман. Короче говоря, он готовился к бегству.
— Вы храбрая девушка, — сказал он сурово. — Вы красивы, и вы сами это знаете, но позволю себе сказать вам следующее: молодые щеголи, когда вы их дразните, наверное, умеют вас прощать, но я уже вышел из этого возраста. Компрене ву?[12] Подобные беседы с лакеем говорят о ваших плохих манерах.
