Виктор Ерофеев - Бог X.
Мне всегда всего было мало.
Встреча с любовником
Если у твоей жены или любимой девушки появился любовник, обязательно встреться с ним и попроси, чтобы он тебя выебал в жопу. Если выебет, то тогда все будет хорошо.
Писательские жены
Писательские жены – это бульон из кур, которые попали не в свою тарелку.
Нет ни одной писательской жены, которая бы не думала самой стать писателем.
Нет более тщеславных созданий, чем писательские жены. Они отсосали у мужей все тщеславие мира.
Нет более циничных созданий, чем писательские жены. Они знают, чем пахнут носки гениев.
Нет более несчастных созданий, чем писательские жены. Их всегда любят во вторую очередь. Чем лучше писатель, тем несчастней его жена. У великих писателей жены быстро сходят с ума. Они не могут больше жить без гениев, а с гениями они жить совсем не могут. Писатель всегда подчеркнет, что жена у него ничтожество, незаметно подчеркнет или заметно – в зависимости от деликатности, на которую писатель вообще не способен.
Мемуары писательских жен нельзя читать без отвращения.
Любовь к тюрьме
В тюрьму я попал с необыкновенной легкостью. Ворота гостеприимно распахнулись, и пресс-секретарь тюрьмы с улыбкой сказал, что заждались: я опоздал на десять минут. Трехэтажное здание, судя по фасаду, было построено по чертежам какого-нибудь немецкого архитектора в 1783 году, и нынче выглядело мощно и облезло. На входе отобрали паспорт и повели к заместителю начальника по политической части. На редкость любезный, свежий лицом подполковник, по-дружески назвавшийся Андреем, немедленно подарил мне большой памятный значок тюрьмы, сделанный к ее 214-летию.
Он рассказал, что среди 1.300 заключенных 200 страдают туберкулезом и что целый год у них из-за поломки пекарни не было хлеба. В остальном все нормально. В камерах сидят не больше 16 человек, убийцы и бандиты-рецедивисты. Мы прошлись по коридорам. Я запросился поговорить с рецидивистами. По дружескому приказу Андрею дежурный офицер сбегал за ключами, но камеры не открыл.
– Они могут с вами все что угодно сделать.
– Например?
Он не стал приводить примера. Андрей больше не настаивал. Воспитательная работа с заключенными основана на трех принципах: убеждение, принуждение и личный пример.
– Заключенный за время отсидки не разу не ступает по земле, – подчеркнул Андрей.
В этом мне померещилось что-то по-русски метафизическое.
– А прогулки?
– На галерее под самой крышей.
Меня повели в тюремный музей. На стенах – фотографии прославленных заключенных. Ветеран-надсмотрщик Юрий Иванович с нежностью водил указкой по лицам своих заключенных. Это были железные маски – узники, сидевшие в тюрьме в одиночных камерах под номерами: начальник личной охраны Гитлера И.Раттенхубер, главнокомандующий группы армии «Центр» Ф.Шерер, руководители государств Прибалтики, Василий Сталин, певица Лидия Русланова, мистический писатель Даниил Андреев и другие безвинные жертвы режима. Документы 20—30-х годов были уничтожены в сентябре 1941 года, когда фашисты подходили к Москве.
А вот и диссиденты брежневской поры: Анатолий Марченко, Владимир Буковский, Натан Щаранский. На полках с уважением были выставлены их книги.
– Я тоже знаю Буковского, – похвастался я. – Я пил с ним красное французское вино всю ночь у него дома в Кембридже.
– Где-где? – переспросил отставник.
– Очень много выпили, – добавил я.
Юрий Иванович подробно рассказывал, как он диссидентов лично «перевоспитывал». Он гордился знакомством с ними, но с обидой заметил, что они в мемуарах недобрым словом отозвались о тюрьме.
Зато тюремная библиотекарша, полнотелая блондинка Ирина, которая могла бы своими размерами озадачить даже Кустодиева, имела противоположное мнение. Она показала мне на мои книги, томящиеся в тюремной библиотеке и по случаю моего приезда выставленные на особом алтаре, и призналась:
– Когда я ухожу в отпуск, я скучаю по тюрьме. По ее особой атмосфере. Они мне все родные, охранники и заключенные.
– Меня осудили за убийство, которое я не совершал, – сказал ее молодой помощник в серой униформе. Помогите мне выбраться отсюда. Я пишу стихи.
Я взял стихи.
– Как вас зовут?
– Сережа.
Меня неожиданно ввели в просторный, душный зал. Там сидели примерно 300 заключенных в серых униформах в ожидании моего выступления.
– Здравствуйте! – выкрикнул командир. Аудитория покорно, но медленно встала.
– Вы меня не предупредили, – тихо обратился я к офицерам, краснея впервые за многие годы.
– Скажите им что-нибудь о надежде. Вы же писатель, вам есть что сказать.
В меня уперлись 600 глубоко впалых глазах. В своем пиджаке от Хуго Босса я почувствовал себя полным идиотом.
Я рассказал им всем о надежде.
Страна неконтролируемых запахов
Говоря о Владимирском Централе, я забыл сказать, что тюрьма имеет свой особый запах, который, может быть, страшнее всего: запахи не забываются. Это запах принудительной чистоты, плохой еды, непромытого, отчаявшегося человеческого тела (баня раз в 10 дней). Вообще же в России на редкость равнодушно относятся к дурным запахам, воспринимая их как неизбежность. В том же Владимире есть Американский дом, где молодые американские преподаватели учат местное население английскому языку. Войдя в классную комнату, я поразился резкому запаху пота:
– Почему вы не просите своих учеников мыться?
Преподаватели отвели глаза, а потом посмотрели на меня как на своего. Запаха пота кроме них никто не замечал.
Но поистине великая встреча с запахом произошла у меня на обратном пути в Москву, в поселке Омофорово; там большая школа для умственно отсталых детей. Как они выживают? Школа в старом здании, похожем на Владимирскую тюрьму, светилась огнями: был ранний февральский вечер. Я попросил своего провожатого узнать, смогут ли нас принять. Он вернулся довольный: нас ждут, даже напоят чаем. Только там странно пахнет. Я не придал значения его словам. Мы вошли в помещение, и я вдруг понял, что давно не попадал в такие безвыходные ситуации. Воняло так, что вонь можно было по силе сравнить с мощью бетховенской симфонии. Я зажал нос рукой, чтобы не вырвало, но вонь все равно врывалась в меня через уши, глаза, через каждую пору. Не знаю, как я дошел (и дошел ли?) до комнаты воспитателей. Не исключаю, что я остался там навсегда. Это женщины разного возраста; за нищенскую зарплату они учат и воспитывают детей алкоголиков, наркоманов. Все бы хорошо, сказали они, но что делать с детьми после школы, непонятно. Девочки-олигофрены выходят на трасу Москва-Владимир для проституции.
– А что у вас за запах в коридоре? – деликатно спросил я, еще бледный от обонятельного шока.
– Запах? Какой запах?
– Ну, запах…
– А это камбала на ужин размораживается.
– Камбала?
– Ну, да, а что?
– Да, нет, ничего.
– А вы нам поможете? – спросили воспитательницы. – Мы на следующий Новый год ищем денег на костюм Деда Мороза. И еще бы нам любительскую видеокамеру.
В дверь учительской заглядывали дети, чтобы показать воспитательницам, которых они называют мамами, свои только что нарисованные рисунки.
Пятый инсульт товарища Сталина
Самыми яркими личностями России XX века русские назвали Сталина, Ленина и академика Сахарова. Я бы назвал это лобовым столкновением мозгов.
Сталин, видимо, в новом веке сможет претендовать на теплое место российского Наполеона. Треть россиян считает его тираном. Ровно столько же готовы простить ему все зверства или не верят в них, называя его спасителем России благодаря победе над Германией. Остальные говорят, что в нем сочетались разные черты. Особенность новых исторических исследований о Сталине – общее потепление отношения к нему, даже со стороны либеральных ученых. Чем дальше Сталин уходит в историю, тем больше многих пленяет его грузинский макиавеллизм, склонность к грубым шуткам и удовольствиям, последовательный мачизм, умение противостоять Западу. Террор 37—38-х годов все больше представляется внутрипартийной «разборкой». Принижается число расстрелянных. Сталин становится персонажем русского национального комикса, готовым говорить и делать то, что другие трусливо маринуют в подсознании. Русских по-прежнему пьянит скорее не водка, а идея безграничной власти, способы ее достижения и выражения. Новым элементом сталинских штудий оказывается почти жалостное отношение к его последним годам жизни. Осенью 1945 года он пережил инсульт и впервые официально уехал в отпуск. Дальше – еще три инсульта. Товарищи из Политбюро постепенно оттеснили его от власти. Он все забывал, писал корявые записки и не подписывал никаких документов. Страна жила при Сталине без Сталина. Читаешь – плакать хочется. Пятым инсультом Сталина стало беспамятство пережившей его страны.
Политик и его муза