Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
— А куда деваться штабу второй роты? — поинтересовался Спичка Суонн.
— На твое усмотрение. Подходящее здание есть в Априлии. Городок вон там, — он махнул рукой в сторону расположения противника. — Дивизия готовится нанести удар. Мы не можем больше ждать американцев, противник перебрасывает дополнительные силы. Лично я считаю, что мы уже должны быть в Риме.
Вариана, кажется, очень устраивало, что англичане будут действовать в одиночку; он хотел, чтоб наш батальон играл главную роль в предстоящей атаке. Он переговорил по рации с Пассмором, Сидвеллом и Пирзом, а потом сказал Спичке, что назначил меня своим адъютантом вместо Николса.
С тяжелым сердцем я наблюдал за тем, как Билл Шентон вечером строил третий взвод для марш-броска. Зря я согласился на предложение Вариана. Лучше бы пошел с ребятами…
Когда я с ними попрощался и пожелал удачи, ко мне подошел Шентон и тихонечко произнес:
— Наверное, он не знает, какой вы ценный боец.
— Ты не волнуйся, Билл, — сказал я, — штабным тоже скоро будет не до бумажек, все навоюемся.
Честно говоря, я был здорово тронут его поддержкой. Вспомнил день нашего знакомства во Франции, когда мне пришлось занять его командирское место. Как давно это было…
Пока было спокойно, я распорядился отправить наших итальянцев в порт, благо нашелся свободный армейский грузовик, который как раз туда возвращался. Одному Господу было известно, как они из этого порта потом выберутся: «люфтваффе» бомбили все, что движется. Но это меня уже не касалось. Может, отсидятся в погребе у знакомых. Я велел рядовому Джонсу прибраться в комнатке, где ютились наши итальянцы (все десятеро), и он притащил мне две забытые ими книжки. Одна оказалась популярным романом, а вторая вовсе даже и не книгой, а дневником. Судя по девчоночьему почерку, дневник принадлежал дочке хозяйки дома. Я попробовал его почитать, мало что понял, но сунул дневник в свой ранец: вдруг все-таки удастся передать владелице. Я часто надеялся увидеться потом, в мирной жизни, с теми, с кем судьба свела меня на войне. Со многими из тех, с кем я познакомился в бельгийской или тунисской мясорубке…
Среди плюсов должности адъютанта был и этот: возможность лишний раз подкрепиться и выпить. Некоторые офицеры регулярно запасались бутылками виски, кто-то устраивал праздник по случаю получения пайка. Наверняка многие делали заначку, чтобы было чем взбодриться или утешиться перед боем. Ричард Вариан постоянно себя подбадривал, но не забывал про старинный морской закон, про «солнце над нок-реей»: пока оно не опустится достаточно низко — ни капли. Но в итальянском январе солнце над нок-реей запросто могло оказаться уже в пять.
— Роберт, тебе кто-нибудь пишет? — спросил однажды Вариан, плеснув в эмалированную кружку виски.
— Мать присылает газетные вырезки, из «Иллюстрейтед Лондон ньюс».
— А братья и сестры?
— Их у меня нет.
— Девушки?
— Нет. То есть отчасти да. Иногда пишут две мои знакомые, Мэри и Пола. Но это просто приятельницы.
Вариан вскинул брови.
Он выглядел, как всегда, молодцевато. Гладко выбрит, усы и шевелюра идеально подстрижены.
— Вы владеете иностранными языками? — спросил я. Идиотский вопрос, но разговор начал меня тяготить. Еще и потому, что я не мог заставить себя называть его просто Ричардом и обращаться на «ты». И это тоже был идиотизм, в такие моменты неофициального общения фамилия режет слух.
— Неплохо говорю по-итальянски. Французский и немецкий на школьном уровне. Немного понимаю хинди и урду, освоил, когда служил в Индии. А ты?
— Так, ничего стоящего. Только мертвые языки. Латынь и греческий. До призыва учился на медицинском.
— Значит, собираешься стать врачом?
— Собирался. Но надо долго учиться. А после всего этого…
Мы оба обвели взглядом скромную маленькую гостиную, которую Вариан называл своим личным штабом. Вариан зажег свечу и долил в кружку виски.
— Ты прав, — сказал он. — После всего этого… жизнь покажется несколько пресной.
— Не знаю, как мне потом увязать то, что я увидел за эти четыре года, с прежней жизнью.
Вариан улыбнулся:
— Но иногда увязать все-таки хочется. Представить, что я снова в Нортумберленде, в родительском доме, и обнаружить, что все это было жестоким недоразумением, которое уже в прошлом. Мечты, мечты… Утром проснешься, увидишь казарменные стены и сразу поймешь, черт возьми, где ты. Прислушаешься к стрельбе, к грохоту артиллерии… и все становится на место. Проходит минута-другая, война никуда не девается, она тут, под боком. Зову денщика и бодро встречаю очередной день жестокого недоразумения.
И ведь действительно дикая, чудовищная нелепость. Берега Соммы, где сражались наши отцы, тысячелетиями были обычными сельскими угодьями, где крестьяне выращивали сахарную свеклу и все прочее, что родит эта земля. Селянин девятнадцатого века, взрывая плугом свой от прадедов доставшийся надел, и помыслить не мог, что это поле под низким небом станет новой Голгофой.
Земля вокруг нашего «дортуара» выглядела невыразительно, но стяжать кровавую славу тоже имела все шансы.
Находясь у перекрестья трех дорог, ведущих в сторону линии фронта, мы могли наблюдать за теми, кто возвращался оттуда. Кто-то шел медленным, но довольно ровным шагом, кто-то совсем еле-еле, явно уже отвоевался человек, а кого-то, прошитого осколками, вернее, то, что от него осталось, тащили на растянутом куске ткани, прихваченном лямками и ремнями, или на плоской доске. Увы, одним из таких несчастных на импровизированных носилках был рядовой Холл.
Ричард Вариан волновался все сильнее. Однажды вечером он разложил на столе карту и стал чертить на ней нынешнее расположение наших рот.
— И что мы тут сейчас имеем, а, Роберт? — спросил он, тыкая карандашом в образовавшийся на чертеже выступ. — Мы имеем вот этот гребаный клин.
Прежде я никогда не слышал от него бранных словечек.
— Неужели?
— Точно. Как тогда под Ипром. Помнишь?
— Мне рассказывали.
— Но что такое клин, знаешь?
— Это когда периметр линии обороны, огибая город или лесной массив, сильно выпячивается, как… как…
— …нарывающий палец. И его могут отрезать, палец этот. Ножницами откромсать к чертовой матери.
— Болезненная операция.
— Чрезвычайно болезненная.
— Вторая рота как раз на пальце?
— Подозреваю, что да, — сказал Вариан. — Там же и Егерский полк, отличные ребята. И орлы герцога Веллингтона, отборные парни. Что-то радио у нас…
— Барахлит?
— Да. Сплошные помехи, чтоб их. Сам послушай.
— Откуда немецкие войска попрут? — спросил я.
— А кто их знает. Кессельринг уже наверняка придумал ответный ход. У них было полно времени, чтобы подогнать подмогу из Франции. Брайан Пирз говорит, что за эти шесть дней они прихватили пленных из восьми разных дивизий.
— Ничего себе подарочек.
— Вот и я о том же. Эх, если бы мы поменьше валандались, они не успели бы.
Вариан сел. Я никогда еще не видел его таким растерянным.
— Кто из ротных командиров дольше всех не отдыхал?
— Дональд Сидвелл, — доложил я. — Пассмор был ранен, Пирз две недели отдыхал до нашего отплытия, Суонн пропустил несколько боев в Тунисе.
— Гмм. Не повезло бедняге Сидвеллу. И как он будет справляться дальше? Что ты по этому поводу думаешь? Вы ведь, кажется, старые друзья?
Я улыбнулся. Вспомнил, как мы застукали его верхом на лошади, он несся галопом и орал: «Вот она, милость Божья!» Вспомнил, как он рассказывал мне про Баха, сияя взглядом сквозь толстые линзы очков.
— Да нормально он будет, — успокоил я Вариана. — Знаете, какой Сидвелл умный, разносторонняя личность. Между прочим, обожает скачки, отличный наездник. Азартный жутко. Еще и пари заключит с Фруктом, то есть с Пирзом, чья рота продвинется дальше.
Вариан втянул сигарный дым, через пару секунд выпустил.
— Мне надо знать, какая там обстановка, до мельчайших деталей. Я бы и сам туда наведался, важно все знать досконально.
— Почему бы нам не попросить Джона Пассмора послать несколько ребят из его четвертой роты?
— Потому, что я решил всю четвертую роту бросить на подкрепление. Ты тоже пойдешь с ними, найдешь Сидвелла и передашь от меня, что он может убыть в двухнедельный отпуск.
— А нельзя ему передать насчет отпуска через кого-нибудь из парней Пассмора?
— Нельзя. Ты же у нас адъютант. Мой официальный представитель. Если я отправлю к Дональду посыльного, боюсь, он сам пошлет его куда подальше.
— А кто вместо Дональда будет командовать эти две недели?
— Таунсенд, его зам. Отрапортуешь потом, что там у них делается. Смотри, ничего не упусти. Задача ясна?
Задача была предельно ясна. Маршрут — кошмарный. За четыре с половиной года войны нас приучили к тому, что приказ есть приказ. Но тащиться по кочкам и оврагам, чтобы передать устное распоряжение… Издевательское подобие променада вроде тех, из мирной жизни, на станцию или в магазин, на ферму, само собой. Мало ли куда меня носило и заносило. Я брел спотыкаясь и надеялся, что ноги меня не подведут и я не заблужусь.
