Тургрим Эгген - Декоратор. Книга вещности.
— Вот ты где, греешься в лучах, — подкалывает она меня.
— Я должен видеть, как публика реагирует, — шепчу я ей в ухо.
— Охи-ахи, сам видишь.
Она отцепляется от кавалера и спрашивает его:
— Сходишь за шампанским, ладно? Сигбьёрн, ты будешь?
— Pourquoi pas? — соглашаюсь я, хотя уже выпил один бокал.
— Pourquoi pas? — откликается, бравируя безупречным прононсом, Аня, автор бесконечного, видимо, сериала «Романтический дом в Провансе» (доступного также в виде относительно неплохо распродающейся книги). В ушах этой коротко стриженной крашеной блондинки болтается нечто цвета ляпис-лазури, в тон которой, может, и найдётся нечто в Провансе, но никак не в глубине её глаз, как то было задумано.
— Как тебе? — спрашиваю я тихо.
— Очень. Очень и очень. Но ведь я никогда не скрывала, что ты чертовски талантлив, а, Сигбьёрн?
— И ты будешь писать?
— А то. Хочешь скажу заголовок? «Место, где начинается новое тысячелетие». Стильно, правда?
— Да уж. А ты была в шампанском кабинете?
— Спрашиваешь! Я попросила забронировать мне постоянное место с именной табличкой. Карло уже отснялся. Лучше успеть, пока всё цело, — хохочет она.
Карло. Как же я забыл. У него вид жиголо, которого Аня в отпуске в ненастный день подцепила на пляже. Редкая удача, что он умеет фотографировать. Если умеет. «Место, где начинается новое тысячелетие». Он протягивает нам по фужеру шампанского и шепчет что-то на ухо Ане.
— Потрясно! — откликается она. — Сигбьёрн, слышал?
Каким образом, интересно.
— Это «Конт-де-Шампань»! Нетухло, однако, — бесплатно наливают «Конт-де-Шампань».
— Спасибо спонсору, — говорю я, но вряд ли они меня понимают. Карло предпочитает говорить на подобии английского. Я работал с ним однажды, едва не поседел.
— Как квартира? — спрашивает Аня.
Я смакую шампанское. По-моему, оно всё на один вкус. Не то чтобы невкусное, но неотличимо одинаковое. Перекатывая во рту щекотящийся пузырь, я придумываю ответ:
— Хорошо. Почти готова.
— И когда мы можем прийти?
— На обед? — поддразниваю я.
— Да нет, снимать.
— С Карло?
— Не знаю. Может, и не с ним. Она у тебя... аскетичная? — спрашивает она с вожделением почти плотоядным. Интересный культурологический феномен: автору «Романтического дома в Провансе» жилище рациональное, проще говоря, минималистское, представляется столь пикантным, что она готова смотреть на меня чуть ли не заискивающе.
Я не спускаю глаз с потока прибывающих гостей, особенно я слежу за их взглядом, проверяю, то ли его притягивает и туда ли он смещается, как я запланировал. Зона бара, по замыслу, — стихия карнавала, здесь взгляд дурманится игрой света, скрещением углов и чувственностью материалов. Трудность заключается в вечности этой конструкции, она создана соблазнять вас и во второй раз, и в третий, и в десятый. Пока вы не влюбитесь в неё по уши — так, что не сможете жить в разлуке.
— Аскетичная? — переспрашиваю я задумчиво и чуть мечтательно. — Ну... это квартира для жизни, а не синтоистское святилище. В ней есть туалет, ванная, спальня и кухня. Даже камин.
— Вот так чудо! Я тоже мечтаю о камине, — признаётся автор относительно неплохо распродающейся книги «Романтический дом в Провансе».
— Между нами, свой я тоже собираюсь переделать, но придётся подождать до лета, когда он не будет нужен.
— Мы можем не фотографировать камин, если не хочешь, — предлагает Аня.
В этот момент я чувствую взгляд, который ни на чём не фокусируется и никуда не перемещается. А утыкается в меня.
Это она. Поклонница Уитни Хьюстон. Соседка. Сильвия. Кого она может знать здесь?
Хотя Осло такой муравейник, где все всех знают. На худой конец все непременно знакомы с тем, кто знает всех. Я напрягаюсь как пружина: сейчас её потянет здороваться! — и не сразу замечаю, что одета она менее вульгарно, чем когда я видел её в последний раз. Очевидно, она приехала не из министерства, или где там признаётся практикуемый ею дресс-код.
Она улыбается. Тёмно-серое пальто распахнуто, под ним синее-пресинее переливчатое платье. По обыкновению излишне глубокий тон помады, но вопиюще безвкусно лишь одно — фигура, вернее, что она и не думает как-то её скрадывать. Так и хочется спросить: «Мэрилин Монро приняла смертельную дозу снотворного, Джейн Мейнсфилд свела счёты с жизнью в аварии, Мае Уэст раз за разом перекраивает лицо — её уже не узнать, а ты что, особенная?» Кстати, она, похоже, одна.
— Как насчёт первой среды после Нового года? — спрашивает Аня.
— Что? А... среда после Нового года? Прекрасный вариант. Ты записываешь в план? Тебя не затруднит позвонить и подтвердить договорённость?
— Да нет, — отчего-то гнусавит Аня. Карло пытается увлечь её за собой. Поклонница Уитни Хьюстон пробирается мимо меня вглубь заведения. Отчего же она не подошла поздороваться?
— А можно один личный вопрос? — внезапно спрашивает Аня.
— Насколько личный? — откликаюсь я, прикидывая, сколько можно зависать на «аскетичных» интерьерах и моём садомазо. Аня однажды проговорилась, что, встретив меня с Катрине и поняв, что я не гомик, «отказывалась в это верить». Интересно, зачем выбирать мудрёные специальности, если ты так повёрнут на сексуальности?
— Беспардонно личный. А ёлка у тебя будет?
Меня разбирает хохот.
— Будет. Причём пихта.
— А чем ты её украшаешь?
— Что значит «украшаю»? — опять смеюсь я. — Ты собралась обнародовать мой ответ?
— Нет. Но просто. На ёлку принято что-нибудь вешать. Что-нибудь блестящее. Или детские поделки.
Она дурачится. Я ей подыгрываю.
— Я присмотрел чёрные треугольники и украшу ёлку ими.
Теперь её очередь смеяться.
— А фонарики?
— Скрытая подсветка. Оттеняющая форму и функцию рождественской ёлки, — откровенничаю я.
— Какую такую функцию?
— Очевидную. Функция ёлки — рассказывать людям, что сейчас Рождество и на работу ходить не надо. Кроме того, она служит своего рода биологическим календарём. Если все крайние иголочки осыпались, значит, оттягивать наступление нового года больше не удастся. Тогда уже шутки в сторону.
Я наталкиваюсь на неё, только когда публика редеет настолько, что я начинаю задаваться вопросом, чего я так засиделся тут. Очевидно, только потому, что Катрине дома нет. Тут-то Сильвия и подтягивается — для определения способа её передвижения «тягуче» подходит хоть как-то — и берёт меня под локоток. Бесплатного шампанского больше не раздают, сверх него я позволил себе бутылочку минералки. У Сильвии в руке стакан красного вина; хотя тон её помады эффективно маскирует объём выпитого, тёмный налёт на зубах выдаёт правду.
— Соседушка, дорогой, — говорит она, — что ты здесь делаешь?
— Не надейся, всё прозаично, — отзываюсь я. — Но чур ты первая.
Я решил быть вежливым и компанейским. И не тревожиться, что кто-нибудь заметит меня за разговором с этой женщиной весьма одиозной наружности. Уже поздно, и все кругом беседуют с кем ни попадя. В более формальной обстановке я б, конечно, двести раз подумал. Но правда такова, что нечто в её взгляде привораживает меня. Что-то в глазах. Но что, я пока не улавливаю.
— О, — говорит она, и румянец густеет на пару тонов, — просто я хороводилась с Туре Мельхеймом. Ладно, мы с ним близко дружили. Бывают же в жизни ошибки, верно? Ты знаешь Туре?
Известие удивляет меня, но не до ступора. У Туре, насколько я посвящён, завидный послужной список.
— Знаю. А о какой «ошибке» речь?
— Да ты чего! Он же подсевши. Это первое, что бросается в глаза. Ну, второе, как в моём случае. Про первое не спрашивай, не скажу. А ты?
— Что я?
— Ты здесь чего делаешь? Кто тебя привёл?
— Туре Мельхейм.
У неё глаза на лоб. В буквальном смысле.
— Я построил им это всё.
— Ты???
Она озирается по сторонам, долго-долго. А потом происходит нечто неожиданное, прежде мне не доводилось сталкиваться с подобной реакцией. Она начинает дико хохотать. В этом хохоте клекочет первозданность и безудержность, интригующий звук, жаль, от него мурашки по спине.
— Знаешь, — удаётся ей наконец вымолвить, — знаешь, за кого я тебя приняла, когда встретила на лестнице? Наверняка он книжный дизайнер, сказала я себе, наверняка. Он весь как большой сериф. Прикинь?
— И что?
— Не так уж сильно я ошиблась!
— Не сильно, вроде как перепутала человека с шимпанзе.
— Чего?
— Видишь ли, у шимпанзе нет объёмного зрения. Эту привилегию получили люди, когда слезли с дерева и научились ходить прямо, возможно, это единственная неповторимая особенность человека. Так что книжным графиком шимпанзе быть может, а вот дизайнером интерьера — уж извините.
— Во как, — тянет она. — А так я тружусь в Министерстве по охране окружающей среды, это жена тебе наверняка рассказала. Только не спрашивай, чего я там делаю. Во всяком случае, объёмное зрение мне ни к чему. В бумажках ковыряюсь.
