Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Афганец выскакивает внезапно – точь-в-точь как всадник, от которого Алексей увернулся в первой атаке. Он бросается сбоку, и Зябликов ударом приклада парирует рубящий удар, отбрасывает лезвие кубера и, теряя равновесие, тычет ружьем в живот афганцу, не успевает тот снова замахнуться. Штык вспарывает баранью шкуру, пробивает стенку брюшины, кромсает кишки, рассекает желудок. Смертоносный кубер отлетает в сторону, афганец рушится на землю, и Зябликов, выпустив ружье, падает на поверженного врага, лицом к лицу, словно не мужчину убил, а завалил в постель доступную женщину.
Смуглую кожу заливает предсмертная белизна, изо рта, распахнутого в немом крике, хлещет на спутанную бороду кровавая пена; огромные глубокие глаза подергиваются поволокой. Никогда еще Зябликов не видел смерть так близко. На мгновение ему хочется встряхнуть афганца, крикнуть: «Не умирай, не смей!» – но уже поздно: жизнь толчками уходит из искореженного тела, судорога последний раз комкает поросшие седым волосом щеки, глаза стекленеют… Зябликов лежит на теле убитого им человека, лежит и видит, как глубокий покой опускается на мертвое лицо, черты разглаживаются, обретают неожиданную мягкость, неумолимую торжественность… словно убитый судит Зябликова и одновременно прощает его.
Смуглое лицо с всклокоченной бородой и распахнутыми глазами, лицо сурового судьи и милосердного заступника… Зябликов узнает его: это лицо было на старой иконе Спаса в материнской спальне. Маленький Лёша трепетал перед всевидящим взглядом – и надеялся, что всеблагой Иисус простит ему грехи, его крошечные, детские грехи.
Зябликов давно забыл материнскую икону, как забыл почти все, связанное с Церковью, – но сейчас, лежа на чужой азиатской земле, он сразу узнал этот лик. Губы пытаются вспомнить слова: Отче наш, иже еси на небесех, дай нам, дай нам что?.. а в мозгу бьется: Как же я мог? Что я наделал? – и следом приходят слова отшельника, впопыхах пересказанные Борджевским: Каждый из нас – Бог. Каждый мужчина и каждая женщина.
Господи, думает Зябликов, как же я не знал этого раньше? Каждый из нас… и этот афганец, и тот солдат, чье ружье я взял… Туркевич и Борджевский… полковник Лиманс и офицеры, с которыми мы обедали… обреченный воришка на вершине минарета и зеваки на площади, ждущие его падения… женщины с замотанными лицами и рыжеволосая Ева, укутанная в нежно-белый мех или обнаженно-прекрасная… каждый мужчина и каждая женщина.
Зябликов поднимается, но тут же, не в силах выдержать тяжесть своего откровения, падает на колени рядом с трупом. Сложив руки у груди, повторяет позабытое с детства: Отче наш, иже еси на небесех… – и в этот миг, высокий миг безбрежного прозрения, афганская пуля останавливает его сердце, и он не сразу замечает, что случилось, – покинув ненужное тело, он поднимается все выше и выше; как орел над бездной, кружит над полем битвы, выхватывая, словно бесценную добычу, разрозненные фрагменты реальности.
С высоты птичьего полета бегущие фигурки похожи друг на друга; поднимаясь в стратосферу, не различаешь цвета курток, формы головных уборов. Одинаковы стоны смерти, крики ярости – какой язык ни выбери.
Вот русские солдаты проходят по кирпичному мосту, усеянному трупами афганцев – пеших и конных, порубанных и потоптанных, истерзанных снарядами артиллерии и сабельными ударами, искромсанных копытами лошадей и сапогами пехоты… вот оставшиеся в живых афганцы отстреливаются из-под арок… сарыки и текинцы, выбежав из саклей, приветствуют победителей… проезжает перед строем генерал Комаров – с победой, братцы, благодарю вас!.. вот британские офицеры, получившие приказ не вступать в бой, бессильно сидят в палатках… вот несут полковника Туркевича, насмерть рассеченного афганским кубером… а вот падает на окровавленную землю тело гвардии поручика Зябликова, и на лице его проступает иконописный лик, милосердный и суровый… но проступает лишь на мгновение: ведь солдаты, найдя труп, не увидят ничего необычного… все, как у всех мертвецов, как у всех, убитых в этом бою… как у всех убитых.
* * *Там, наверху, вытянувшись в смертном оцепенении, лежит на своем ложе мертвый старик, и это значит – уже сегодня запахи скорби и траура, лицемерия и притворства сменят застоявшуюся вонь бесполезных лекарств, немощной плоти, медленного умирания…
Ты выходишь из дома, поднимаешься по извилистой тропе. В утреннем сумраке распростерлась внизу долина, неровным контуром поблескивает озеро, крыша знакомого дома чуть возвышается над деревьями.
Оранжево-алый обод солнца мерцает сквозь зубчатый гребень древних елей на склонах гор.
«Свободен, – говоришь ты себе, – наконец-то свободен! Пришел конец тирании, конец бессилию, конец безнадежной борьбе. Старик умер – и отныне никто не посмеет мне приказывать, никакие законы не возымеют власти надо мной, кроме тех, что я сам назначу себе. Еще пара дней – и я стану свободным человеком. Мир лежит передо мною, раскрытый и податливый; мир с дорогами и перекрестками, с наслаждениями, надеждами и страхами; соблазнами и опасностями. Подобно хищной птице парю я над ним, высматривая добычу, высматривая то, что по праву принадлежит мне».
Так ты говоришь, молодой дурак, полный надежд, – и хорошо, что никто тебя не слышит. Хорошо, что ты здесь один, – вдыхай полной грудью разреженный воздух холодного рассвета, смотри с горных высот на долину, раскинувшуюся у твоих ног, трепещи в ожидании будущего, в преддверии своей судьбы.
Взгляни – вот он, новый день! Огненный шар солнца отрывается от верхушек елей, озеро вспыхивает алым зеркалом, незнакомая птица клекочет в ветвях.
Какой прекрасный день, говоришь ты солнцу, какая прекрасная жизнь!
2010–2015Приложения
Благодарности
Я хочу поблагодарить моего редактора Анастасию Грызунову – мне кажется, столько раз эту книгу не прочтет ни один другой читатель. Настик, твои замечания, исправления и советы, как всегда, трудно переоценить.
Я думаю, этот роман никогда бы не вышел без моего литературного агента Юлии Гумен (литературное агентство «Банке, Гумен и Смирнова»). Дорогая Юля, спасибо за бесконечные переговоры и плодотворные обсуждения.
Я благодарен Елене Шубиной за высокую честь снова быть представленным в «Редакции Елены Шубиной». Дорогая Елена Данииловна, спасибо за проявленное внимание, живой интерес и дружеское участие. Я также хочу сказать спасибо Алле Шлыковой за внимательное и заботливое отношение к тексту.
