Альбер Коэн - Любовь властелина
Группа распалась. Любовь закончилась. Он пошел дальше, пересек скверик. Ребенок, качаясь, семенил навстречу неверной походкой пьяницы. Какой прелестный этот малыш, совсем не опасный, уж точно не ненавистник евреев. Он захотел его поцеловать. Нет, слишком уж беленький, через двадцать лет вырастет в антисемита. Он вышел из скверика. Мимо прошел полк, Иностранный легион, потому что белое на фуражках. Счастливые эти парни из легиона. Послушные, исполнительные, бравые, ни секунды не одинокие. Он заметил, что идет вслед за полком презренным строевым шагом — постыдным изобретением человечества, идет под музыку, подле лейтенантика с разбойничьей физиономией и длинными бакенбардами. А если ему записаться в Иностранный легион? У них не спрашивают документов, он запишется под вымышленным именем. Например, Жак Христиан.
Он опять прошел мимо той церкви. Уже никаких ковриков. Сегодня ночью одной девственницей станет меньше. Жаль, их и так раз, два, и обчелся. Колокола на церкви зазвонили, но не для него. Они призывали счастливчиков, избранных, велели им прийти исполнить сладостный долг, прийти согреть друг друга, быть вместе, в тепле, вместе, как те звуковые волны, которые они запускают в воздух, волны счастья, согласия, общности, льющиеся одна за другой. Может, окреститься? Не по убеждению, он не сможет, но чтобы иметь право быть здесь, чтобы его приняли. Он умнее их и страстнее, он будет даже более рьяным католиком, чем они, не веря при этом в их догмы. Но он сумеет так оперировать их догмами, так убедительно их доказывать цитатами, станет священником или монахом, видным религиозным оратором, все его будут уважать и любить. Сколько будет связей, сколько дружб. Да, все будут любить. Другой полицейский посмотрел на него пристальным невидящим взглядом коровы на лугу. Он перешел на другую сторону.
Улицы, улицы. Он шел и шел, с оскудевшим сердцем и подозрительным взглядом, шел и шел, грустный еврей, фальшиво напевающий что — то себе под нос, время от времени он выпучивал глаза, чтобы себя позабавить, а то принимался грызть арахис, маслянистого спутника одиночества, иногда он заходил в салон игр, чтобы полюбоваться падением шаров электрического бильярда, иногда бормотал что-то, широко жестикулируя. На Пасху он поедет в Рим и будет славить Папу вместе с восторженной толпой. Никто не узнает, кто он, он может кричать «Да здравствует Папа». По радио рассказывали о бурлаках на Волге. О, вот страна, где люди гостеприимны, при встрече целуют в уста. Давай, говори, иди, только не стой, говори хоть что-нибудь. Причуды писателя питают его творчество. Возьмем вот этого, минута, когда он с маниакальным упорством борется с узлом на галстуке, этой ничтожной минуте он будет обязан своеобразием своего произведения, фактурностью и точностью деталей. Как он боится привлечь внимание. Он опускает глаза, чтобы казалось, что они его не видят. Подозреваемый с рождения. Сделают ли они из него антисемита или он уже антисемит? И не скрывает ли его гордость стыд и презрение? Он горд, за неимением лучшего? Давай, говори, говори, говори, чтобы не думать о своей судьбе, говори быстро, о, лишь бы найти слова. Ариадна всегда так серьезно слушает хвалы ее красоте, принимает их, счастливо вздыхая, делает серьезное лицо примерной девочки. Дорогая, честная, доверчивая, всегда-то тебя будут обманывать. Ей бы нужен был лорд-альпинист, недоумок с сильным характером. Не повезло бедняжке.
Еще слова, скорее, все равно какие, чтобы забросать беду словами. Когда он был заместителем генерального шута, он ежедневно ощущал какую-то суррогатную общность, какую-то иллюзию братства, они вместе занимались всякой ерундой, и братство это оздоравливало его жизнь. Быстро, другие слова, если он перестанет говорить, беда снова вылезет на поверхность. Он не различал деньги, которыми ему давали сдачу, не мог сосчитать их, но делал вид, что проверяет, чтобы не шокировать продавца. Когда та бакалейщица заметила, что дала ему слишком много сдачи, она любезно хихикнула, чтобы показать, что не винит его за минувшую опасность. А еще давеча тип в магазине, когда он сказал, что забыл кошелек, скорчил такую рожу, рожу честного человека, осуждающего темную личность перед ним. Надо стать офицером, но не выше лейтенанта. Слушаться, командовать, знать свое место, иметь ясные, простые отношения с другими людьми. Или же завести котенка, который никогда не узнает, что он изгнанник, который будет с ним счастлив, и у него не будет неудовлетворенного, осуждающего, неверного подсознания. Они поселятся в отеле «Георг V», он станет его тискать, целовать, станет называть обожаемым солнышком, они будут счастливы вместе, котенку никто не будет нужен, кроме него. Конверт, запечатанный воском. Как она все старательно устроила. Большой конверт, посланный до востребования, а внутри большой конверт и маленькое письмо. Это письмо он знал наизусть. Сейчас, как раз, он его себе расскажет: «Любимый, в конверте, запечатанном воском, мои фотографии. Я сама сфотографировала с помощью автоматического спускового механизма. Предупреждаю вас, что они немного смелые. Если эта идея вам не понравится, порвите их сразу, даже не смотрите. Если вы их все же посмотрите и они вам понравятся, телеграфируйте мне сразу же, чтобы я знала. Конечно же, я сама их проявляла и печатала. Не открывайте конверт, пока не будете в одиночестве и очень этого не захотите».
Переход на другую сторону приносит счастье. Если красный свет зажжется, когда я досчитаю до семи, это знак, что все будет хорошо.
Красный зажегся на шести. Он пожал плечами, перешел дорогу. У стены сидят каменщики, перекусывают, болтают, жуя колбасу. Причастие, такой прекрасный ритуал.
Улицы, улицы. Быстро занять себя чем-то, еще слова, чтобы заполнить пустоту. Беда подстерегает, чтобы ворваться в любую паузу. Пойти к врачу? После ожидания в гостиной напротив смертельно раненной тигрицы он обретет друга на четверть часа, брата, который в зависимости от того, получит он двадцать франков или сто, будет в той или иной степени интересоваться им, положит свою надушенную голову на его нагую грудь. Сто франков — не так много за четверть часа доброты. Нет, доктор ведь велит ему раздеться, чтобы осмотреть его, и он увидит, он заметит. Врачи, как правило, антисемиты. Адвокаты тоже. И он сам, может быть. Да, вернувшись в отель, он их все разорвет не открывая. Или пойти к парикмахеру, который займется им, побреет, поговорит с ним, будет его любить. Парикмахеры меньше антисемиты, чем люди свободных профессий, если только ваши волосы не слишком вьются. В журнале была фотография трупа ребенка, найденного в Фонтенбло. Они скажут, что это ритуальное убийство, а у него нет алиби. А недавно красивый юноша на бульваре продавал журналы. Он кричал «Спрашивайте "L'Antijuif»![23] Множество людей купили журнал. Он тоже не мог побороть искушения. Он читал его на ходу, налетал на прохожих, рассматривая фотографию пузатого банкира в цилиндре, с огромным носом. Надо выздороветь, нельзя все время думать об их ненависти. Сейчас он спросит у кого-нибудь, где площадь Согласия, и таким образом вновь научится заводить отношения с людьми, придет в себя, выздоровеет. Вон тот тип, наверное, вежливо объяснит дорогу. Или попросить у него прикурить? Тип приветливо улыбался, пока он вдыхал огонь его зажигалки, прикуривая сигарету.
