Ночной поезд - Эмис Мартин

Поддержи маму. Поддержи отца. Поддержи отца. Прости прости прости прости прости прости прости прости прости…»

И так далее, до самого конца страницы: прости.

Через некоторое время я опять стояла посреди кухни, опять пила содовую. Опять наблюдала за его движениями. У него раскраснелись щеки. И не только от вечерней прохлады. Жесты стали резкими, походка – тяжелой. Он с шумом втягивал воздух. Я поставила чистую кассету. Покурила. Хотела перебороть первый шок, но потрясение не проходило. Наоборот, оно тоже стало резким и тяжелым – холодным, злым.

Не оборачиваясь, он спросил:

– Майк, разве это дерьмо не вызывает никаких симптомов? Физических?

– Обычно вызывает, – ответила я.

– Должна ведь появляться отечность, волосы начинают выпадать…

– Бывает и такое. Раз – и вместо шевелюры голый череп.

– Майк, хотите верьте, хотите нет, но… Раньше я считал себя более наблюдательным. Я целый год жил с наркоманкой, близкой к суициду, – и ничего не замечал. Допустим, если бы она облысела, я бы и этого не заметил. Но как я мог не почувствовать ничего странного, когда мы занимались любовью? Объясните мне.

– Физические симптомы проявляются не у всех. У наркомана не обязательно должны быть остекленевшие глаза или дурной запах изо рта. Дженнифер… Дженнифер очень повезло с физиологией.

– В этом-то и весь ужас. В этом-то и весь ужас.

Ее сияние выветривается из комнат. Из комнат выветривается любовь Дженнифер к порядку. В них постепенно проникает мужская энтропия – но видимых изменений пока нет. Синяя шкатулка все так же стоит на своем месте, у окна. Секретер открыт – сказалась предсмертная спешка. На столе, в вазе под лампой, выдыхается набор душистых трав.

– Боже праведный, – говорю я. – Может, она и грибы употребляла?

Трейдер подается вперед:

– Кто, Дженнифер?

Окончание колледжа: на фотографии три девушки. Они стоят, согнувшись от смеха, одетые в мантии и академические шапочки. Дженнифер хохочет во весь рот. Глаза сузились, как щелки. Примерно так же выглядят обе ее подруги. Но на фото видна и четвертая девушка – в углу, у самой кромки. Ей чуждо общее веселье. Ей, по-видимому, вообще чуждо веселье.

– Нет, – говорит Трейдер. – Дженнифер? Нет. Понимаете, здесь-то я и натыкаюсь на стену.

Он умолк – и на его лицо опять легла все та же хмурая тень.

– На стену? – переспросила я. – На какую стену?

– Ей претило искусственное взбадривание. Ну, в студенческие годы она, конечно, кое-что себе позволяла, как и все мы. Но после окончания колледжа поставила на этом крест. Один бокал вина – не более. У нее перед глазами был отрицательный пример. В первый год, когда мы стали встречаться, ее ненормальная соседка по комнате…

– Филлида, – подсказала я и опять заметила эту тень.

– Филлида. Глотала цинк, марганец, сталь и хром. И Дженнифер как-то сказала: «Она каждый Божий день съедает танк. Что с нее возьмешь? Она уже никто». К чему я веду? Иногда вечером мне хочется выпить, порой тянет покурить травку, и Дженнифер никогда не возражала. Но чтобы составить мне компанию? Она даже снотворное никогда не принимала. Таблетку аспирина – и то в самом крайнем случае.

– Дженнифер поддерживала отношения с этой Филлидой?

– Слава Богу, нет. Так, написала пару писем, и все. Эту малохольную отправили на ферму к мачехе. Потом они обе переселились в Канаду. Убрались с глаз долой.

Помолчав, я спросила:

– Не возражаете, если я задам вопрос личного свойства?

– Будьте проще, Майк. Какие уж тут церемонии?

Как складывалась ваша интимная жизнь?

Спасибо, неплохо.

Меня интересует последний год. Может, появился некий холодок?

Пожалуй, что да. Да, возможно, некий холодок я ощутил.

Это почти всегда верный признак. Итак, как часто вы занимались любовью?

Трудно сказать. В течение последнего года – раз или два в сутки.

В сутки? Или в неделю?

Раз или два в сутки. По выходным – чаще.

По чьей инициативе?

Что-что?

Инициатива всегда исходила от вас? Послушайте. Можете послать меня подальше, и я заткнусь, но некоторые женщины, которых природа наделила такой совершенной внешностью, на поверку оказываются абсолютными ледышками. Не тают, что бы ты ни делал. Какова она была в постели?

…Восхитительна. Вы не волнуйтесь. Я наконец-то смогу выговориться. Смешно, я понимаю. Но письмо, которое я вам показал, – чуть ли не единственное, которое почти не содержит интимных подробностей. Она сама не раз посмеивалась: «Кто бы поверил, что мы с тобой вытворяем? А еще научные работники». Когда мы с ней ездили отдыхать на юг, все знакомые потом удивлялись, почему это мы совершенно не загорели.

Значит, секс играл в вашей жизни важную роль.

Там все играло важную роль.

…А вы не замечали в ней какой-нибудь неудовлетворенности? Ведь вы сошлись с Дженнифер, когда она была еще очень молода. Не мучила ли ее мысль, что она что-то пропустила, чего-то не увидела?

Да откуда мне знать. Слушайте, что я вам скажу, Майк. У нас было так. Ни ее, ни меня не тянуло на сторону. Даже странно. Мы встречались с друзьями, с родственниками, часто навещали Тома и Мириам, ходили на вечеринки, у нас была постоянная компания. Но больше всего мы любили оставаться наедине. Не могли наговориться, смеялись, тащили друг друга в постель, работали. Мы считали, что приятно проведенный вечер – это вечер, проведенный дома. Не верите? Мы думали, что со временем успокоимся, но этого не произошло. Я не имел над ней власти. Не рассчитывал, что она всегда будет принадлежать только мне. Когда возникает такая уверенность, самое прекрасное уходит. Я знал, что она не раскрывается передо мной до конца. Что-то она держала в себе. Но эта сдержанность проистекала от ее интеллекта. Ей были совершенно не свойственны перепады настроения. Думаю, она могла бы сказать то же самое обо мне. Наши чувства были взаимными. Разве не к этому надо стремиться?

Я все собиралась уйти – и не могла. Уже держа в руках сумку, сказала:

– Это письмо. Оно ведь уже лежало в вашем бумажнике, когда я выдернула вас в полицейское управление? – Он молча кивнул; я продолжила: – Оно могло бы выбить почву у меня из-под ног.

– Майк, у вас под ногами и не было никакой почвы. Вы себя обманывали.

– Я надеялась помочь полковнику Тому, вот и все. А письмо могло бы ускорить события.

– Вот именно. А мне меньше всего хотелось что-то ускорять. Наоборот, мне хотелось все замедлить.

– Четвертого марта. Вы говорите, она была в хорошем настроении. Весь день. «Жизнерадостна, как всегда».

– Совершенно верно. Видите ли, Дженнифер считала, что человек просто обязан радоваться жизни. Не напоказ, а искренне.

– А вы, дорогой мой? Вы не отрицали, что уходили от нее «в ярости». Почему?

Сначала он как будто не отреагировал на вопрос. Но потом лицо его вдруг исказилось в некоем отчаянном унижении – которое мелькнуло и пропало. Он закрыл глаза и подпер голову рукой.

– В другой раз. – Вставая, он повторил: – Про это поговорим в другой раз.

В прихожей, когда он подавал мне куртку, я ощутила его прикосновение. Он высвободил мне волосы из-под воротника. Провел ладонью по спине. Я смутилась. Повернулась к нему и сказала:

– Когда люди на такое решаются… Когда люди делают то, что сделала Дженнифер, это обычно происходит по-другому. Человек обрубает все концы, выходит из игры. Для него все кончено. Но он тем или иным способом переводит стрелку на своих близких.

Где-то с секунду он пристально смотрел мне в глаза.

– Я этого не почувствовал, – наконец сказал он.

– Вам здесь тяжело, дружок?

Мне хотелось показать ему всю теплоту, на которую я способна. Но я не решилась. Положа руку на сердце, имела ли я право намекать, что хочу отвлечь его мысли от Дженнифер, мало того, готова ее заменить? Думаю, мой взгляд был недостаточно теплым. Да, наверно, мне не дано согревать взглядом.