Дом Кёко - Мисима Юкио

Осаму опирался рукой на ствол сосны, росшей уже за пределами сада, и смотрел на море и летние облака. На зов Тамико он обернулся. Вообще-то, смотрел он вовсе не на море и облака. А на то, как выглядят на их фоне его загорелая грудь и новые мускулы.

Вновь родившиеся мышцы блистали. Они стали такими после того, как он, привыкший к праздности, три с половиной месяца, трижды в неделю, не пропуская, ходил на тренировки в гимнастический зал. Роль он пока не получил, но мускулы определённо появились. Они бугрились, преображая контуры его тела. Он даже временно забыл о своём лице, а страстно, как выращенный своими руками бонсай, полюбил эти мускулы.

Осаму босиком ступил на доски. Со ступнёй на настил, словно пожертвование, осыпалось немного золотого песка.

Тамико и Осаму расположились в глубоких, развёрнутых к морю шезлонгах, потягивали холодные напитки и судачили о Кёко и Сюнкити. Но Осаму хотелось поговорить о другом. Ему не терпелось услышать от Тамико хоть что-нибудь о его «изменившемся» сильном теле.

Но Тамико ничего не говорила. Поэтому он опустил голову и снова посмотрел на свою выпуклую грудь. Загоревшая до янтарного цвета, с благоуханной плотью, подтянутая, мускулистая, широкая, мягкая, она выдавалась вперёд. Кто бы подумал, что это грудь прежнего Осаму.

Однако Тамико по этому поводу молчала. Бессознательно или поддавшись капризу привлечь внимание, он пролил на себя немного холодного лилового напитка. Жидкость, словно таинственная кровь, потекла от основания шеи на грудь. Тамико не обратила на это внимания. Осаму в конце концов нетерпеливо, кое-как рукой вытер грудь.

«Может, мускулов ещё мало?»

Так оно и было. Прошло три с половиной месяца, необязательно, что заметные ему самому изменения отчётливо увидели со стороны. А вдруг мышцы на груди немного ослабли, вдруг они, отражавшие свет моря и облаков, исчезли? Они не привлекали внимания, значит само существование новой плоти оставалось под вопросом.

Как человек, который в панике сжимает просыпающийся между пальцами песок, Осаму произнёс робко, словно заклинание:

— Ты не заметила? С мая этого года мой вес увеличился почти на четыре килограмма, а окружность груди — на десять сантиметров.

Однако это был не просто странный вопрос. Именно Тамико обязана была первой обратить на это внимание. Ведь прошлым летом в этом доме они впервые спали вместе. После этого Тамико больше не видела Осаму обнажённым.

Тамико удивил тон, похожий на упрёк, и она взглянула на Осаму. Однако ей было бы непросто оценить его тело. В памяти смешалось слишком много обнажённых мужских тел, которые она видела в течение этого года. Её непостоянство было поистине совершенным: она и вообразить не могла, что у разных мужчин разные тела. Можно ли назвать «индивидуальностью» обнажённое тело мужчины, будь он прекрасно сложен физически, или исхудал, или оброс жирком?

После некоторого раздумья Тамико по доброте душевной восхищённо воскликнула:

Точно! Тебя не узнать, таким ты стал мощным. Великолепное тело.

Но эта лесть больно ранила Осаму.

Кёко приехала вместе с Сюнкити.

«Кёко изволили прибыть! Кёко изволили прибыть!» Её шумное аристократическое появление всегда вызывало подобные эмоции. Ещё и большая летняя шляпа, прямо как балдахин над знатной дамой.

Кёко, которая здесь была впервые, повторяя «жарко, жарко», всё равно сразу вышла в сад и отправилась взглянуть на море.

— Как тут во время тайфуна? Море ведь так близко.

— Ты, наверное, про тайфун номер пять. В префектуре Кагосима было наводнение. — Тамико на удивление хорошо запоминала новости.

— Да я не про Кагосиму спрашиваю.

— A-а, здесь? Вроде бури. Целый день волны грохотали.

Когда тайфун ушёл, налетела туча красных стрекоз, но небу разбросало перистые облака. Лишь на один день осень возвестила о своём приходе, и вернулась палящая, как сегодня, тяжкая послеполуденная жара.

В окошко между нижними ветвями сосны Кёко засмотрелась на остров Хацусиму. Остров в форме правильной черепичной крыши был виден из любого уголка Атами. И форма, и название постоянно были перед глазами, поэтому и впечатление производили весьма заурядное. Но Кёко не думала о впечатлении. Это место она обнаружила, впервые приехав в этот дом, впервые выйдя в сад.

От усталости после поездки в машине и жары у неё слегка кружилась голова, и она вдруг погрузилась в фантазии, рисуя в воображении, что могло бы случиться на этом острове. Частично затянутый кучевыми, окрашенными в абрикосовый цвет облаками, он был бесконечно прекрасен и замечательно смотрелся в открытом море.

— Хочу попасть на этот остров, — вырвалось у Кёко.

— Вплавь не получится. Тут километра четыре, — бросил Сюнкити, который, опершись на ограду, тоже смотрел в открытое море.

Кёко, не обращая внимания на слепящие лучи солнца, смотрела вдаль. Вдруг вспомнилось, как Сэйитиро когда-то сказал ей: «Ты не можешь жить в настоящем».

Морской ветер ударил в лицо, рассыпал выбившиеся пряди. Сейчас ей трудно было осознать свои эмоции, но, пробуждённые словами Сэйитиро, они как-то были связаны с этим островом.

Мерцающее бликами море до самого острова наполнял солёный ветер. Этот клочок суши казался таким близким, что возникал соблазн протянуть руку и схватить его. Но Кёко сейчас не могла сжать в руке даже веточку, даже травинку оттуда. Остров не существовал в настоящем. Он принадлежал будущему или прошлому.

Неясные детали сливались в едином серо-голубом цвете, остров манил, как память, как надежда. Он казался и приятным воспоминанием, и призраком сокрытой в будущем тревоги. Сила, которая сейчас связывала его с компанией Кёко, напоминала музыку: она, словно порывы солёного ветра, насыщала пространство, превращала само расстояние в цепь эмоций, которые текли, искрясь и переливаясь. Кёко чудилось, что на сверкающем крыле этой музыки можно мигом переместиться на остров, как прошлого, так и будущего.

Что же будет, если отправиться туда? Кёко полагала, что привыкла бы жить там, будь она другой, не такой, как в своём доме в Токио, где воспринимала всё объективно, а откровенно опьянённой страстью. Ей представлялось, что вместо вечного хаоса в её душе поселился бы мягкий, словно шёлк, порядок в чувствах.

Когда Сюнкити сказал: «Вплавь не добраться. Туда километра четыре», Тамико рассеянно повернулась в другую сторону. Она внезапно вспомнила идею, которую вынашивала с вечера, но ещё не озвучила гостям.

— Отдохнём и сразу отправимся на Хацусиму, — произнесла она невпопад. — В доме есть лодка, лодочник как раз её приготовил и ждёт.

Все переглянулись с безграничным терпением к постоянным выходкам Тамико, но та совершенно не поняла, почему на неё уставились.

— Добро пожаловать. — Осаму только сейчас поздоровался с Кёко. Так всегда его приветствовала она, поэтому было занятно, что сегодня они поменялись местами.

— A-а, это ты? Совсем по-другому выглядишь. Разделся — и сразу как бронзовая статуя.

Кёко произнесла это без подготовки. Ведь то были замеченные ею красота и гармония, а ещё и обычный интерес хозяйки к собирающейся в её доме молодёжи.

На самом деле тело Осаму, чуть прикрытое набухающими мускулами, было худым, но поражало красотой. Оно выглядело отполированным жарким летним солнцем. Это сказывались его усилия.

Солёный ветер вернул живость ощущениям, Кёко постоянно слышала нечто вроде музыки. Даже в доме, кое-как поддерживая разговор, она прислушивалась к звукам с залитых солнцем мест. Всё полнилось звуками до краёв. Рёв волн, стрёкот цикад, полёт пчелы, шелест ветвей, сирена автобуса между Идзусан и Атами, плотная несовместимость смеси морского и горного воздуха… Всё это гармонично рождало запертую внутри монотонную музыку летнего дня. Если не обращать внимания, то ничего и не услышишь, но прислушаешься — и поймёшь, что музыка там точно есть. Но она — внутри: дошло до того, что Кёко чувствовала себя переполненной звучанием.