Александр Щёголев - Как закалялась жесть
— Жестокая штука — жизнь… Чего только не сделаешь, чтобы заработать на кусок хлеба…
— С черной икрой.
— Ты прости меня, Саврасов. Муж ты мой, кормилец мой. Знал бы ты, сколько денег в семью принес, — она покрывает поцелуями все, что от меня осталось. — Я твоя единственная радость, я же понимаю… я понимаю…
То, что она говорит — вовсе не садистская насмешка. Эвглена не притворяется, в эту минуту она искренне переживает. Но обольщаться на сей счет не стоит: только что она — сентиментальная дурочка, но прошла минута, и перед нами живодер с отрешенным взглядом. Сколько раз я наблюдал эту жутковатую метаморфозу…
Ее хрупкость — обман. У нее сильные, властные руки хирурга. Точные и быстрые движения. Она ласкает меня так неистово, что я вынужден ее остановить:
— Эвочка, я уже на подходе. Куда мы торопимся?
— Тогда — ты меня.
Она возбуждена, как высоковольтная линия. Чтобы замкнуть контакт, мне достаточно руки и языка. Она ритмично вскрикивает. Раз, считаю я. Слова больше не нужны, только цифры. Она запрыгивает на меня, торопливо помогая себе рукой, и пошли скачки. Я держу наездницу за грудь. «О-ой!.. Еще!.. Еще!.. О-о-ой!..» Через десять минут я считаю: два! Она не кричит, а воет. Спрашивается, кто из нас чья радость?
— А ты? — говорит она, измученно валясь на бок — рядом со мной.
— Я позже.
— Умница. Позже. Обязательно…
Я себя полностью контролирую, иначе нельзя.
— Расскажи что-нибудь, — прошу ее. — Как там, снаружи?
Только в такие моменты и можно раскрутить Эвглену на откровенность.
— Ты меня любишь? — неожиданно спрашивает она.
— К сожалению, да.
— Во всяком случае, ты меня любил, даже если это и в прошлом… Тут Ленка с Борькой обсуждали проблему любви. То гормоны приплетут, то невроз. А я, простая баба, слушаю их и по житейски думаю: как испытать оргазм, ну скажем… во время мытья посуды? Не это ли главная тема русской Камасутры, буде она когда-нибудь возникнет?
Жмурится, кошечка, вот-вот заурчит. Очень довольна собой.
— Испытать оргазм, Эвочка, можно только во время мытья медицинской посуды, и ты это знаешь, как никакая другая женщина.
— Все подкалываешь? Я почему об этом говорю. Мне кажется, Ленка не случайно насчет любви прохаживается. Тонко намекает, что это уже не для меня, что мое время вышло. А вчера перед обедом вообще перл выдала: мол, студия давно пустая, мамочка. Что, мол, перестали на тебя мужики клевать?
— Так вот о чем был у вас разговор, из-за которого бешеный мальчик Рома появился.
Я смотрю на кровать, на которой отдал концы капитан Тугашев. Спящего музыканта положили на другую.
— Нет, это была прелюдия к разговору. (Она гладит волосы на моей груди. ) Угомонили мы бешеного мальчика, а Ленка меня в кабинете ждет. И давай правду-матку гвоздить! Клюют на тебя, мамочка, только впечатлительные и безвольные существа, истерики да истероиды. Мужики на тебя, мамочка, не клюют. Вот и получается, что пациенты у нас сплошь безвольные истерики. Пациенты у нас — дерьмо, говорит. И все из-за тебя… из-за меня, то есть.
Эвглена привстает, рассерженная.
— Ну, привела я волевого бойца! И что? Он был идеальным пациентом?
— Если его убили, может, и был идеальным.
— Ну вот. Спасибо, напомнил…
Да уж, убийство продырявило картину их абсурдного мира. В дом вошла Новая Сила, но, по-моему, ни одна из хозяек до сих пор этого не поняла. Я наврал им, что опознал руку повара-китайца, — маленькая пакость. Пусть грызутся друг с другом, пока невидимый игрок осваивается… И еще — я, конечно, сильно рисковал, сообщая Елене, что убитый Рома Тугашев был ментом. Мать и дочь запросто могли помириться и выработать общее мнение. Например, такое: пора рвать когти. Сворачивать больницу, избавляться от свидетелей и трупов, причем, как можно скорее. В этом варианте моя кандидатура — первая на уничтожение. Но я рассчитывал, что неприязнь Елены к матери достигла той стадии, когда разум пасует перед распустившимся цветком паранойи…
Похоже, я не ошибся.
— А ты скажи Елене, что критиковать — все мастера, — предлагаю я.
— Уже. Знаешь, что она ответила? Сама, говорит, пойду на улицу, если мать обос… обделалась. Чертовщина. Что ты обо всем этом думаешь?
— Я думаю, не продолжить ли нам?
Эвглена сбрасывает халат.
— Правильно, хватит о грустном!
Она быстро возбуждается, кошечка. Она ложится на бок и подставляет мне попку. Я провожу пальцем по нежному позвоночнику. Млеет… Я легко могу ее убить. Задушить — одной рукой. Или сломать шею. Или взять за волосы и перекусить горло.
Если бы это могло меня спасти…
Убивать мою супругу нужно со смыслом, продумав все дальнейшее. Но если я почувствую, что меня опять пускают под нож, я сделаю это без всякого смысла. Я сделаю это.
— Ну? — торопит меня Эвочка.
Позы, которые мы практикуем, всего две: она сверху — я снизу, а также: она — спиной ко мне, я — сзади. На первый взгляд, иных вариантов быть не может.
— Давай попробуем по-другому, — предлагаю я.
— Как?
Я рассказываю.
— Ну у тебя и фантазия, — восхищается она. — А не свалишься с кровати?
— Ты меня держи.
Соединяем наши усилия.
Ее лодыжка на моем плече ходит ходуном, соскальзывает на культю. «Быстрее, Саврасов, быстрее!» Можно и быстрее. Теперь вся она бьется — как рыбина, выброшенная на берег. Я позволяю себе отключить самоконтроль, я отпускаю себя на небо. Т… т… три!!! Стонем хором.
Алик Егоров смотрит на нас с отвращением…
— Кстати, про любовь, — вспоминаю я «как бы вдруг». — Может, охлаждение твоих отношений с Еленой объясняется тем, что у нее парень появился?
— В каком смысле, — напрягается Эвглена.
— В том смысле, что не простой кавалер, а молодой человек с перспективой. По-моему, девушка думает о замужестве. Поздравляю, бабушкой станешь.
Она взволнована и не думает этого скрывать. Больше того, она пугается.
— Откуда знаешь?
— Елена сама рассказала. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня, а то твой отпрыск меня за это…
— Своих источников не выдаю. И что за кавалер?
— Кажется, в школе с ней учится.
— Понятно… — говорит Эвглена. — Многое становится понятным… — Она сползает с постели, попадая ногами точно в шлепанцы. — Ну, детки чертовы. Сопляки. «Гормоны любви» у них, видите ли…
Потягивается. Набрасывает на себя халат.
— Слушай, ты даже не представляешь, как мне помог!
Она заглядывает к тете Томе («Спит, старушка…») и снова прикрывает дверь в каморку.
— Мой рыцарь, вы достойны награды, — провозглашает она шепотом.
