Александр Терехов - Немцы
— Артист. Большой артист, — и спрятался в машину.
За успокоением все ходили побираться к Сырцовой.
— А-а, Эбергард… А мы тут… Чайку? У нас и котлетка есть, будете? — Из кабинета, «да нам уже пора», «мы уже попили, сами не знаем, чего сидим и встать не можем», разбежался, звякая чайными ложками, бухгалтерский люд. — Посмотрите, лимон зацвел! — как глухому, голосила толстая, боком ходившая Сырцова, запираясь на ключ. Эбергард оглянулся на две желтые капельки, повисшие среди сухих веток (что бы ни сказала — будь, как всегда), и улыбался, слушал, словно ради приличия, словно ему больше важны приключения лично ему неизвестных сырцовских внуков или дачных кошек — веснушчатая медноволосая Сырцова обожала земледелие.
— Ходит с пистолетом! Сама видела. Мне сказал: Галина Петровна, жизнь меня побросала. Я с таким быдлом работал! Так что у меня здесь никто плакать не будет. Марианке каждый день: бутерброды с семгой и черной икрой должны быть всегда. Инвесторов будем встречать по высшему разряду. Закупайте на представительские расходы. Вопросы есть? А Марианка, ты знаешь, как она умеет, попой повела: вопросов нет. И представительских у нас тоже нет. Та-ак удивился… Инвесторы с языка не сходят. Тут к нему уже первые подползли: «Стройперспектива», Запорожный из «Стройметресурса», «Золотые поляны» этого, Льва Эммануилыча… И префект каждому вот так, — Сырцова болезненной гримасой сжала губы и огорченно покивала головой, заговорив ровно, текуче: — Да, я тут посмотрел, столько у вас врагов… Столько врагов! Ну да ничего, будем помогать, да? Они ему: да всё у нас в порядке, всё мы порешали, и с мэром, и со Старой площадью, имена-отчества ему какие-то называют, что кто-то должен был ему звонить… А он как не слышит: столько врагов… Поможем, ничего, будем вместе по жизни пробиваться. Стасик Задорожный с во-от такими глазами вышел: а за что этому-то?! Сколько можно?! Очень, — Сырцова сложила пальцы щепотью и потерла с хорошо слышным мышиным пробегающим шелестом, — нацелен на это дело.
— Про всех префектурных, наверное, расспрашивает? — Эбергард заставил себя еще улыбнуться и спрятал губы в чашке, но она неожиданно оказалась пуста.
— Ему зам по инвестициям нужен свой, а Кравцова не уволишь. Бабец, когда дела сдавал, попросил: если с Кравцовым не сложится, не увольняйте Мишу сразу — у него жена умирает, подержите его. И монстр пообещал. Марианка подслушала: сказал — уверен, с Кравцовым сработаемся, если нет — год у него есть. Обещаю, Егор Иванович, так сказал. Да и все другие останутся на местах. И предложил: давайте, может, бизнес какой в округе затеем. Но у Бабца ума хватило: спасибо, не надо. Хотя это Кристианыч мне по секрету… Мэр префекту сказал: посылаю тебя на ВостокоЮг разобраться с провалом на выборах: кадры подвели Бабца или Бабец подвел свои кадры. Вот такая пуля прилетела!
Сырцова — наконец-то! — испытующе глянула на Эбергарда: выдержишь? говорить? нет? — закуталась потеснее в платок и нависла над столом, отодвинув грудью калькулятор, и Эбергард благодарно подвинулся навстречу — вот оно, всё лучше общей тьмы. Или общая тьма всё-таки лучше… Вот сейчас он родится на чертов этот свет!
— Галина Петровна, говорит, а что это за девятнадцать миллионов на пресс-центр? Я говорю: так наружная реклама на выборы. И соцопросы. И газеты…
— Так в других округах…
— Говорю: в других округах по шестьдесят миллионов! А он, сам глазки спрятал: а что за человек этот — Эбергард? Я говорю: многих мы с вами обсудили, и вот только про одного…
Эбергард благодарно сжал веснушчатое запястье главбуха.
— Могу сказать со всей ответственностью — душа у него есть! Добрый. Мастер своего дела. И деликатные вопросы умеет решать. Поговорите с ним. Монстр, а глазки не поднимает: какой-то он… И — не сказал!
— Но — с неприязнью?
— Не поняла. Но ты — ищи работу!
— Да вы так всегда говорите! — И они рассмеялись. — Говорят, из Питера?
— Всегда что-то говорят, — отмахнулась Сырцова, — а ты не слушай, а то зацепятся языками в столовой и — бу-бу-бу, бу-бу-бу… Кто мы такие? Никто! Как те, верхние, думают… что они думают… зачем и куда кого ставят — мы никогда не поймем! Отделывай квартиру и ищи работу! А мне бы до пенсии досидеть…
Эрна не позвонила сегодня, завтра, послезавтра, неделю, две, дальше, и что же: не позвонит он — она не позвонит никогда? И всё-таки позвонил, сам:
— Не виделись уже три месяца, — чуть не спросил: «Ты не обиделась на меня?» — Я уже соскучился, — свободно, не стискивая зубы, почему-то не получалось теперь говорить, Эбергард просил, он боялся, пусть скажет «тоже соскучилась, папа»; нет: — Давай на выходных сходим в клуб!
— Давай. — Прежний голос? Да, прежний голос. Или всё-таки новые интонации? Да, нет, хватит грызть себя — прежний голос!!!
— Возьми-ка в руки листок и чем записать, — радость возвращала ему уверенность, — давай, давай, я подожду… Взяла? Напиши в столбик: что бы ты хотела видеть в нашей новой квартире.
— А какая она будет?
— Я же говорил: большая! И отдельно запиши, что должно быть в твоей комнате — может, нарисуем облака на потолке? Или сделаем сцену?
В безопасный день, во вторник, когда монстр до обеда участвовал в заседаниях правительства, хмуро вслушиваясь в шепчущие подсказки Кристианыча, и плечо его брезгливо перекашивалось от гладящих прикосновений меловых и сладко-пахучих Кристианычевых перстов (первый заместитель префекта теперь особо следил за собственными индивидуальными запахами), а после обеда обходил нужные департаменты, в префектуре чаще улыбались и говорили громче, Эбергард решился навестить Марианну из приемной, бесшумно отворил дверь:
— Привет.
Марианна вздрогнула и отшатнулась от окна — почему-то босиком, похоже, она уже долго что-то высматривала во дворе — зачем? Словно отвернулась от всех поплакать.
— Господи, — побледнев, она потерла чуть сбоку левую грудь и побыстрей вернулась за стол.
— Ты что?
— Ничего, ничего, Эбергард, — говорила она, словно сквозь сон, словно вслушиваясь в еще один голос, более громкий, в диктовку. — Господи, как же хорошо, что это ты… Монстр просит ходить на высоких каблуках, а я… Чтоб ноги отдохнули.
Ничего из «садись», «хочешь кофе?», «чего не заходишь?», «поотвечай на звонки, пока я покурю», молчала и неловко разглядывала свои алые хищные ногти — невероятно: словно хотела, чтобы Эбергард поскорей ушел.
— Ничего, что я… — он показал под ноги, на паркет, — пришел, здесь, стою.
— Не знаю, — прошептала Марианна, — я теперь ничего не знаю. Он такой непроницаемый. Уборщица ночью зашла в кабинет, а на столе автомат и записка — «Префекта нет. Но ты не балуй».
