Эдуард Тополь - Свободный полет одинокой блондинки
— Пошел!
И конь с неожиданной резвостью вдруг сорвался с места в карьер и полетел по деревне.
— Эй, куда? — испугался Виктор. — Коня загонишь! Он же казенный!
Но Алена, не слыша его, понеслась во весь опор и еще пришпорила коня стременами.
…А потом под сыпью снега Алена и Виктор шли по единственной деревенской улице.
— Конечно, сейчас трудности в государстве, это понятно, — рассуждал Виктор. — Но уже есть движение к лучшему. Нам на почте уже лошадей дали…
Тут он осекся, заметив необычное оживление возле церкви-клуба.
Вход в клуб был забит крест-накрест досками, а рядом с входом стоял Марксен Владиленович, цепью прикованный к церковной ограде и с биркой-плакатом на груди, как у Чернышевского при публичной казни. Только у Марксена на бирке были написаны другие слова, на ней значилось:
ЖУКОВ! ВЕРНИТЕ НАРОДУ ОЧАГ КУЛЬТУРЫ!
Вокруг Марксена стояли дети-пикетчики, бывшие члены балетного кружка, с аналогичными плакатиками в руках. Среди них торчала и Настя.
И здесь же суетилась группа областного телевидения, состоявшая из телеоператора с камерой на плече и телевизионной журналистки, которая металась с микрофоном между прикованным Марксеном и подошедшим сюда Жуковым.
— Вот уже который месяц длится в деревне Долгие Крики борьба за клуб, — говорила журналистка в телекамеру и в свой микрофон. — Но послушаем председателя сельсовета… — Она повернулась и умело сунула микрофон Жукову. — Господин Жуков, что вы думаете по этому поводу?
— Во-первых, это у нас не деревня, как вы сказали, а уже село, — ответил Жуков. — Это во-первых. А селу положено иметь церковь — действующую и с попом…
— Но у вас же нет попа! — перебила настырная журналистка.
— Пришлют! — убежденно сказал Жуков.
— Хорошо, а теперь спросим другую сторону. — И журналистка подошла с микрофоном к Марксену. — Марксен Владил… — Тут она запнулась и старательно выговорила по слогам: — Вла-ди-ле-но-вич, что вы имеете против открытия церкви?
— Я объявляю голодовку! — заявил Марксен.
— На какой срок?
Но Марксен не дал ей себя запутать.
— Дети не могут без культуры! — сказал он в камеру. — Молодежь нуждается в клубе и дискотеке…
Журналистка, заметив подошедших Алену и Виктора, переключилась на них:
— А вот и сама молодежь! Девушка, что нужно вашему селу — церковь или дискотека?
— Лично нам сейчас поп нужен, — заявила Алена.
— Поп? — удивилась журналистка. — Зачем?
— А свадьбу сыграть.
Виктор воззрился на нее в изумлении:
— Свадьбу? Чью свадьбу, Алена?
Алена вздохнула с мукой:
— Догадайся, Витя!
31
Да, была свадьба — гремели бубенцы, жарила гармонь, пел-кричал горластый тракторист, и свадебный кортеж был лих и богат — впереди розвальни с разукрашенным Викторовым конем, в санях жених в черном костюме и бабочке под овчинной шубой и невеста в овчинном же кожухе-полушубке поверх белого свадебного платья. За ними катил «Запорожец» Кузьмы Аверьяновича, нового отчима Алены, со всей ее семьей — матерью, Настей, сводной сестрой Вероникой и Артемом. Потом ехала старая, послевоенных времен «Победа» с Жуковым, Марксеном Владиленовичем и родней Виктора. А за ними на тракторе с прицепом — сельская молодежь, горластый гармонист с аккордеоном:
Как на свадьбе у Алены
Выпил лишку мой миленок!
Я миленка не сужу —
Спать с невестой положу!
Девчата хором подхватывали:
Здорово, здорово
У ворот Егорова,
А у наших у ворот
Все идет наоборот!..
По замерзшей речке кортеж перебрался на другой берег и через заснеженный лес — с криками, частушками и хохотом — покатил в Черные Грязи, где была церковь с попом.
Но внезапно какой-то «газик» с милицейской раскраской догнал кортеж и стал гудеть трактористу, требуя уступить дорогу.
Молодежь в прицепе хмельно отмахивалась и дразнила милиционеров частушками:
А я в милиции служу —
От полковника рожу!
Взяли чернобровенькой,
Стала подполковником!..
Но менты продолжали гудеть и даже включили сирену.
Пришлось трактористу взять в сторону, уступить дорогу.
С помощью сирены менты обогнали трактор, потом «Победу», потом «Запорожец» и наконец сани с женихом и невестой. Но вместо того чтобы умчаться дальше, вдруг развернулись, перекрыли дорогу.
Виктор, натянув поводья, с трудом остановил разгоряченного коня — тот всхрапывал, пускал пар из ноздрей, недовольно размахивал хвостом и бил копытом дорогу.
Но менты на коня — ноль внимания, а выйдя из машины, прямиком подошли к розвальням. Старший, с погонами старлея на полушубке, сказал невесте:
— Бочкарева Алена Петровна?
— Ну… — сказала Алена.
— Вы задержаны. Пройдемте.
— Как это «задержана»? Почему? — опешили Алена и Виктор.
— На каком основании? — вмешался, подойдя, и Кузьма Аверьянович.
— У нас приказ, — ответил ему старлей. — Немедленно доставить ее в Москву, в прокуратуру.
— Но у них же свадьба! — возмутился и подошедший Жуков.
— Придется отложить. — И старлей показал Алене на милицейский «газик»: — Прошу!
Алена прошла валенками по снегу, и милицейский «газон» увез ее от недоумевающих родственников, гостей свадьбы и опешившего Виктора, который только в последний момент сообразил схватить со дна розвальней какой-то пакет и крикнуть Алене вдогонку:
— Алена, туфли! Туфли забыла!..
32
Москву заштриховала влажная, с тяжелым снегом поземка. Прокатив сквозь нее по Ленинградскому шоссе, милицейский «газик» сначала застрял в постоянной пробке у Белорусского вокзала, потом все-таки пересек Тверскую и через утопающие в сугробах Лесную и Новослободскую улицы подъехал к воротам Бутырской тюрьмы.
Здесь, в следственном кабинете с зарешеченным окном и голыми стенами, не было никакой мебели, кроме стола следователя и двух стульев. На столе стояла электрическая пишущая машинка «Москва», возле нее лежали диктофон и стопка бумаг. За столом сидел следователь, напротив него — Красавчик, он же Аленин Принц.
Алене сесть не предложили, ввели в комнату и оставили стоять у двери.
Она была в валенках и в белом свадебном платье, полушубок с нее сняли еще до этого, в караулке.
Следователь, глядя в бумаги на своем столе, нажал на кнопку диктофона и сказал буднично-заученным тоном:
