Михаил Елизаров - Библиотекарь
– Алексей, туалет сразу возле входа, только бачок барахлит, – произнес он, спросонья щурясь от яркого света. – Это все Саня, зараза, вечером опять рычаг сломал. Там ведерко зеленое, воды наберите и слейте, а бачок я утром починю… – Игорь Валерьевич был в спортивных штанах и майке, подчеркивающей его бычью мясистость. Нож лежал рядом на тумбочке. – Плохо спится на новом месте?
– Извините, я не хотел вас разбудить.
– Да ничего страшного, я вполглаза дремал… Если что понадобится, вы со мной не церемоньтесь, смело поднимайте…
Уже выходя из туалета, я заметил на двери овальную табличку с барельефом в виде писающего в горшок мальчугана. Такая же лет двадцать назад висела и у нас дома, а после куда-то подевалась. Странно, вид этого безмятежного мочеиспускания, длящегося десятилетиями в самых разных квартирах, неожиданно меня успокоил. А может, страх просто сам собой вытек, и я смыл его из зеленого ведра.
Я вдруг почувствовал, что жутко устал. И затылок ныл, точно кто-то давил на нем ботинком окурки. Я закрыл глаза, и мне приснилась головная боль.
Утром Игорь Валерьевич назойливо зудел электробритвой и шумно кухарничал – звякала в мойке посуда и шипела сковородка.
– Как спалось, Алексей?! – крикнул он, заслышав, что я встал, выглянул сам с вилкой в руке и наколотым хлебным ломтем. – Умывайтесь, сейчас завтракать будем. Гренки любите? С ветчиной и сыром…
Фамилия у Игоря Валерьевича была Кручина, что совсем не соответствовало его жизнерадостному темпераменту. Вел он себя, словно мы давние приятели, говорил в бодрой манере радиодиктора из «Утренней зарядки». Я избегал встречаться с ним глазами, а он всякий раз подстерегал меня широкой улыбкой:
– Да вы не стесняйтесь, Алексей, накладывайте, я еще нажарю. Во-от, молодцом! Может, салат сделать?
Я поспешно отказался, потому что не вынес бы вида Игоря Валерьевича с ножом, пусть даже с кухонным.
– Как насчет чаю с лимоном? Не возражаете? Ну, и славно! – и тут же принимался мурлыкать задорный мотив.
Это чрезмерное дружелюбие за полдня вымотало меня окончательно. Я ему не верил и каждую минуту ждал резкого финала спектакля, после которого изощренная приветливость Игоря Валерьевича покажет свое истинное свирепое лицо.
Он же тем временем увлеченно расспрашивал, чем я занимался в жизни. Узнав, что я заканчивал металловедение, он просто расцвел:
– Алексей! Да мы с вами коллеги. Я ведь сам инженер-литейщик!
Я слушал его, а сам беспокойно посматривал на тумбочку с лежащим на ней вчерашним оружием. Это был не нож, а скорее штык с очень длинным лезвием.
Игорь Валерьевич взгляд мой заметил, но истолковал по-своему:
– Нравится? Антиквариат. Времен Первой мировой. Как в наши края попал – загадка, наверное, еще в Гражданскую… – он потянулся к тумбочке, и мое сердце болезненно сжалось.
Впрочем, ничего страшного не произошло, Игорь Валерьевич осторожно переложил штык мне в руки. Я потрогал выбитую буквенной аркой надпись на крепком долгом клинке «Modello Argentino 1909» и «Zolingen», гладкие деревянные плашки на рукояти и, повинуясь стереотипу, чиркнул по лезвию подушечкой пальца.
– Острый, – гордо подтвердил Игорь Валерьевич. – А как же иначе! Красавец, да? – Было видно, оружие свое он любит и ценит.
Затем Игорь Валерьевич принес альбом с фотографиями, и я из вежливости пролистал его весь.
– Батя с мамой… покойные, – комментировал по ходу Игорь Валерьевич, – брат Никита, он сейчас в Архангельске… Это я в армии, в Закарпатье служил… Институт… Учился на вечернем, ну и работал, понятно. Двадцать пятый год в литейном цеху… Вот бывшая жена. Не сошлись характерами… А это меня орденом награждают… Верите, меня бы к Герою Соцтруда представили, если бы Союз не развалился, уже и бумаги все были, а потом – копец, производство свернули, спасибо, хоть завод не прикрыли…
Последние страницы были заняты коллективными снимками: Игорь Валерьевич в окружении людей, среди которых я узнал вчерашних похитителей и дядю Максима.
– Наша читальня. Вот со мной Федя Оглоблин, который за рулем вчера был, а рядом с ним Саша Ларионов, тезки наоборот – один Федор Александрович, а второй Александр Федорович… Пал Палыч, только без усов, он их для конспирации отпустил… Сашка Сухарев и Танечка Мирошникова, Маргарита Тихоновна… Ну, вы еще сегодня с остальными познакомитесь… Возгляковы – Мария Антоновна и дочки ее – Анна, Светлана и Вероника. Денис Луцис… Дежнев Марат Андреевич, наш семейный доктор. Замечательный человек… Вадька Провоторов, Гриша Вырин… А вот, – он ткнул пальцем в бритоголового гигантопитека на заднем плане, приобнявшего почти весь паноптикум ручищами необъятной длины, – Иевлев Николай Тарасович. Сила – словами не передать. С таким товарищем нигде не страшно… А слева от Маргариты Тихоновны – Пашка Егоров… Его уже нет в живых, Пашки. Как и Максима Даниловича… А это, со Светой Возгляковой, – он указал на субъекта в темных очках, прилепившегося полипом к самому краю снимка, – очень нехороший человек – тот самый Борис Аркадьевич Шапиро. Н-да… Из-за него, можно сказать, беды у нас и начались, – Игорь Валерьевич помрачнел.
– А что это за собрание и кто там будет? – вдруг отважился я на вопрос.
– Всякие люди. И друзья, и враги… В общем, долго объяснять, – Игорь Валерьевич виновато улыбнулся. – Просто Маргарита Тихоновна просила вас не тревожить, не забивать лишней информацией голову…
Неожиданно вспомнив, что мне вечером «выступать», Игорь Валерьевич оставил меня в покое.
Пока не появилась Маргарита Тихоновна, я просидел на софе, делал вид, что готовлюсь к «докладу», но малевал лишь судорожные каракули на листках, выданных мне Игорем Валерьевичем.
СОБРАНИЕ
«Раф» тормознул у высоких железных ворот. Над бетонной оградой кудрявилась спираль колючей проволоки. Наш водитель коротко посигналил, и ворота открылись. Мне показалось, мы въехали на территорию какого-то завода, потому что из чуть подсвеченных фонарем сумерек выступали одинаковые, точно коровники, цеховые бараки.
– Вставайте, Алексей Владимирович… – Маргарита Тихоновна к собранию принарядилась в строгий темно-синий костюм, украшенный на лацкане крупной малахитовой брошью, соорудила высокую прическу, подкрасила губы, ресницы и нарумянилась. Только туфли на ней остались вчерашние – черные, с морщинистыми бантиками. – Выходим…
Мною снова овладел страх, и даже деликатное «Алексей Владимирович» уже не успокоило. Нет, я не боялся расправы. Это было предчувствие необратимости происходящего, Рубикона, черты, преступив которую, нельзя вернуться в прежнюю жизнь.
Маргарита Тихоновна повторила призыв, но я, точно оглушенный, не пошевелился. Тогда Саша Сухарев и Таня осторожно взяли меня под руки и практически вынесли из машины.
