Анатолий Лернер - Тремпиада
и он отвернулся… и сделал шаг, чтобы уйти…
Мертвые волосы зашевелились у него на голове. Там, куда был устремлен его взгляд… там, куда был устремлен его шаг… там свинцово поблескивали притворы Чистилища.
поспешно оглянулся!.. но — тщетно… Сияние исчезло… не было больше никакого сияния!.. и блядские видения исчезли… и гнев с бешенством тоже…
не в силах воспринять урок Зеркальной Мудрости, он расплескал весь свет!.. Даже сияние гнева погасло в нем, превратившись в серую покорность… и теперь… стоя у врат ада… он обреченно выслушивал чьё–то последнее наставление!..
— Поступай так, чтобы тебя не страшил яркий, ослепительный… чистый… белый свет…
золотой фиксой поблескивал монорельс Русских горок…
— Верь в Мудрость… верь искренно… со смирением…
— Это свет милости… — проскрипело над головой… и лязгнул последний крюк, который мог бы стать для него спасительным… проводив пустой крюк, он вздохнул… и решительно шагнул вперед!.. тележка монорельса покачнулась, и он сам на себе пристегнул ремни…
сильно раскачиваясь, он несся куда–то!.. И сквозь грохот тележки слышал вопли спасённого!.. тот повис на одном из крюков, и теперь висел над пропастью… на самом дне которой… петлял он вместе с монорельсом Русских горок…
— меня не привлекает тусклый свет преисподней!!! — кричал обезумевший от радости… кричал ему!.. несущемуся прямиком в ад!.. он орал это тому, кто сам на себе пристегнул ремни…
Винить было некого.
где–то рядом прозвучали слова молитвы… неожиданно прозвучали… понятно, искренне и светло…
«Блуждая, увы, в сансаре
из–за подверженности безудержному гневу,
я обращаюсь с молитвой к тому,
кто поведёт меня к Зеркальной Мудрости
по пути света сияющего.
И пусть Божественная Мать Мамаки будет моей защитой на этом пути.
Да избегну я опасностей Бардо
И достигну всесовершенного состояния Будды».
С последними словами он слился с сиянием радужного света и был принят в Бесконечное Блаженство Восточной обители…
— Приехали, — донеслось до сознания… Русские горки оставались за спиной. В лицо смотрело ЧИСТИЛИЩЕ…
Кто–то щёлкнул рубильником… и воцарился мрак…
5. Я И АЛХИМИК
теперь потерпевший катастрофу самолет его тела… походил на развороченную подлодку, из которой кем–то невидимым извлекались какие–то агрегаты… —
— Разворовывают, — вскипела обида!.. — грабят… гады!..
жёлтым было всё, что касалось агрегата осязания… тусклый жёлтый свет прожектора… он, приближался со стороны мира людей… автономный аппарат, похожий на хищную рыбу, осветил обломки… «Splendid», — равнодушно прочел он[9].
Я и Алхимик работали в «спарке». Я — чуть повыше, Алхимик, — сам избрал себе перекрестие во вселенной, — соответственно, пониже. В самой что ни на есть Материи.
Алхимик, следящий за метафизическим превращением, обычно погружал себя в гипнотическое состояние… по его предположениям, подобное состояние давало весьма приблизительный… но всегда ошеломляющий результат…
— Сейчас ты пропускаешь нечто интересное, — обронил я в сторону Алхимика. Но тот был занят земными делами. Алхимик скручивал свой утренний «джойнт»…
Я посмотрел на него снисходительно и подумал, что всему свой час. Все придет в свое время… алхимический процесс запущен… происходит реакция… и мы с Алхимиком здесь — не просто наблюдатели…
Первородная форма элемента земли сияла, как и положено, золотом, когда… из Южной обители Блаженства пришел и озарил меня своим сиянием Бхагван Ратнасамбхава.
Он был жёлт, как улыбка дыни!.. как долька солнца в стакане южанина… как прокуренные пальцы стариков, греющих свои суставы морским песком… песком, до желтизны прокаленным солнцем…
Золото текло… струилось и проникало во всё… оно играло везде… золото… Рожденный из камня снискал себе прозвище Украшателя. Он был щедр на драгоценности и особую слабость испытывал к самоцветам…
Шею его могучего тела обвивали нежные руки Божественной. Имеющей глаза, не было нужды выглядывать из–за спины возлюбленного, чтобы видеть, как сиял тот от восторга!.. как рад был он ей, своей женщине!.. и как переносил эту радость на своих друзей!.. а Бхагван Ратнасамбхава радовался даже тому, какое неотразимое впечатление произвели они своей компанией на встречного…
— Посмотри, — довольно сказал он, и выпустил из рук драгоценный камень, поставив его на подлокотник трона, украшенного резными конями.
Я отметил, что и камень, и резные кони, и резвые лошади Украшателя были великолепны. Должно быть, у него была лучшая из конюшен. И сбруя на его лошадях была дорогая… крепкая была сбруя… надежная и красивая… золото… камни… жемчуг…
Зато колокольчики — простые… медные…
Его попутчики, Лоно неба и Всеблагой, были со своими двумя красавицами, жрицами и хранительницами карт Таро…
Эти цыганки были веселы безудержно, но и строги в меру… Одна из них держала четки из изумрудных горошин, другая — благовония. Только что подожжённая палочка, распространяла приятный аромат сандалового дерева…
— Хочешь, все про тебя расскажу? — Лукаво смеялась в лицо Алхимика цыганка, поигрывая волшебными картами. А я смотрел в ее иудейские глаза и никак не мог вспомнить ее имени на санскрите.
— Ее зовут Дхупема, — сказала цыганка, держащая четки. — А меня называй Махлаймой…
— Очень приятно, — промямлил Алхимик, не сводя глаз с сияния радужного гало у них над головами.
— А это…
— … мы знаем, — перебила Алхимика Дхупема, — это твой союзник. Но когда–нибудь вы всё равно расстанетесь… и потеряете друг друга…
— Ты его потеряешь, — лукаво сообщила мне Махлайма… — однажды… сюда приходят навсегда!..
— И каждый приходит поодиночке, — кокетничала Дхупема, появляясь из–за спины Алхимика.
Ее лицо было так близко!.. а радужное гало так переливалось!.. что не сдержался Алхимик… протянул руку… прикоснуться к ее радуге…
девушка снисходительно улыбнулась… когда, приоткрыв глаза, увидела, что он не ею любуется, а… рассматривает… и даже не её, а только её радужное гало. Почувствовав, что за ним наблюдают, Алхимик смущенно отдернул палец…
— Это агрегат осязания в его первичной форме, — улыбаясь, объяснила Махлайма. — Его первичная форма является в желтом свете Мудрости Равенства, — вышколенно говорила она, закатывая к небу подведенные охрой глазки.
Девушка улыбнулась. Она взяла его за руки, и в это мгновение могло показаться, что сама она стала превращаться в поток света. Да она и была им. Она была самим украшением света.
Она смотрела на Алхимика, а тот потел, таял и растекался в улыбке. И читал он в глазах Махлаймы: «Ну вот, видишь, урок я выучила, а теперь — давай поиграем»…
наблюдатели едва не упустили Воина, который уже давно маячил на горизонте. ослепленные!.. они всё ещё купались в лучах счастья Рожденного из камня!.. смущённые… эти тантрические танцы!.. эти его спутники!..
А Воин, не выдержав силы сияния, устремил своё внимание к тусклому… голубовато–жёлтому свету… тоскливо и неуютно отражал мутный прожектор тот свет… свет, хорошо знакомый по миру людей… такой привычный…
Видел Алхимик, как пал на колени Воин… Видел, как скорбно… с какой тоской он глядел туда… откуда тянулся хищный свет прожектора… видел, как в глубинах мирозданья крутился подводный агрегат–пиранья!.. приняв сигналы «SOS», он не души устремился спасать!.. а тайно проследовал к месту аварии… на запах крови!.. чтобы выпотрошить железные туши подлодок…
сознание Алхимика занимало иное… ему была любопытна и по человечески понятна готовность Воина вернуться назад… один привет из того мира… и тоска звала назад!.. в ад!.. где тусклый свет прожектора «пираний» сменялся сиренами и миганиями полицейских машин…
Но не завладела сердцем тоска!.. и озарилось сердце желтым светом!.. И постиг Алхимик тот свет Мудрости Равенства. И заключалось оно в праве на выбор. Выбор — вот истинное равенство…
