Андрей Бондаренко - Желтая роза в её волосах
Всё бы и ничего, но только очень досаждало ощущение полного и окончательного безлюдья. Появленье хмурых матросов – два раза в год – было не в зачёт. Первобытная тишина, песцы, чернобурки, медведи, росомахи, наглые полярные волки, стаи перелётных уток-гусей, тучи комаров и гнуса, всполохи полярного сиянья, да далёкий морской прибой. На этом и всё…
Впрочем, иногда у Егора появлялось чёткое ощущение, что за ним кто-то старательно наблюдает.
Во-первых, это происходило в периоды новолунья. Как только Луна приближалась – по своей геометрии – к форме идеального круга, так всё крепче зрела уверенность, что за тобой установлена тщательнейшая слежка….
Во-вторых, при каждом дальнем походе – по письменному требованию господина Ивана Николаева – за новыми бивнями мамонта.
До юго-западных заболоченных распадков – от хижины-землянки – надо было пройти километров тридцать-сорок. Если вдуматься, то и не расстояние вовсе – для взрослого и подготовленного человека. Семь часов хода до распадков. Два часа – на «раскопки» в болотистой жиже. Девять с половиной часов – усталому и гружёному – на обратный путь. Ерунда ерундовая. В любом раскладе – ночуешь дома. Но, ощущения….
Путь к юго-западным болотам пролегал через странное плоскогорье. Чем, собственно, странное? Своими камнями – необычными по форме, да и по содержанию. Идёшь мимо них, и, кажется, будто бы эти загадочные плиты разговаривают с тобой….
Плиты? И грубо-обработанные плиты, и высокие плоские валуны, поставленные на попа, с нанесёнными на них непонятными руническими значками.
Руническими? Да, где-то на самых задворках подсознания Егора жило-существовало это понятие-воспоминание…
– Шаманское кладбище, – шептал Егор, – Подумаешь, мать его, не страшно. И не такое видали…
Здесь он Душой не кривил. Действительно, в глубине этой самой Души жила железобетонная уверенность, что её (Души), хозяин способен на многое. На очень – многое. Что, собственно, и доказал – когда-то, где-то, кому-то – в жизни своей прошлой, сознательно позабытой.
Тем не менее, проходя – туда и обратно – мимо шаманского кладбища, Егору казалось (чувствовалось?), будто бы за ним кто-то наблюдает. Внимательно так наблюдает, вдумчиво и пристально. Может, действительно, казалось. А, может, и нет…
Ещё каждый день – по два-четыре часа – он работал. То есть, писал. Егор для этого и поселился в заброшенной хижине, расположенной на далёком чукотском мысу.
Игра такая, мол, пока не напишу полноценную трилогию – о верной и счастливой любви – домой, то есть, в Питер, не вернусь.
Главную Героиню трилогии звали – «Александра». Так звали и жену Егора, безвременно умершую несколько лет тому назад…
Все мы играем – в Игру – на природе.
Все мы – играем. Вдали
Замерли в стенке – железные гвозди.
Замерли – все корабли.
Замерли, замерли. Все – давно – замерли.
Быт – как всегда – правит бал.
Сердце давно – безнадёжно – изранено.
Осень, старый вокзал.
Новый побег – лекарство от скуки.
Старая, право, Игра.
Новенький труп, а над трупом – мухи.
Это – увы – навсегда.
Как бы там ни было – Зла уже налито.
Там. На заре. Поутру.
Счастлив бывает лишь тот, кто – как правило,
Часто играет – в Игру…
Счастлив бывает лишь тот, кто – как правило,
Часто играет – в Игру…
Камлание
Очнулся Егор ночью, в предрассветный час. Закат ещё догорал – пунцовыми углями, а рассветная зорька уже теплилась – робкой нежно-алой улыбкой.
Он сидел на земле, прислонившись затылком к холодному камню. Правой щеке было тепло, а во рту – сухо-сухо.
– Попей, охотник, – предложил хриплый женский голос. – Попей. Тебе сейчас пить много надо. Это отвар Золотого Корня, дед в тундре отыскал. Глядишь, жар и пройдёт…
Губ коснулся край алюминиевой кружки. Егор, сделав несколько жадных глотков, закашлялся. Вкус у напитка был странный – чуть кисловатый, с ярко-выраженными нотками имбиря.
«Это чукчанка Айна, внучка тутошнего шамана», – отметил про себя Егор, а вслух спросил:
– Что со мной?
– Ноги промочил и заболел, – ответила девушка. – Жар у тебя. Горишь весь. А, может, это от тоски…. Ничего, дед вылечит. Он сейчас камлать будет, шаманить, то есть. Просить у добрых Богов, чтобы они тебе даровали долгие спокойные годы…. Я вчера, как раз, смастерила новый бубен. Каркас сплела из куруманника. Натянула на него моржовую шкуру. Хороший бубен получился, громкий…. Сегодня, дед говорит, очень удачная ночь. Первый раз за лето на небо выйдут Тени Огня. Северное Сиянье – по-вашему…. Давай, охотник, попей ещё.
Егор, глотнув странной жидкости, медленно повернул голову: метрах в тридцати пяти от базальтовой скалы горел высокий жаркий костёр, около которого, внимательно вглядываясь в ночное небо, вернее, в его тёмно-бордовый западный край, застыл старый Афоня.
Шаман был облачён в широкий бордовый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и блестящими монетками. На голове старика красовалась аккуратная песцовая шапочка с пышным пыжиковым хвостом. Лицо пожилого чукчи было щедро покрыто чёрными и ярко-красными знаками – вычурными и странными.
Афанасий, несколько раз ударив в бубен, прокричал несколько гортанных и резких фраз. Создалось устойчивое впечатление, что на Небесах его просьбу услышали: от тёмной линии далёкого горизонта – до тусклого ковша Большой Медведицы – протянулись неровные и изломанные светло-зелёные полосы.
Через несколько мгновений полосы начали причудливо изгибаться, меняя и беспорядочно чередуя цвета. Вот, одни полосы стали светло-голубыми, другие – светло-розовыми, между ними отчаянно заплясали сиреневые и фиолетовые всполохи.
Постепенно вся западная часть небосклона окрасилась в самые невероятные, но удивительно-нежные – при этом – оттенки. Тени Огня горели, то расширяясь, то сужаясь, резво пробегали в противоположные стороны, но никогда не пересекались между собой. Егор заворожено смотрел в небо, уже не понимая, явь это чудесная, или же самые обыкновенные галлюцинации, навеянные простудным жаром…
Шаман закружился в каком-то странном танце, полном резких и угловатых движений, запел – на родном языке – что-то очень тягучее и рвано-непостоянное. Порой в песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный гнев, звучала ничем неприкрытая агрессия.
Удары в бубен становились всё чаще и громче, старик, обойдя несколько раз вокруг яркого костра, по широкой дуге стал приближаться к Егору. Вот, его сутулая и неуклюжая фигура полностью заслонила собой отчаянно-пляшущие Тени Огня. Егор видел только глаза шамана – чёрные, бездонные, отрешённые и безумно-тревожные…
Афоня сделал два шага в сторону. Опять перед затуманенным взором Егора оказались разноцветные бегущие полосы, переливавшиеся самыми нереальными оттенками. Шаман вновь занял прежнее положение, и, не прекращая петь, принялся размеренно раскачиваться из стороны в сторону.
Перед Егором навязчиво замелькал нескончаемый калейдоскоп: чёрные страшные глаза – светло-зелёные всполохи, глаза непонятного цвета, но полные доброты и надежды – розовые неровные полосы с тоненькими сиреневыми прожилками…
Сколько длилось это безумие? Может, час, может – гораздо дольше. Егор уже перестал ориентироваться во Времени и Пространстве.
По лицу шамана текли тоненькие ручейки пота, в уголках узких губ пузырилась светло-зелёная пена, тёмное лицо перекосила гримаса нешуточной боли. Его движения всё убыстрялись и убыстрялись, бубен гудел уже одной, нескончаемо-тоскливой нотой. Тени Огня – казалось, вслед за стариком – заметались по небу с невероятной скоростью, изгибаясь уже по совершенно-экзотическим траекториям…
Егор почувствовал, как по его позвоночнику плавно проползла-перекатилась горячая, бесконечно-приятная волна, после чего нестерпимо закололо в солнечном сплетении, а голова стала ясной и пустой.
Он, неожиданно для самого себя, упруго вскочил на ноги и громко запел на совершенно незнакомом ему языке – мягком и певучем, полном множества звонких согласных…
Было легко и невероятно радостно. Душа, проснувшись, тоненько звенела и будто бы улетала – в блаженную даль.
Он понял, что болезнь отступает. Навсегда.
– Теперь можно и уезжать, – прошептал Егор. – Домой…
Кусяма Бен Ладен и царь Соломон
(Антипотребитель)
Старенький светло-зелёный «Пежо», устало пыхтя, остановился около непрезентабельного заборчика, сработанного из некрашеного штакетника. С левого края забора, рядом с неказистым почтовым ящиком, имелась хлипкая калитка, криво висевшая только на верхней петле.
– А адресом ты, часом, не ошиблась? – спросил шофёр Том, по совместительству – телеоператор.
Дженни, миниатюрная блондинка «чуть за двадцать пять», взглянула на мятую визитку, перевела взгляд на жестяную табличку, висевшую на почтовом ящике, и непонимающе передёрнула плечами:
