Павел Пепперштейн - Cвастика и Пентагон
«Вот кто на самом деле заколдовал меня, – подумал Курский. – Вот кто, оказывается, скрывался за всем этим… Просто Солнце и его происки.
А я не знал».
Он почувствовал ее руку в своей руке, она переплела свои пальцы с его пальцами и тихо спросила:
– Вы не хотите спать? Путь далекий, и вам потребуются силы. Поспите.
– Хорошо, дорогое Солнце, – кротко согласился он и закрыл глаза. За веками сразу же зажглись огни, и без промедления началось действие сна.
Он шел по южному городу. Было людно, как на базаре, люди что-то кричали на незнакомом языке.
Курский никогда не бывал в городах Средней Азии. Может, это был Ташкент или Самарканд, а может быть, Кабул или Каир. Старые невысокие дома колониальной архитектуры окружали его.
Он шел по горячей грязной земле босиком, держа свои ботинки в руках. Это показалось ему глупым: на земле могли быть битые стекла, объедки, нечистоты, ядовитые насекомые. Он остановился и надел ботинки. Идти стало гораздо удобнее, но не успел он пройти и несколько шагов, как обнаружил, что снова идет босиком, держа ботинки в руках.
Видимо, он задумался о чем-то и случайно снял ботинки. Пришлось остановиться и обуться опять. Он пошел дальше, щурясь от потоков яркого солнца, но все повторилось: он снова оказался босым, держащим ботинки в руках. Он обулся.
Прогулка казалась интересной, и город развлекал, но опять – стоило чуть-чуть отвлечься – ноги его босо ступали по опасной земле, руки сжимали ботинки.
Тогда он решил избавиться от ботинок: размахнулся и швырнул их в открытый подъезд какого-то ветхого дома. Они упали на ступени деревянной лестницы, ведущей на второй этаж.
Сновидец хотел продолжить свой путь по городу, но не мог. Зрелище двух черных, узких, хорошо начищенных ботинок, валяющихся на рассохшихся пыльных ступенях незнакомой лестницы, заворожило его. Он стоял и не мог отвести глаз от ботинок. Что-то болезненно-трогательное было в них, в их неуместной элегантности, в их беспомощности, в их покорном лежании на ступенях.
Трогательное, но и значительное, как бы религиозное.
Нет, он не мог оставить их валяться в чужом и грубом городе. Он вошел в подъезд, осторожно поднялся по старым дощатым ступеням, рискуя пострадать от занозы или ржавого гвоздя, снова взял ботинки в руки. В этот момент им овладел гнев, он понял, что ботинки затягивают его в пучину бреда, где было жарко, пыльно и запутанно, как в этом городе. Он изо всех сил кинул ботинки вверх, на самую верхнюю ступеньку лестницы.
Там они упали с покорным стуком, задумчиво повинуясь капризной воле хозяина. И снова ему стало их жаль – они лежали как два черных крокодильчика, глядя на него дырочками для шнурков.
Он поднялся к ним, взял в руки и тут же отбросил – они упали на пол в некоем полутемном коридоре.
И опять он пожалел их…
Наконец он понял, что ботинки куда-то «ведут » его. Он оказался в коридоре с несколькими высокими облезлыми дверями. Он стал открывать двери и заглядывать внутрь: все комнаты были пустые, ветхие, сквозь пыльные окна мутно пробивался яркий солнечный свет и шум южного города.
Но в этих комнатах жили знаки. В каждой из них на полу стояло много ботинок, множество пар, они-то и образовывали знаки.
В первой комнате ботинки были построены большим крестом. Ботинки (все ношеные, но хорошо вычищенные) тесно стояли парами. Здесь были не только мужские, но и женские туфельки, детские сандалии, даже тапки. Во второй комнате обувью была выложена пятиконечная звезда.
В третьей – звезда Давида. Он приоткрыл дверь в комнату номер пять. Там находился сложенный из туфель полумесяц. Все знаки были строго симметричны.
Свастика размещалась, как и следовало ожидать, в комнате номер четыре. Как и другие знаки, она складывалась из ботинок, но кончик ее оставался недостроенным – не хватало одной пары.
Курский бережно поставил свои ботинки в недостроенный угол свастики. Теперь она стала завершенной, полной. Видимо, ботинки с самого начала стремились сюда, оттого и вели себя так странно.
Курский хотел тихо выйти, но оглянулся – его ботинки по-прежнему с любовью смотрели на него своими дырочками для шнурков. Он вернулся, вдел ноги в ботинки, не сдвигая их с того места, которое они занимали в составе свастики. Он встал неподвижно в конце одного из сегментов свастики и более не ощущал потребности в движениях.
Он знал, что отныне и навеки он будет стоять здесь неподвижно, в этой пустой старой комнате, не ведая ни усталости, ни скуки, ни смерти…
«Я остаюсь с вами. С вами», – с этим шепотом, обращенным к ботинкам, он и проснулся, с лицом, осыпанным странными легкими слезами, как если бы слезы были хрустящими и полыми пузырьками, наподобие воздушной кукурузы, которую едят в кино.
В автомобиле Цитруса все неуловимо изменилось, словно это был совершенно другой автомобиль – другой марки и конструкции. Изменились и все люди в машине. Изменился и мир вокруг.
Лицо Солнца теперь откровенно излучало золотой свет. Отсветы этого сияния золотыми лепестками проносились и парили во внутреннем пространстве машины. Лицо Ветра, наоборот, казалось темным, волосы на голове его шевелились, он сидел, округлив глаза и надув щеки, словно удерживал в себе вихрь.
«Майор Вихрь», – подумал о нем Курский.
Цитрус казался древним рыцарем или, наоборот, космонавтом. Во всяком случае, голову его увенчивал шлем со странными грибообразными отростками. Мальчик Корнеев, сидящий на переднем сиденье, светлел и смеялся, как некий живой одуванчик, которого щекочут стрекозы и мелкие феи.
Они вышли из машины и пошли по тропе сквозь лес, который, казалось, целиком был насыщен играющими светлячками. Мальчики шли впереди, Солнце взяла Онта за руку.
– Что тебе снилось, Онт? – спросила она шепотом.
– Мне снились ботинки.
– Много ботинок?
– Очень много, мое Солнце. И они складывались в знаки.
– Ботинки – это следы. Ты же следователь, Онт. Ты идешь по следу, не так ли? Наконец-то ты взял верный след.
Она засмеялась.
– Где мы? – спросил он.
– Мы на Мангупе, очень высоко над уровнем моря. Идем по тропе жрецов. Слева и справа от этой тропы лежат древние кладбища тавров.
Действительно, на склонах среди невысоких деревьев виднелись надгробия, какие-то заросшие лишайниками камни, и что-то вертелось и реяло в траве между могил, как будто духи тавров, существа размером не больше сусликов, плясали там, свившись в хороводы и цепи.
– Что было в гранатовом соке? – спросил Онт.
– Вот это, – Солнце протянула ему открытую руку – в центре ладони, там, куда сходились линии сердца, жизни и ума, лежала знакомая ему маленькая белая таблетка с выдавленной свастикой.
– Это очень молодое вещество, совсем новое.
Оно существует лишь несколько лет. Его назвали «севастикапа» – свастика собирающая. Но это веСВАСТИКА щество-младенец возвращает в очень древние и забытые миры. Возвращает в золотой век.
Солнце вдруг подняла руку ко рту, сжала таблетку своими ровными белыми зубами, затем обняла Онта и поцеловала. В момент поцелуя она раскусила таблетку пополам – половинка таблеткисвастики оказалась во рту Онта, другая половинка – во рту Солнца.
Оба проглотили свои половинки. Курский не поступил бы так, но здесь уже не было Курского.
Был Онт.
Ветер унес облака, и полная обнаженная луна сияла в зеленоватом небе. В почти фотографическом свете этой луны они увидели пещерный город: скалы были словно изъедены термитами, кое-где под сводами пещер горели костры, и таинственные фигуры сидели возле них. Как в подзорную трубу, Онт увидел их отдаленные лица в микроскопических подробностях, у некоторых перья торчали в волосах, а на лбу были нарисованы лабиринты, другие читали книги и курили или танцевали голые вокруг костров. Отзвуки песен, тамтамов, смеха и камланий – все это вместе с эхом блуждало между скал и уносилось ветром. Что-то страстное и, наоборот, отрешенное от страстей сплеталось и расплеталось на этом плато, напоминающем колоссальную пятипалую ладонь, протянутую луне. Кое-где в зеленой траве между валунов, завернувшись в одеяла, лежали на земле парочки, отдающиеся любви, и тут же восседали аскеты, застывшие в позе лотоса. Какие-то девушки, обходящиеся, несмотря на дикий холод, почти без одежд, тихо белели и исчезали между скал, и если случалось взглянуть в их вдохновенные лица, то становилось понятно, что они или же съели нечто, превращающее их в античных нимф, или же так долго пили лишь воду горных ручьев, что стали святыми.
Они шли по тропе, пока не подошли к краю плато. Здесь высилась небольшая скала, напоминающая формой лежащего льва.
– Познакомьтесь, Онт, это Львиный Бог, – сказала Солнце. – За ним находится место Ритуала.
Онт зачарованно смотрел на голову Львиного Бога – она была огромна, камень, тесно испещренный складками, действительно очень напоминал львиную гриву.
