Грегуар Поле - Неспящий Мадрид
— Я тебя прощаю.
— Le informamos de que su saldo está próximo a agostarse[53].
— Алло?
— Да?
— Что такое?
— Черт, это моя карта, деньги кончились.
— Ты в кабине?
— Нет, в туалете. Это моего мобильного карта.
— Ладно, отключись, я тебе перезвоню.
— Нет, нет, позвони попозже, я не хочу слишком надолго уходить из-за стола.
— Постой, нет, я лучше приду, подожду тебя у выхода, вы ведь в «Энтеро»?
— Да.
— Вот и хорошо, когда закончите, встретимся в «Гальо», он круглосуточный и недалеко, я буду там.
— О'кей, kiss[54].
— Постой, постой, а она передала ему рукопись?
— Да! На моих глазах!
VIII
— Просто убила его. Круто, правда?
— Да, это…
— Я понимаю, в каком он был состоянии, но есть слова, которые разят наповал.
— Эти слова точно разят.
— Кроме шуток. В самом деле, для него это катастрофа. Я слышала, как его оскорбляли. Рядом со мной люди вздыхали, как только он появлялся и начинал петь. Разве можно так себя вести? У зрителей есть права, но есть и обязанности. Чувствуй он поддержку, ему было бы легче. А знаете, что глупее всего?
— Нет.
— Дело в том, что я уверена: последуй он моему совету по поводу сапог, все прошло бы лучше. С этими сапогами целая история. Ему дали пару в последнюю минуту, и они оказались малы. Он постеснялся попросить заменить их еще раз. А когда вам обувь жмет, сами понимаете…
— Правда, обувь — это важно.
— Вот именно, я ему тоже говорила. И я же не виновата, что опоздала. Он вообще сначала никого не хотел видеть, а потом, в последнюю минуту, прислал сообщение, просил, чтобы я пришла, непременно. Я была свободна, да, но ведь у меня могли быть какие-нибудь планы, почему нет, и потом, машина, эти наркодельцы, использующие мою машину, ну чем я виновата, разве все предусмотришь, и пришлось идти в полицию, куда мне было деваться, а что допрос так затянулся, это полковник виноват.
— Капитан.
— Да, капитан, я ему сказала, что спешу, а потом еще этот чокнутый журналист остановился и четверть часа трепался с придурком из «бар-Бара».
— С коротышкой, одетым Моцартом?
— Да. Вы его знаете?
— Разумеется, но я не знал, что этот подонок Гарсия тоже с ним знаком.
— Они как минимум четверть часа болтали. Конечно, я все равно уже опоздала.
— Знаете, что я вам скажу? Вы тут совершенно ни при чем. И, положа руку на сердце: он сам виноват в своем провале, братец ваш. И ему еще повезло, что вы у него есть и что вы не врезали ему за это. Именно этого ему и не хватало — хорошей оплеухи. Я бы даже сказал, этак десятка хороших оплеух в детстве.
— Вы не должны так говорить.
— Нет, правда, я так, абстрактно, но априори…
— Априори, как вы говорите. Отец его бил.
— Простите.
— Да.
— У у-у, каким холодом повеяло. Я правда прошу прощения.
— Вы не могли этого знать.
— Налить вам еще капельку?
— С удовольствием.
— Вот бутылка и кончилась.
— Родится ребенок в этом году.
— Да ну?
— Есть такая примета.
— Ладно. Заказать еще бутылку?
— Лучше выйдем на воздух. Пройдемся еще немного? Я что-то опьянела.
— Вы правы, идемте.
IX
— Я тебе говорил и в тысячный раз повторяю, что он мудак!
— Я тебе говорил и в тысячу первый раз повторяю, что он великий человек.
— Я тебя прощаю, потому что ты пьян. Не то бы…
— А ты, если не хочешь, чтобы я вышвырнул твою писанину, «Органическое», фу-ты, ну и название, прямиком в помойку, советую тебе помалкивать.
— Вот! Вот издатель во всей своей красе, власть и угрозы. Но не забывай, что без нас, авторов, вы, издатели, — ничто. Пшик. Пустые бутылки, белая бумага, херы без яиц, да-да.
— Слушайте, извините меня, но вам, кажется, обоим хватит, мы тут не в забегаловке на рынке. Здесь дамы, и ваша грубость непозволительна. Селина, эй, этим двум охламонам больше не наливать, поставьте бутылку на пол, прошу вас, и не слушайте, что они говорят, или хотя бы забудьте. Знаете, до полуночи они вполне приличные люди.
— А ты, Сантьяго, вообще заткнись. Я не скажу здесь кое-чего, что, впрочем, само за себя говорит, но если не хочешь, чтобы… ну ты понял, лучше держи свои замечания при себе.
— Ладно, кажется, пора уходить, не так ли? Рюмочку после кофе я уже выпила.
— А рюмочку после рюмочки, а, Грасиэла, ты забыла это гениальное изобретение?
— Вы как хотите, а я ухожу. Сеньор Поро, было очень приятно. Селина, ты как? Идешь со мной или у тебя еще что-то?
— У меня встреча с соавтором, ну вы понимаете?
— Ладно, тогда расходимся.
Двери отдельного кабинета открыты, и двойная цепочка официантов убирает со стола. Сантьяго Кариньена помогает одеться Грасиэле, потом Эдит, которая стоит рядом. Альберто Поро подает пальто своей жене, Тибо Дюфрен Матильде Кариньена, а Селина Делло, Фернандо Берналь и Хавьер Миранда одеваются сами. Кто-то из официантов интересуется, кому выписать счет. Грасиэла Мата, с другой стороны стола уловив замешательство, говорит:
— Мне, малыш, мне.
Компания, с относительным достоинством, слегка пошатываясь, спускается по лестнице, пересекает почти пустой зал, где с ними прощается обслуга, покидает ресторан и вываливается на улицу. Сантьяго Кариньена исчезает, больше ни с кем не прощаясь и прихватив с собой Эдит Жако. Грасиэла Мата берет такси и уезжает одна; Селина уходит пешком; Альберто Поро спрашивает свою жену Пилар, в состоянии ли та вести машину. Нет. Матильда Кариньена предлагает их подвезти: Тибо на машине и не пьет спиртного. Поро соглашаются, и обе пары уходят к подземному паркингу на Пуэрта дель Соль. Хавьер Миранда и Фернандо Берналь остаются на тротуаре одни. За их спиной скрежещут замки ресторана, которые официант запирает на два оборота.
Берналь:
— Хавьер, ты как поедешь?
— Я приехал с Эдит Жако, подружкой Санти. Кривляка такая. Но Санти ее увел, а я тут остался, как дурак.
— Возьмем такси?
— Ты езжай. Я пройдусь пешком.
— Домой?
— А куда же еще!
— Как хочешь. Без обид?
— Отвали.
— Спасибо за книгу, старина.
— Вот-вот.
Хавьер Миранда, стоя на тротуаре, смотрит вслед удаляющемуся Берналю, видит, как тот поднимает руку, садится в такси, не слышит его, но знает, что он говорит: «Калье Маласанья, пожалуйста, дом тридцать один», и, только когда такси скрывается, Миранда, встряхнувшись, пускается в путь, чувствуя кружение в пьяной голове. Опершись рукой на фасад «Энтеро», который как раз гаснет, — под мышкой другой руки две стопки бумаги, которые ему передали сегодня, — он не может удержать позорную рвоту, забрызгав плиты светло-оранжевым.
Выпрямившись, выругавшись, он продолжает едва начатый путь и ищет чего-нибудь, чтобы избавиться от мерзкого привкуса, шибающего в нос. На пласа Исабель II еще открыт «Бургер Кинг». Пепси. Миранда расплачивается, выходит со стаканчиком пепси в руке, посасывая время от времени соломинку и стараясь держаться прямо. Он идет вверх по узким улочкам центра, которые знает наизусть, по которым ходил, будучи куда пьянее, но и куда моложе, с головой, занятой совсем другими мыслями, в той жизни, что была куда короче и, в сущности, тоже совсем другой. Лос-Каньос. Слева Лос-Анхелес, пласа Санто Доминго, справа Хакометресо, Кальяо и Гран Виа, Гран Виа, монументальная победа освещенных фасадов, и над ней, гигантской, нависает мощная художественная громада Башни — башня «Телефоника», самая высокая, самая прямоугольная и телескопическая, взлет камня, точности и пропорций, и красный светящийся циферблат часов на верхушке отсчитывает время для всех, не важно, смотрят на него или не смотрят. Миранда неспешным шагом идет дальше, бормочет себе под нос, повышает голос, снова бормочет:
— Гран Виа, Гран Виа, это я. Мадрид, вот и Миранда. Табличка с моим именем будет висеть на одной из твоих стен, я буду здесь! Мадрид, вот мой итог. Ты сделал меня богатым? Не настолько, чтобы об этом помнили. Ты дал мне женщин? Да. Нет. Даже и этого. Ты сделал мне имя? Миранда. Издатель. Меня не узнают на улице. Власть? Власть. Я увольнял людей. Власть. Что хочу, то и ворочу. Мне льстят. Власть. Пшик! Какая власть? Какая? Старая стерва, которая меняла ориентацию каждые два года, теперь, когда у нее седые волосы, негр, разноцветные обложки и розовые банкноты за подкладкой, хоп, Миранда, а ну-ка, Миранда, опубликуй-ка, Миранда, белая бумага, хер без яиц. К черту, Миранда! К черту, Мадрид! К черту, Испания! Десять лет я хожу по струнке. Миранда! Власть! Пшик. Школяр с домашними заданиями под мышкой. Ах, эта шлюшка с шелковым горшком на голове, ах ты, прошмандовка, ну-ка, Грасиэла, пусть-ка мне это издаст толстячок напротив! Миранда! Вот тебе твоя дерьмовая рукопись, вот, вот, вот! К черту, Миранда!
