Хосе де ла Куадра - Морская раковина. Рассказы
— У меня, сынок, остановился один человек проездом из Манаби.
— А-а!
Поверил или не поверил? Во всяком случае, допытываться не стал.
— Ты не зайдешь в дом, Алехандро?
— Нет, отец. Мне и моим людям предстоит долгий путь в Пуэбло-Вьехо. Это трудный переход. Кланяйся Флоренсии.
И Алехандро уехал вместе со своим отрядом. Увел он с собой и коня «одного человека из Манаби».
Дон Хавьер вернулся к солдату. Делая ему перевязку, он сказал:
— Рана у тебя глубокая, приятель. Заживет через несколько месяцев, не раньше. А ты, дочка, поухаживай за ним, — обратился он к Флоренсии.
Флоренсия не спала всю ночь… И еще много ночей провела она у постели раненого. Она узнала, что зовут его Альфредо Гарсиа и что родом он из Гуаякиля.
Близится полночь. Большая, круглая, желтая луна ловко увертывается от темных туч, которые, кажется, вот-вот проглотят ее.
Над полем нависла гнетущая тишина, прорезаемая лишь криками ночных птиц. В галерее, у окна, сидит дон Хавьер. Около него, согнувшись, чтобы не виден был ее перетянутый живот, стоит Флоренсия; она воображает, что отец ни о чем не догадывается.
Дон Хавьер. Чего ты не ложишься, дочка?
Флоренсия. Я подожду Алехандро.
Дои Хавьер. Он что-то запаздывает. Он сказал, что только проводит Альфредо до межи и сейчас же назад.
Флоренсия. Да, да.
Дон Хавьер. Сколько прожил у нас Гарсиа?
Флоренсия. Полгода, отец.
Дон Хавьер. Порядочно… Порядочно… И ушел именно сегодня, когда вернулся Алехандро. Странно, правда? (Флоренсия молчит.) Это, наверно, потому, что они враги!.. А вот и Алехандро!.. Я слышу стук копыт.
Старик встает и смотрит в окно. Топот копыт стихает у ворот. Кто-то поднимается по лестнице. Дон Хавьер отходит от окна.
Дон Хавьер. Это он.
В галерею входит Алехандро; одежда на нем измята; он тяжело дышит. В правой руке у него зловеще сверкает при желтом свете луны окровавленный нож.
Дон Хавьер. В асьенде? Нет, нет! Только не в асьенде! Ведь здесь его убежище.
Алехандро. Нет, отец. Не в асьенде. Я проводил его до межи… Мы перешли межу… и тут…
Дон Xавьер. А, ну хорошо! Я думал, что здесь. У меня гора с плеч свалилась… А там, за межой…
Флоренсия. Ты убил его! О, ты убил его!
Дон Хавьер. Да, доченька. Ничего не поделаешь!
(Нежно гладит Флоренсию. Кладет ей руку на живот.) Снимай-ка пояс, дочка… Это может повредить…
Флоренсия. Так ты знаешь? Как же ты узнал?
Дон Хавьер…Это может повредить… моему внуку…
Внезапно старик гордо выпрямляется и кричит:
— Моему внуку!
Затем с наигранной веселостью он осыпает Флоренсию ласками. Флоренсия приникает к плечу отца и тихо плачет.
В кухне Рита поет старинную заунывную песню.
Пропала девочка. (Рассказ в старинном стиле. Подражание романтикам)
ассказ, который я предлагаю вниманию читателей и который сам автор рассматривал как поэму в прозе, написал незадолго до своей смерти мой кузен Клаудио. Согласно воле нашей тетушки Саграрии, рассказ поступил в мое распоряжение вместе с другими его бумагами, вместе с малайской удочкой, двадцатью романами Фелипе Триго[17], подтяжками марки «Президент» и целым ворохом галстуков ярко-красного цвета. Мой кузен Клаудио очень любил яркие галстуки, носовые платки и носки. Еще он любил забористый ром и холодное пиво. Постоянно участвуя в ночных попойках, он пил «тигровое молоко»;[18] крепость этого «молока» была 21°. Клаудио умер лунной майской ночью, в восемнадцатилетием возрасте, в расцвете сил и в состоянии опьянения. Его застрелили в большом кабаре на улице Мачала три иностранных моряка с парохода «Санта Клара», стоявшего в то время на рейде. Моряки пришли в кабаре потанцевать и привели с собой сильно накрашенную блондинку.
Одна из слабостей моего кузена заключалась в том, что он считал себя красивым, как Марк Антоний, и обаятельным, как Дон-Жуан, и, увидев эту девицу, он немедленно пошел на нес в атаку.
В качество оружия Клаудио применил свою улыбку, по его мнению — неотразимую, и отвратительный английский язык, которому он учился в школе.
Моряки были так же пьяны, как и он, и, очевидно, их задело за живое, что мой кузен пристает к девке. Существует пред положение, что, Клаудио, говоривший по-английски с грехом пополам, допустил ошибку в произношении, вследствие чего то слово, которое он употребил, могло быть воспринято моряками как бранное.
Достоверно одно: моряки выхватили свои револьверы и мгновенно превратили тело моего родственника в кровавое месиво.
Тогда девица, сильно картавя, сказала по-испански, что это уже третий мужчина, который погибает из-за нее.
Мой кузен Клаудио повалился ничком на каолиновый столик pi уже не мог сказать ничего.
Он умолк навеки, и эквадорская поэзия потеряла в ого лице поэта, произведения которого, возможно, вошли бы в антологии, а портовые кабачки лишились завсегдатая, который часто пил в кредит, но в конце концов расплачивался честно.
ОбъявлениеСегодня утром я прочитал в газете среди множества извещений о том, где что продается и покупается, краткое объявление: «Пропала девочка». В объявлении описывалась внешность и приметы убежавшего ребенка. Можно было понять, что девочка уже лепечет на своем невнятном, музыкальном, детском языке «папа», «мама», а может быть, и еще какое-нибудь слово.
Наверно, она широко улыбалась, показывая мелкие мышиные зубки, в которых, есть что-то очаровательное. Возможно, в ней рано пробудилось женское кокетство и она уже умела прищуривать свои черные глазки; может быть, в полной уверенности, что она причесывается, эта маленькая смуглая Лорелея обеими, ручками дергала себя за свои темно-каштановые кудряшки. Этому воплощению безгрешной радости, одетому в белое полотняное платьице, обутому в желтые атласные башмачки, окутанному облаком бледно-розовых лент, было всего лишь два года.
В описании этой куколки чувствовалось такое нескрываемое восхищение и такая неумелая хитрость сквозила в предложении вознаградить того, кто эту куколку найдет, что сразу становилось ясно: только мать могла написать так о своей дочери или же влюбленный о своей возлюбленной.
Это удивительное объявление, которое я прочитал сегодня утром, еще лежа в постели в своей комнате, залитой благодатным светом восходящего солнца, напомнило мне одну историю, происшедшую со мной в детстве.
И сейчас я хочу рассказать еще об одной пропавшей девочке. Вернее, я хочу не рассказать о ней, а воспеть ее.
Действие первоеСамборондон — хорошо защищенный городок. С севера его охраняют собаки. На юге его прикрывает извилистая река; она струит свои быстрые, таинственные, непроницаемые воды и словно хочет спрятать его на дне излучины. И городок благодарно улыбается ей.
Еще недавно, как раз в то время, когда произошла эта история, Самборондон искренне и глубоко любил свою реку Гуаяс. Теперь не то. Река приревновала его, рассорилась с ним и с каждым днем стала все дальше и дальше от него отходить, обнажая илистое дно, и теперь то, что было когда-то дном реки, широкой полосой отделяет се от городка.
Гуаяс придерживается старых, исконных обычаев. Она неисправима, и трудно предположить, что она когда-нибудь исправится. Она ненавидит все новое и гордится своим прошлым.
Говорят, будто в старину муж и жена, поссорившись, перегораживали брачное ложе. Нечто похожее на такую перегородку являет собою берег Гуаяса под Самборондоном. Гуаяс поступила так, как поступали наши предки.
За Самборондоном до самого горизонта тянется зеленая топь — там много голодных ящериц. Топь начинается на окраине городка — за кладбищенской стеной — и сжимает Самборондон в объятиях. Вот Гуаяс и приревновала городок к топи.
В этом давнем споре, тянувшемся веками, Гуаяс потерпела поражение.
По всей вероятности, городок заигрывал с обеими невестами, а они возненавидели друг друга.
Городок — маленький, хотя некоторые и уверяют, что он большой. Никто его не измерял. Люди там суеверные. У народа существует поверье: если кого-нибудь измерить, то он скоро умрет. Это, мол, все равно что снять с человека мерку для гроба. Может быть, это суеверие распространяется и на города, — вот почему никто и не мерил Самборондон. Бесспорно только то, что он тянется в ширину от одного заливного луга до другого, а в длину — от топи до берега реки.
Самборондон красив, как юноша. Его домики теснятся вокруг церкви, а затем разбегаются во все стороны вдоль улочек, которые начинаются у парка.
