Роберт Левелин - Внезапное богатство
Глава пятнадцатая
– Да, я хочу вернуться назад, в Америку, – сказала Донна.
Поразмыслив, Майлз ясно осознал, что жена должна была так ему ответить. Он спросил ее, собирается ли она бросить его. У Майлза в руках была чашка чая, когда Донна кивнула. Майлз пристально смотрел на чашку какое-то время, гадая, будет ли она внезапно разбита. Не обошлось. Он спросил себя, чувствует ли он что-нибудь. Ничего. Это была просто информация. Его жена хочет оставить его и вернуться в Америку. Все просто.
Майлз думал о Марио и о странном замке. О женщине, чье лицо было закрыто волосами, женщине, которую Филипп вынес и положил на сиденье машины. О рядах могил на бесконечном военном кладбище, мимо которых он проезжал навстречу поднимавшемуся солнцу. А кругом – ни души. Он ощутил перемену в себе уже во время той короткой встречи с забавным невысоким мужчиной с усохшей рукой.
Майлз осторожно поставил чашку на стол. Он прислонился к раковине и вздохнул, как его отец, ожидая проявления чего-нибудь, напоминающего чувство. Для человека, теоретически никогда не испытывавшего эмоций, Майлз проявлял к ним повышенный интерес. Его мать дала сыну оценку, назвав чувствительным мальчиком и добавив, что для него нет ничего простого. Майлз видел теперь, оглядываясь назад, что он был, как взрослые и говорили, сложным ребенком. Может быть, он и сейчас был чувствительным мужчиной, у которого просто отсутствовала часть важного программного кода, который соединял его ощущения с… он не знал с чем. С ним самим, наверное.
Донна хочет бросить его. Интересно, что это сможет изменить в его жизни?
– Если бы я пообещал тебе, что перестану быть замкнутым, перестану иногда разбивать вещи вдребезги, это что-нибудь изменило бы? – спросил Майлз наконец.
Донна посмотрела на мужа. Она грустно покачала головой.
– Значит, у тебя есть другой?
Она долго не отвечала на этот вопрос. Звук работающего холодильника, этот особый звук людей-живущих-сами-по-себе, заложил ему уши.
Его взгляд блуждал по кухне, затем Майлз кое-что заметил. Донна плакала. Значит, здесь был замешан кто-то еще. Скорее всего, Калвиндер – кто это еще мог быть? Он всегда любовался его женой, это было слишком очевидно.
Был ли он, Майлз, на самом деле таким плохим? Возможно. Жизнь с ним была, наверное, сущим адом. Она перепробовала все, бедная Донна, все, что только могла придумать, чтобы удержать мужа, за исключением того, чтобы приубраться немного, бросить курить и перестать разговаривать постоянно со своим психотерапевтом. И она потерпела полное поражение.
На Донне был отменный деловой костюм, Майлз мог сказать, что она только недавно принимала душ. Ее роскошная копна темных волос была стянута в хвост на макушке. Небольшая светлая полоска была ясно видна. Майлз любил жену, вот в чем дело. Действительно любил. Она была единственной женщиной из всех, с которыми Майлз был знаком, которую он любил. Даже несмотря на то, что жена сводила его с ума неизменно наводимым ею беспорядком, Майлзу все равно нравилось находиться рядом с ней.
– Значит, конец? – услышал он свой голос.
Донна кивнула.
– Это – Калвиндер, не так ли? – спросил Майлз. Жена начала сопеть еще сильней. Она говорила что-то сквозь слезы, но он не мог разобрать. Она медленно собралась с мыслями.
– Я хочу вернуться домой. Я ненавижу это место, – смогла произнести она.
– Но именно ты захотела приехать сюда.
– Я совершила ошибку. У меня был кризис в Сиэтле, и я подумала, что переезд поможет мне пережить его. Но не помог. Он только усилил его. Мне необходимо видеться с Дайаной каждый день, в прямом смысле видеться – Дайана была ее психотерапевтом. – Я не могу писать ей.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь про кризис?
– Я чувствую себя так, будто я потеряла Милки.
– Что за ерунда?
– Это подводит итог всему, Майлз, – сказала Донна слегка хнычущим голосом. – Ты никогда не любил Милки, никогда не понимал ее. И все в этой ужасной стране относятся к ней так же. Я просто не могу писать здесь. Здесь я – никто, и мои американские издатели хотят, чтобы я вернулась. Я думала, что я смогу сочинять здесь, посылать им материал по сети, но здесь у меня ничего не получается. Моя мечта полностью ушла в офф-лайн.
Майлз взял экземпляр книжонки «Милки на параде», лежавший поверх груды газет и журналов на кухонном столе. Он пролистал книгу, пытаясь придумать что-нибудь утешительное. Книги для него всегда были загадкой, все одинаково неинтересные, просто набор полупустых страниц с размытыми пятнами краски на них.
– Но здесь же в среднем девять чередующихся с друг другом слов, как и в любой книге про Милки, – возразил он. – Откуда было взяться у тебя творческому кризису?
И тут Майлз начал смеяться, просто не мог остановиться. Он понимал, что это неправильно, но смех шел откуда-то из глубины.
Он был потрясен тем, что смеется, потому что смех был явным признаком эмоции, положительной эмоции. Майлз проверил пульс. Обычный.
Донна снова принялась плакать, сидя на табурете. Ее плечи вздрагивали. Майлз знал, что должен чувствовать себя отвратительно. Но он этого не чувствовал.
Майлз прошел в спальню, где аккуратно бросил в рюкзак несколько предметов одежды, и вышел в холл. Он опустил свой туристический велосипед, отмытый недавно, открыл дверь и вышел. Майлз как можно тише закрыл за собой дверь, никакие сотрясающие дверной косяк хлопки дверью не возвестили его уход. После многих лет дискомфорта, бесконечных уборок, бесконечных жалоб и «проповедей» Майлз Моррис оставил Донну Бьюик, едва шепнув ей что-либо на прощание.
Он отправился в студию, крутя педали ровно и спокойно. У него не было инцидентов с водителями автомобилей, и он ехал сегодня не с такой опасной скоростью, с какой ездил обычно.
В офисе никого не было. Джин, наверное, уже ушла домой, устав от сидения за своим столом в молчании и чтения журнала «OK!», других занятий у нее не было.
У Калвиндера, конечно, был ужин с японцами. Сам он предложил Майлзу, чтобы тот откланялся еще в офисе. Калвиндер знал, что Майлз не особо любит все эти ужины, что тот охотно подтвердил в очередной раз.
Майлз присел к столу, запустил компьютеры, и после короткой паузы на экране появилось лицо. Лицо, раздражающее лицо, которое Калвиндер решил назвать «Роджером». Без всяких причин. «Роджер» не был каким-то хитроумным акронимом. Просто, согласно объяснению самого Калвиндера, лицо выглядело полным «Роджером».
– Доброе утро, Майлз Моррис, чем могу вам помочь? – спросило лицо.
Бессмысленное существование лица раздражало его. Лицо доброжелательно улыбалось. У них работа над тем, чтобы скелет программы принял доброжелательную улыбку, заняла много дней, потребовалось внести изменения настолько едва уловимые, что нормальный человек уже вскоре потерял бы ощущение реальности. Но Майлз проявил завидное упорство, столкнувшись с задачей сложных математических вычислений, связанных с изменениями одной линии, порядка движений линий и крохотных черточек. «Роджер» трансформировался в женщину.
– Пошла на хрен! – сказал он ей.
Лицо продолжало улыбаться, потом произнесло:
– Простите, я не поняла. Не могли бы вы перефразировать то, что сказали, пожалуйста?
– Я сказал: пошла на хрен, тупая скотина, – спокойно повторил Майлз.
– Простите, я не поняла. Не могли бы вы перефразировать то, что сказали, пожалуйста?
Он убрал звук, чтобы не слышать раздражающий голос, затем уселся перед экраном и оскорблял лицо в течение пяти минут.
– Ты – безмозглый кусок дерьма! Тупица! Ты – дырка общественного сортира, порождение тупой дерьмовой технологии! Я, мать твою, ненавижу тебя… Я, мать твою, терпеть тебя не могу!
Завершив «выступление», Майлз проверил свой пульс. Нормальный. Он посидел неподвижно некоторое время и вдруг внезапно увидел себя со стороны. Видение было неожиданным, а потому запоминающимся. Он вдруг увидел себя, взрослого мужчину, сидящего перед экраном монитора, грубо оскорбляющего лицо на экране, и даже не человеческое лицо, а цифровую композицию.
Он был безумен. Это было единственным объяснением. Такое встречается сплошь и рядом. Множество людей сходит с ума, в основном бедных людей, но и некоторые богатые – тоже, и он оказался одним из них. Это должно было с кем-нибудь случиться, так почему не с ним?
С другой стороны, он не ощущал себя сумасшедшим, он вообще ничего не ощущал, за исключением легкого головокружения. Небольшая закрепощенность плеч, слегка болезненно напряженный живот – но это все стало нормой. Его пальцы быстро барабанили по крышке стола. Ему требовалось заняться программированием чего-нибудь, но программировать было нечего. Работа была закончена, программа написана. Его пальцы продолжали барабанить. Он мог настроить программу. Программа всегда может быть перенастроена.
Майлз отыскал свой ноутбук под столом и открыл его. Полный код программы говорящего банкомата был записан на жестком диске ноутбука. Резервные копии были сделаны в больших количествах: записаны на магнитные ленты, прожжены на бесчисленных компакт-дисках, загружены на удаленные серверы. Все они содержали зашифрованные версии программного кода. У них даже имелась принтерная распечатка кода, семнадцать тысяч страниц, которая хранилась в ячейке хранилища ценных бумаг на Тоттенхэм-Корт-роуд.
