Ирен Роздобудько - Амулет Паскаля
У меня было минуты две, чтобы разглядеть, чем занимается хозяин каждый день. Горы писем! Конверты разной формы, разного цвета, подписанные разными почерками и на разных языках. Многие — еще не раскрыты, кипы развернутых. В углу голубого монитора ежеминутно с мелодичным звоном появлялось уведомление о поступлении почты. Действительно, мой хозяин был солидным человеком!
Я еще немного посомневалась, потом решительно сдвинула кучку писем, лежавших с самого края. Осторожно поставила поднос. Мсье Паскаль молча кивнул мне. Можно было уходить — миссия выполнена. Но мои глаза, несмотря на все попытки умерить любопытство, прыгали по столу, как зайцы под прицелом охотника. Я это понимала, но ничего не могла с собой поделать! Письма, письма, письма, звонки монитора… Что в них? Старый мсье совсем не был похож на наркобарона, «крестного отца» или политика. Какие же сети плетет этот старый паук в своем глухом углу?
Мсье недовольно посмотрел на меня, будто говоря: «Любопытной Варваре — нос оторвали!» Вдруг зазвенела его мобилка, по форме похожая на оторванную трубку от старого уличного таксофона, та самая, что удивила меня в первый день знакомства. Мсье пришлось встать и взять ее с полки.
Он оживленно заговорил на каком-то языке — кажется, на испанском, и жестом показал мне, чтобы я подождала. Сделал несколько шагов к окну, повернулся ко мне спиной.
Уверена, это была проверка — стану ли я рыться в его документах. Конечно, как настоящая прислуга, я не пренебрегла такой возможностью! А как же иначе?
Уставилась в монитор, скосив глаза. Мне было стыдно, но… пусть он меня простит. Там был перечень каких-то вопросов. Я не успела просмотреть все, но то, что увидела, меня разочаровало…
«Что ты делаешь, когда идет дождь?»
«Я переехал! Ты хоть знаешь мой новый адрес?!»
«Почему весной, когда включаются звезды и на Землю дует теплый ветер, а вокруг тихо-тихо, мне порой хочется плакать?»
«Как это: на все воля Божья? И на лето, и на мамину болезнь, и на войну???»
«Можно мне не умирать, а?»
«Сколько тебе лет?»
«В нашем сквере растут деревья. Когда я спросил, зачем их подстригают, мне объяснили: чтобы они лучше росли. Значит, если я не буду ходить в парикмахерскую, то не буду расти, взрослеть, стареть и — не умру?»
«Почему люди влюбляются, а потом втихомолку плачут?»
«От какого существа происходит кот?»
«Чтобы мне простили грех, надо сначала его совершить?»
«Ходят ли в школу ангелы???»
«Если я дал откусить свой „Сникерс“ — это любовь?»
«Где мой папа?»
«До какого возраста я буду бояться молнии?»
«С какого момента человека можно считать взрослым: когда он не боится уколов или когда ему нравится Мария?»
«Демократия — это когда одни имеют все, а другие — то, что осталось?»
— Удовлетворили свое любопытство, госпожа Иголка?
Он продолжал стоять ко мне спиной. Я не заметила, как он закончил разговор.
— Чем, мсье? — беззастенчиво спросила я. Ведь у него на спине не было глаз, а я предусмотрительно отступила от стола на два шага.
— Неужели вы не воспользовались возможностью сунуть свой острый носик, куда не следует?
— Конечно, воспользовалась, мсье… — скромно ответила я.
Он рассмеялся:
— Вот за это я вас и люблю!
— Правда, мсье? — еще скромнее потупилась я.
— По крайней мере, уважаю. Могли бы солгать.
— Зачем? Ведь и так понятно, что я сгораю от любопытства, мне так хочется знать, чем вы занимаетесь в свободное от меня время.
— А мне интересно знать, долго ли я буду терпеть ваше нахальство!
Он снова рассмеялся.
— А теперь скажите мне, что вы обо всем этом думаете?
— Я ничего не думаю, мсье, — сказала я. — Совсем ничего, клянусь.
— В чем?
— В том, что… — я смутилась, — в том, что об этом никто не узнает! Могила!
Он уже не просто смеялся — он безудержно хохотал.
— Я понял. Если бы здесь были банковские счета, это бы не показалось вам странным. А так вы думаете, что я просто сумасшедший.
— Я не знаю, что думать, мсье… Возможно, вы психоаналитик, работающий в интерактивном режиме с людьми, которые… не в своем уме…
Он снова весело рассмеялся. А потом в один миг согнал улыбку с лица, и оно стало совершенно серьезным.
— Нет. Это — нормальные люди. Более того, это — дети. И эта категория людей — самая серьезная в мире! Много лет я переписываюсь с ними. Они вырастают, и я начинаю переписываться с их детьми. Пока не придумали компьютер, приходилось туговато…
Я молчала. Я действительно не знала, что об этом думать. Просто молчала и смотрела на мсье Паскаля. Возможно, этому чудаку не дают покоя лавры Деда Мороза по прозвищу Йолопуки, который живет в Лапландии и зимой переписывается с детьми?..
— Теперь, когда вы все знаете, — продолжал он, — настало время для вашего следующего задания. Я не случайно попросил матушку Же-Же прислать вас сюда…
Вот оно как, обиженно подумала я, давление матушки — маленькая хитрость, чтобы отправить меня сюда с подносом! А мифический звонок по несуществующему телефону — уловка старика, чтобы проверить, загляну ли я в монитор! Какое коварство!
— Какое коварство с вашей стороны, мсье! — сказала я. — Неужели нельзя было действовать прямо? Клянусь, больше ни единого кнедлика из ее рук не съем!
— Не будьте так жестоки, старушка этого не перенесет! — усмехнулся он. — К тому же ничего страшного не произошло. Я хотел проверить, заинтересуетесь ли вы моей работой. А именно, заинтересовались бы вы настолько, чтобы помочь мне разгрести эту кучу писем?
— То есть? — не поняла я.
— То есть я хочу, чтобы вы взяли несколько писем и написали ответ.
— От вашего имени, мсье?!!
Моему удивлению не было предела.
— Да. Я проверю и, если все будет хорошо, — просто подпишу.
— Но, мсье… — попыталась возразить я, — я никогда этим не занималась. Я не знаю, как отвечать на такие вопросы.
— Ну, согласитесь, вы ближе к детству, чем я, — начал убеждать мсье Паскаль. — Вы втянетесь очень быстро. Единственное условие — не халтурить!
— О, мсье, я согласна жарить вепрей, разливать вино и разносить шарики на ужинах! А еще я могу стирать, шить, гладить и вышивать крестиком! Но быть секретарем! О! Мы так не договаривались.
— А мы и не договариваемся! — нахмурился старикан. — Пока вы здесь — выполняйте. В конце концов, я вам плачу.
Он был прав. Я прикусила язычок.
— Хорошо. Попробую. Но предупреждаю — мои эпистолярные способности далеки от идеала.
— Посмотрим.
Он отобрал пачку писем и протянул мне.
Я покорно взяла. А что было делать?
Вчера вечером я так же взяла тот зеленый блокнот, сегодня — письма.
— Дорогой хозяин, — безнадежным тоном произнесла я, уже собираясь закрыть за собой дверь, — имейте в виду, если завтра вы заставите меня сделать аранжировку сороковой симфонии Моцарта под хард-рок — я точно откажусь!
И поспешила закрыть дверь, успев услышать его ехидное: «Посмотрим!»
3
Я поднялась к себе и бросила письма на кровать.
Мне хорошо думается, когда я хожу. Решила прогуляться по городу, заглянуть в окно школы: подслушать, что говорит детям Иван-Джон, а потом мы вместе зайдем чего-нибудь выпить в деревянное бистро. Подсознательно я просто тянула время. С меня было достаточно всякого чтения! А тут еще надо поработать головой, что-то ответить — неизвестно кому и зачем.
Я вышла на улицу через черный ход, гордо проследовав мимо кухни, где матушка Же-Же, забыв о давлении, что-то весело напевала себе под нос.
Как всегда в это время, которое здесь не называли «сиеста», улицы были тихи и пусты. Я уже к этому привыкла, но сейчас почувствовала легкое раздражение, которое нарастало по мере приближения к городскому фонтану. Приступ мизантропии. Мне вдруг стало слишком тесно на этих улицах, среди этих кукольных коттеджей (вспомнила тот дневник и сама удивилась: действительно «домики для Барби»!). Я подошла к школе. Школа — это громко сказано: одноэтажное здание в два класса для детей разного возраста. Как я уже поняла — старшие дети отправлялись учиться в колледж, а младшим преподавали предметы всего несколько учителей-многостаночников, типа Ивана-Джона. Через открытое окно я видела, как он ходит взад-вперед по классу и… пересказывает Гомера.
На какое-то мгновение все это показалось мне фантасмагорией: школьный двор, усыпанный яблоневым цветом, яркий свет и темный квадрат приоткрытого окна, длинные, как волны океана, строки «Одиссеи». Я прислонилась к стволу, и на меня тут же посыпались лепестки: яблони отцветали. Голос затих. Иван-Джон заметил, что я стою под деревом, крест-накрест обхватив плечи руками. Можно было подумать, что пошел снег и мне холодно. Видимо, он так и подумал, глядя, как на меня осыпаются лепестки. Его взъерошенная голова в темноте окна напоминала полотно какого-нибудь голландского художника эпохи Возрождения. Вдруг я подумала, что так оно и есть, что это — именно портрет, картина, застывшее мгновение, в котором движутся только эти лепестки, осыпающиеся с дерева. А еще я подумала, что всегда так бывает: кто-то — в окне, ЗА окном, а кто-то стоит ПО ТУ СТОРОНУ — под деревом.
