Сирил Массаротто - Бог — мой приятель
Я дедушка… Ни за что бы не поверил, что рождение внуков способно принести человеку столько счастья, пока сам его не испытал. Я бесконечно умиляюсь, глядя на это крохотное создание, еще не способное по природе своей полюбить меня, и понимаю, что сам уже успел полюбить его всем сердцем. И это самое главное.
Год тридцатый
Уборка дома отняла у меня чуть ли не два часа. Не то чтобы я такой уж чистюля — в обычные дни вид скопившейся по углам пыли не вызывает у меня желания немедля взять в руки тряпку. Но сегодня особенный день, сегодня Лео со всей семьей приезжает ко мне погостить на целую неделю, и я делаю все возможное, чтобы мой дом как можно меньше походил на берлогу старого холостяка. Потому что, если ему опять что-то не понравится, он в очередной раз заладит песню о том, что мне срочно нужно завести в доме женщину, которая бы занималась мной самим, а заодно и хозяйством, а то, видите ли, белье у меня не стирано, в холодильнике пусто, а из посуды только и осталось, что пара битых тарелок да кучка потрескавшихся стаканов. Посуда! Я так и знал, что что-нибудь обязательно забуду. Только я собирался вздремнуть чуток, и на тебе… Ну да ничего, после отдохну. В запасе у меня еще есть пара часиков, так что вполне успею сгонять в магазин и купить все, что нужно, к их приезду.
Осматриваясь в поисках ключей, я внезапно почувствовал легкое помутнение в глазах. Ощущение было странным и непривычным, однако я не стал обращать на него особого внимания, посчитав, что скоро само пройдет. Я продолжал собираться, когда вдруг по всему лицу у меня ни с того ни с сего забегали мурашки и одновременно с этим вдруг отказала правая рука, повиснув плетью вдоль тела. В следующее мгновение я полностью потерял зрение, словно провалившись в черную дыру, и тут уж запаниковал по-настоящему. Беспомощно шаря руками по сторонам в поисках точки опоры, я наткнулся на какой-то предмет — кажется, это был стул, — но, так и не успев на него присесть, потерял равновесие и рухнул на пол. На этом мысль моя прервалась и сознание потухло.
Когда до меня наконец дошло, что же произошло на самом деле, я пришел в ярость, в груди поднялась волна праведного гнева, готовая того и гляди выплеснуться наружу. Однако внезапно она улеглась, и неожиданно для самого себя я полностью успокоился. Что ж, должно быть, смерть действует на нас отрезвляюще. Я умер. Невероятно говорить такое самому себе. Обидно, конечно, что это произошло так скоро, хотя, кто его знает, все могло случиться гораздо раньше, так что, по большому счету, жаловаться мне не на что. Помереть в шестьдесят, конечно, тоже рановато. Я бы не отказался еще немного побыть с внучкой, посмотреть, как она растет, порадоваться успехам Лео. Бедняга, представляю, как он огорчится. Всю жизнь прожил без матери, а тут еще и я. Хотя какая разница, что сегодня, что через десять лет, — его скорбь будет одинаково глубокой. Так уж заведено, что дети хоронят своих родителей. Одно меня успокаивает: теперь он не один, у него есть своя семья, и нельзя сказать, что я бросаю его на произвол судьбы. Мне жаль уходить из его жизни, но, с другой стороны, можно больше не опасаться, что в один прекрасный день я превращусь в дряхлого, беспомощного старика и стану для него ненужной обузой. Одна мысль о том, что я буду угасать медленно и мучительно, приводила меня в ужас. Но теперь я уверен, что ничего такого со мной не случится. Я даже рад, что все произошло именно так, потому что вчера вечером, когда Лео позвонил мне, чтобы сообщить, во сколько они приедут, перед тем, как повесить трубку, я успел сказать, что очень люблю его. Это были мои последние слова, обращенные к сыну. О лучшем прощании с ним я и не мечтал.
По правде сказать, ничего особенного я не почувствовал. Было совсем не больно. Единственное, что меня смущает, так это нелепая поза, в которой меня теперь обнаружат.
В кресле я выглядел бы более презентабельно.
— Ну вот и все.
— Пожалуй, что так.
— Не боишься?
— Ни капли. А то ты не знаешь.
— Увы, уже нет. Ты перестал существовать, и я перестал быть частью тебя, так что больше не имею ни малейшего представления о том, что ты сейчас думаешь и чувствуешь. Потому и не могу предугадать твоего ответа на Вопрос.
— Для начала было бы неплохо его задать. Давай не тяни резину, я полностью готов.
— Должен тебя предупредить, что, перед тем как задать свой Вопрос, я обычно произношу небольшую речь, так что придется тебе все-таки еще немного потерпеть. Постарайся, пожалуйста, все внимательно выслушать и не перебивать меня.
— Постараюсь.
Едва я это произнес, как вдруг поймал себя на мысли о том, что мое сердце больше не бьется. Странное ощущение, тем более что при жизни я вообще не замечал, как оно работает. Парадоксальным образом, наступившая тишина едва ли не оглушает меня, отдаваясь в каждой клеточке моего существа. Впрочем, это совсем не больно.
— Человек, дитя мое, — моя частица, мой брат. Твой жизненный путь окончен, и настало время задать тебе Вопрос. Но прежде ты должен кое-что узнать: после смерти не будет ничего, ибо дух не живет без тела. А посему, ответив на мой Вопрос, ты исчезнешь навсегда, канешь в небытие. Однако же это не означает, что ты не должен задумываться о последствиях своих слов. Наоборот. Я задам тебе Вопрос и остановлю время, чтобы ты мог спокойно обдумать ответ, а когда будешь готов, просто позовешь меня и произнесешь его вслух. Это будет всего лишь одно слово, твое последнее слово, твое завещание. Итак, мой Вопрос: «Стоит ли продолжать все это?»
— Что значит «стоит ли продолжать»? Что ты вообще имеешь в виду? Жизнь? Будущее? Но мы же его не увидим, ведь ты сказал, что мы исчезнем и никогда не узнаем, что будет дальше.
— Совершенно верно, ты все правильно понял. Именно поэтому вы можете ответить на мой Вопрос только после смерти, когда ни ваша собственная судьба, ни ваши личные интересы более не довлеют над вами.
— Ясно, хотя, если честно, я ожидал услышать нечто более существенное, более конкретное, если угодно. Я ожидал откровения. А твой вопрос, на мой взгляд, слишком расплывчат.
— Это лишь первое впечатление. Начав размышлять над ним, ты поймешь, что на самом деле в этих словах заключен глубокий смысл. Речь идет о судьбе человечества — выжить ему или умереть. И судьба его в ваших руках… Если помнишь, когда-то давно я говорил тебе, что мог бы заставить людей исчезнуть с лица земли, но никогда не решусь взять на себя такую ответственность. Теперь ты знаешь почему. Потому что это решение должны принять вы сами. В день, когда число отрицательных ответов превысит число положительных, человечество исчезнет. А вместе с ним и я, как ты понимаешь. Все просто.
— Постой, ты хочешь сказать, что и ты смертен?
— Ну да. Если исчезнут люди, исчезнет любовь, а значит, и я. Мы вместе родились, вместе и умрем.
— Несправедливо получается: ты нас, выходит, жалеешь, а мы, если захотим, легко можем тебя уничтожить?
— Но прежде вы уничтожите себя. Своим ответом каждый из вас кладет камень на ту или иную чашу весов. Однажды они сравняются, и все будет зависеть от решения одного-единственного человека. Естественно, он не будет об этом знать. Если он решит сказать «нет», в мгновение ока мы все перестанем существовать. Имей в виду, этим человеком можешь быть ты. Вполне может статься, что до тебя абсолютно равное количество людей проголосовало за и против. Поступай так, как сочтешь нужным. Пусть этот выбор будет на твоей совести. А теперь я оставлю тебя, чтобы ты мог спокойно все обдумать.
* * *Стоит ли продолжать? Откуда мне знать. Мой первый порыв — сказать «да». Просто потому, что так было всегда — одни умирали, другие продолжали жить. Впрочем, это, конечно, не аргумент. И вообще, раз я уже умер, то какая мне разница, что там с ними со всеми будет. Пускай себе живут, как им заблагорассудится. Ответить «да» представляется мне наименее рискованным.
А что, если сказать «нет»? По большому счету, люди — на удивление бесполезные существа, и, если вдруг мы все разом исчезнем, ничего ровным счетом не изменится. Разве что зверушки вздохнут спокойно. К тому же, если все умрут в один день, никто этого даже не заметит. Плакать и горевать о нас тоже будет некому, так что все пройдет вполне себе безболезненно. Один щелчок — и все кончено. Тишь да гладь.
А что, если этим последним человеком, как назло, окажусь я, и именно от меня будет зависеть, куда в итоге склонится чаша весов? Ну за что, за что, скажите, такая ответственность? Правда, будет еще хуже, если принимать решение о нашей судьбе выпадет на долю какого-нибудь обалдуя, психа ненормального или попросту слабоумного дурачка? Его «да» или «нет» тоже засчитают? А вдруг это будет вообще ребенок? Ох, не думаю я, что доверять будущее человека ему самому было хорошей идеей. Во-первых, не уверен, что он вообще этого заслуживает, а во-вторых — вряд ли сдюжит. Дурацкая какая-то система, и полагаться здесь на людей — значит только все профукать.
