Владимир Ионов - …А родись счастливой
— Дура, что ли? Я приглашаю тебя в мой сало-он.
— Любочка, это — счастье — работать у Славы! — запел Жорик. — Оно даётся не каждому!
— Каждая даёт мне-е. А я беру только по вы-ыбору, — упёрся он в неё глазами.
— А я — только по любви! — не отвела она взгляда и повернула кресло к выходу.
— Дура! Нос мне припу-удри, чтобы не блестел на съёмке. — И развернул кресло обратно.
Люба нажала ногой на педаль, чтобы кресло поднялось выше, как она это делала при работе с детьми, потянулась за пудрой и бархоткой. Но клиент поднял на колени свой рундучок, и тот открылся с тихим, мелодичным перезвоном, подняв из бархатной глубины полочку с пудрой, тенями, набором кисточек и бархоток — одна миниатюрнее другой.
— Две штуки ба-аксов стоит. Не твоя метла! — отверг её бархотку гость.
— Я умею работать только своим инструментом. А ваш, по дурости, боюсь испортить, — в Наташкиной манере ответила Люба и так же резко опустила кресло.
— Вот дура колхо-озная! Ну, дура… Больше я никогда сюда не приду, и ты ответишь за это. — И ушёл, прихватив рундучок.
— Что ты делаешь, Любочка? Он сейчас нажалуется редактору. Редактор нажалуется Василию Семёновичу или сам прибежит сюда. Представляешь, что сейчас будет? — задыхался от волнения Жорик.
— Ну что же, я на пару минут в туалет не могла? И сразу — «Дура»?
— У Славы такая манера! Все это знают, — продолжал Жорик.
— Ну, а я — дура: не знала ни Славу, ни его манер. И что теперь?
— Он хотел взять тебя в свой салон. Это же счастье!
— Взять на пару раз, — вставила Наташка. — Мы ему помешали, он бы и здесь тебя взял, кобелёк тот ещё!
— Что ты такое говоришь, Натали? Он — гений!
Разговор прервал редактор. Вошел, сел к Любе в кресло, спросил:
— Вы чего со Зверевым сделали? Прибежал красный, как варёный, и сам теперь пудрится… Вы помягче с ним в другой раз, он всё-таки лицо нашей программы.
— Хорошо, — согласилась Люба. — Только в следующий раз отводите его к тёте Нине, пусть он её приглашает в свой салон.
Наташка хмыкнула:
— Она сама его задавит, как котёнка!
— Ой, Натали! Учитесь прощать слабости таким людям. Они — редки в наше время.
— Ну да! А мы — пыль вокзальная, нас навалом! — взвилась Наташка.
— Я этого не говорил, Натали…
«Гениальный» Зверев и ещё раз пришёл к ним на грим, и опять дождался, когда освободится кресло Любы. И снова, надувая пухлые губы, открыл перед ней рундучок. И Люба опять выпроводила его пудриться самостоятельно.
Больше он не появлялся в их гримёрке, и Люба мельком видела его только на экране, и однажды столкнулась с ним в коридоре.
— Ну, ты надумала переходить ко мне в салон? — спросил он, преградив ей дорогу.
— Извините, — сказала Люба, — я и не начинала думать. — И обошла его стороной.
Думать ей пришлось в другой раз. В кресло к ней посадили военного средних лет, чем-то отдалённо похожего на Сокольникова, может, чуть крупнее и более светловолосого, но с такой же хитринкой в серых глазах. Ему нужно было уложить непослушные жёсткие вихры, и пока Люба занималась ими, он заинтересованно, до беззастенчивости оглядывал её с головы до ног. В общем-то, привыкшая уже к таким сеансам «обладания глазами», Люба слегка смутилась и в конце работы с его головой посмотрела на гостя в зеркало с вопросом: «Ну, и что дальше?» Он «прочитал» этот её взгляд.
— Извините, я не представился. Полковник Орлов, военврач, профессор. — Он встал перед ней. — А вы — Люба Сокольникова? Мы говорили о вас в студии с профессором Воробьёвым… У нас возникла идея…
— Составить птичий базар? — хмыкнула Наташка.
— Что-то вроде… Орлов, Воробьёв, Сокольникова… Не могли бы мы обсудить её после записи передачи?
— Могли бы, могли бы! — опять сунулась подруга.
— Это, если я буду свободна. А где? — спросила Люба.
— Можно здесь, если вам удобно. Можно у Воробьёва. У него здесь своя комната. Или где-то у вас тут кафе… Выбирайте сами. Разговор серьёзный. Мы хотим предложить вам принять участие в одном эксперименте…
— Но я же работаю… И скоро должна ещё учиться, — не определилась с ответом Люба.
— Понимаю. Давайте обсудим это чуть позже. Поле записи передачи мы с профессором зайдём к вам?
— Хорошо.
Они зашли примерно через час вместе с Василием Семёновичем. Люба только что присела отдохнуть после сложной работы с пожилой капризной дамой, потребовавшей убрать с её лица «следы времени». Василий Семёнович жестом попросил Любу встать, задвинул кресло к столу.
— Прошу ко мне, Любовь Андреевна. Вот уважаемые учёные хотят с тобой поговорить.
Много всего перебрала Люба по дороге к месту разговора из того, чтобы ей могли предложить «уважаемые учёные», но в точку не попала. Думала, будут приглашать в секретарши к кому-то, в помощницы, в «инженеры по соцсоревнованию», соображала, как ответить, что хотела бы остаться на месте. Но…
— У нас в госпитале есть несколько тяжких последствий выполнения нашего интернационального долга, — заговорил полковник. — Это молодые солдаты и офицеры, искалеченные войной в Афганистане. Некоторые из них осознают своё положение и нашими усилиями идут на поправку, готовятся к жизни в новых условиях. И, как вы, очевидно, представляете, есть молодые люди, считающие, что жизнь для них завершена. Они очень трудно поддаются реабилитации и лечению. Есть, кто полностью отказывается от любых процедур и медикаментов.
— Они потеряли главное — надежду, — вставил профессор Воробьёв, ведущий на телевидении передачи о психологии личности в сложных условиях.
Люба застыла в кресле, не понимая, куда клонится разговор.
— Я предложил коллеге Орлову попробовать в работе с ними использовать, как мы говорим, «якорь надежды», понимаете, Любовь Андреевна?
— Нет.
— Должно быть нечто, за что им захотелось бы уцепиться, — уточнил Воробьёв. — Пробудить интерес к жизни…
— Мы пробовали подключать родителей, их бывших подруг, невест, — добавил Орлов. — И пока не видим тенденции к улучшению. Потому что родители сами впадают в тяжёлое состояние, а у подруг начинается некое отторжение, сразу заметное этого рода больным.
— Я понимаю это… И не представляю себя на их месте, — сказала Люба, с ужасом начиная догадываться, о чём дальше может пойти речь. — Вы хотите предложить мне работать сиделкой при этих раненых? — Она вдруг ясно представила себя сидящей в центре просторной палаты, уставленной по кругу больничными койками, на которых в одном нижнем белье лежат молодые раненые ребята с забинтованными лицами и со всех сторон тянут к ней чёрные руки, пропахшие порохом и йодом, стараются схватить за плечи, за грудь, за ноги… И её передёрнуло от страха, что сейчас они раздёргают её на куски, растащат по койкам и начнут прятать под одеяла. — Я не могу… У меня же нет никакого медицинского образования, — жалко вымолвила она, с надеждой посмотрев в светлые глаза полковника.
— Но, как я уже успел заметить, у вас достаточно добросердечности с одной стороны и решительности — с другой, — сказал Воробьёв.
— И вы очень привлекательны внешне, чтобы действительно стать «якорем надежды», — добавил Орлов. — Мы не хотим сделать вас сиделкой. Но было бы интересно попробовать, чтобы вы появлялись у нас в палатах на сколько-то минут хотя бы раз в неделю. Чтобы больные, увидев вас однажды, ждали следующего появления.
— А нельзя им раз в неделю показывать какое-то кино? — растерянно спросила Люба.
— Кино не может заменить живого общения, — возразил Воробьёв.
— Ну, пригласите хорошенькую актрису, лучше поющую… Какую-нибудь «Девушку с гитарой», помните такой фильм?
— Нам нужна более естественная ситуация… Скажем, вы придёте в палату со своими инструментами, предложите им подстричься или побрить их…
— Поняла… А почему — я?
— Мы обсуждали это. Вы подходите им по возрасту, внешней привлекательности, вы, насколько я знаю, добры, — начал перечислять Воробьёв.
— У вас тёплые и очень… мягкие руки, — добавил Орлов. — То есть, с нашей точки зрения, у вас есть всё, чтобы пробуждать… интерес к жизни. Это и есть «якорь надежды» для больного.
— Поняла… Только скажите, — она лихорадочно начала придумывать другие причины для отказа и ухватилась ещё за одну: — А если кто-то из ваших раненых так зацепится за этот якорь… Потеряет голову… Мне как тогда быть?.. Отвечать взаимностью? А если я не смогу?
Учёные мужи уставились друг на друга вопросительными взглядами. Взволновался и Василий Семёнович, поняв тревогу Любы.
— Понимаете… Важно сдвинуть ситуацию с места… с мёртвой точки. Потом можно будет её купировать, — неуверенно заговорил Воробьёв.
— «Потом» это когда меня кто-то будет звать в жёны?
— Это — проблема, коллега, — сказал военврач. — Как-то мы с вами промахнулись с нашим «якорем». Сдвинув ситуацию, можем тут же усугубить её… Да, Любовь Андреевна, спасибо вразумили… Вот, что значит чуткое женское сердце…
