Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня
«Придется нам с тобой расстаться. Я теперь буду жить в колхозном поселке, там нет лужаек, на которых ты могла бы пастись. А держать тебя на привязи и кормить из мешка было бы жестоко. Нет, так я с тобой не поступлю, верная моя скотинка. Оставайся тут, на воле».
Вслух он, разумеется, ничего не сказал. Со скотиной переговариваются только в сказках. Либо напившись допьяна. А Юсуп-ага был реалист. Водки же или вина отродясь в рот не брал.
Снял путы, сел на лошадь и тронул по пыльной дороге.. Крича и размахивая руками, вдогонку ему бросился мальчишка лет семи. Старик остановил лошадь. Мальчишка выпалил, еле переводя дух:
— Мама велела спросить: «Далеко ли направляется Юсуп-ага?»
Права мать этого мальчишки, в пустыне нельзя уезжать, никому не сказав куда.
— Передай матери — Юсуп-ага едет к Новрузу. Потом поедет к Салиху.
Мальчишка кивнул и умчался.
В небе появились тучи. Серые, тяжелые — осенние. «Неужто будет дождь? Рановато!— подумал старик. — А, пусть его». В самом деле, что ему дождь, чекмень и тельпек — надежная защита.
Тучи ползли по небу неторопливо, так же неторопливо трусила кобылка Юсуп-ага. В пустыне вообще все делается медленно. Овцы бредут — кажется, еле ноги переставляют, верблюд тоже не спешит. А черепаха? Зато живет как долго! Юсуп-ага — истинный сын пустыни. Он тоже все делает не спеша — ест, чай пьет, говорит, шагает за отарой. Тем более теперь не станет он понукать свою лошаденку.
Дорога, которую старик выбрал, привела к колодцу. Возле этого колодца, в окрестностях его, прошла, можно оказать, вся молодость Юсупа. Здесь он чабанить начал. Когда возникли разговоры о том, что белый царь затеял войну с королем Германии, он уж год как стал подпаском. Ему тогда минуло четырнадцать. Какое дело четырнадцатилетнему подпаску до чьей-то там войны за тридевять земель? Юсуп твердо был уверен, что его предназначение на земле — пасти овец, и неутомимо перегонял с пастбища на пастбище байскую отару, за что бай кормил его, правда, не сказать, чтоб досыта.
После свержения белого царя, во время установления новых порядков, он тоже пас овец, теперь даже с большим усердием, так как из подпаска стал чабаном. От бая он получал свой хлеб и чай, а еще смену одежды и двух овец в год.
Впервые с представителями новой власти он встретился, когда ему исполнилось тридцать лет. Большевики специально приехали к нему на кош. Спокойные, обходительные, рассудительные люди, они пробыли с ним целый день, беседовали во время долгих чаепитий и такого порассказали, что он почувствовал себя вновь родившимся на свет. Тридцать лет он жил так, как должно, и, оказывается, невероятно смотрел на вещи. Ведь ясно же, что скот, вот эти овцы, должны принадлежать не бездельнику баю, а таким, как он, Юсуп, труженикам. В тот же день он написал заявление о вступлении в колхоз. Вернее, заявление написал один из приехавших, а чабан приложил к бумажке свой измазанный синей краской палец, подтверждая, что все написанное сказано им...
Юсуп-ага спешился и вошел в чабанский домик, стоящий близ колодца. Там никого не было, как и обычно в это время дня. Он прилег на кошму и задремал было, но снаружи послышался треск мотоцикла. Потом кто-то отворил дверь и тут же прикрыл, не желая, видимо, тревожить сон старого человека. Юсуп-ага спросил:
— Новруз, это ты?
— Я. Салам алейкум, Юсуп-ага, — ответил хозяин домика, вновь появляясь на пороге.
Легко, без видимых усилий, старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.
— Где твои овцы? — спросил он, высматривая в песках отару.
— Появятся минут через пятнадцать.
Новруз запустил движок.
— Как трудно было раньше поить овец, — заметил Юсуп-ага. — А теперь вода сама поднимается с глубины в двадцать саженей. Пей — не хочу!
Прозрачная, студеная вода заполняла поилки.
— Это все техника, — откликнулся Новруз.
Как он и предсказывал, минут через пятнадцать на гребне дальнего бархана появились первые бараны — вожаки. Почуяв воду, они стремглав бросились вниз, к поилкам, за ними, возбужденно блея, следовала отара.
От обеда Юсуп-ага опять отказался, но чтобы не обидеть хозяина, а, напротив, выказать ему свое уважение, снял пробу со всего, что лежало на сачаке, и со знанием дела похвалил овечий сыр, приготовленный Новрузом собственноручно.
Польщенный хозяин стал усиленно предлагать Юсупу-ага дыни, арбузы, даже яблоки, правда, еще незрелые, — все теперь доставляют машины на чабанские коши.
— Да, — согласился Юсуп-ага, но попросил: — Подай-ка лучше то, чего жаждет моя душа.
— Зеленого чаю! — угадал Новруз.
Отставив опорожненные чайники, чабаны заговорили о том, что обоих, пусть не в равной мере, занимало и волновало в эти дни.
— Значит, решили на пенсию выйти, яшули?
— На пенсию меня выпроводили, — сердито ответил Юсуп-ага. — Ну, сам скажи!— воскликнул он с наивной самоуверенностью, которая, впрочем, имела под собой почву. — Кто из вас лучше меня сможет пасти овец? Пустыня книга. Кто из вас сможет прочесть и понять ее лучше, чем я? Даром — неграмотный. — Не дав собеседнику рта раскрыть, он продолжал, все больше горячась: — Глаза видят, ноги ступают твердо, слух острый, память тоже пока не изменяет — всех овец в своей отаре знаю наперечет. Ну, скажи, чего еще надо этому правлению? «Иди отдыхай», — говорят. К чему это мне? В прошлую весну я простудился и болел, видно, потому меня и выпроваживают. А что, другие не простуживаются, не болеют?
— Со всяким может случиться, — утешая старика, ответил Новруз. — Я другое слышал, яшули. Ваш сын, городской, крепко поговорил с Нуретдином. Сказал ему, что никто не имеет права заставлять семидесятилетнего старика и в зной, и стужу бродить за овцами в дикой пустыне. Ну, председатель после этого и...
— Так и назвал — дикая? — перебил Юсуп-ага.
— Я рассказываю, что слышал.
— Разве наша пустыня дикая?
Пожав плечами, — мол, не он же это сказал, — Новруз добавил:
— Сын собирается увезти вас в город.
Юсуп-ага улыбнулся.
— Не поеду. Что мне делать в городе?
— Ну, не скажите, яшули. В городе очень интересно. Неплохо бы пожить там...
— А мне и тут хорошо. Не знаю ничего интереснее этих просторов. Куда ни глянь, края не видать.— В голосе старика появились мечтательные нотки, взор затуманился. — Барханные узоры, что твой ковер в богатой юрте. Овцы бредут за травой, ты — за овцами. Залегла отара — ты тоже ложишься рядышком на чистый песок. Считаешь звезды в ясном небе да думаешь свою думку. Глядишь, задремал незаметно... В этих краях, пожалуй, не сыщешь места, где бы мы с тобой не ночевали у костра, а? Теперь колхоз построил вам кирпичный дом. В нем, конечно, тепло, светло, ветер не дует... Да... не дует ветер, не убаюкивает... Звезд тоже не увидите, засыпая и просыпаясь... А я — я буду, как курица, ворошить землю на своем меллеке (Меллек — приусадебный участок)...
Неведомая доселе тоска сдавила сердце Юсупа-ага, стиснула его горло, он вынужден был умолкнуть. Новруз украдкой бросил на него встревоженный взгляд.
— Куда вы дальше, яшули?
— Поеду к Салиху. А тебе пора поднимать отару и гнать на выпас. Я тронусь в путь, когда солнце сядет.
Оставшись один, Юсуп-ага постелил кошму на веранде чабанского домика, бросил подушку, заварил себе еще чайничек чаю. Ему хотелось перебрать в памяти события прошлого, но воспоминания, показавшись, словно небо в разрыве осенних туч, исчезали, уступая место безрадостным мыслям о будущем. Юсуп-ага о завтрашнем своем дне думать не хотел, поэтому отправился в путь раньше, чем намеревался.
Повинуясь твердой руке хозяина, лошадь свернула с тропы и затрусила по бездорожью на север. Юсуп-ага ориентировался по приметам, известным ему одному. Движение успокоило его, сняло досаду, а тут еще емшаном пахнуло в лицо — трава эта осенью особенно сильно пахнет. С наслаждением вдыхал он сухой, горьковатый воздух пустыни.
Рыжая дрофа испуганно рванулась прочь почти из-под копыт лошади. Взлетела тяжело и снова села поодаль. В былые годы Юсуп-ага охотился на дроф весной и осенью, немало пострелял их. Теперь он испытал чувство острого сожаления: зачем губил этих птиц? Если в песках, кроме овец и чабанов, никого не останется, людям будет очень скучно.
Солнце село. Зоркие глаза Юсупа-ага отыскали довольно далеко на севере мигающий огонек. Еще один чабанский кош, туда он путь и держит...
Примерно через час он достиг цели. Пахло дымом костра, слышалось блеяние овец, глухое рычание собак. Миг — и собака возникла перед ним. На ее неистовый лай примчалась другая. Они недвусмысленно дали понять, что дальше двигаться не стоит. От костра поспешно поднялся парень и отогнал собак.
— Салам алейкум, Юсуп-ага,— сказал он, узнав приехавшего.
— Жив-здоров, пальван? Это ведь кош Салиха?
— Ну да, его. — Подпасок помог старику спешиться. — Давайте ваш хурджун, яшули, отнесу в дом.
