Уилл Селф - Дориан: имитация
— Да, конечно, субстанция души в них присутствует.
— Оттого они такие и вкусные? — поинтересовался Уоттон, пуще всего на свете любивший над кем-нибудь подтрунить.
Дориан, отказываясь подпустить его к разговору, продолжал гнуть свое:
— Вы считаете, Джейн, что субстанция души достается лобстерам от питавшихся падалью людей, наделенных дурной кармой?
— Я не… э… не…
На помощь ей пришла Нетопырка:
— Не думаю, что метам-метам-метампсихоза устроена именно так, Дориан.
Впрочем, Дориан и не собирался заводить дискуссию. Он вновь повернулся к своей спутнице и всунул белую вилочку клешни прямо ей в рот. «Высоси, Октавия… высоси и сама все узнаешь».
— Я, пожалуй, — Нетопырка принялась собирать со стола свое имущество, — мне пора к принипессе. Не составите мне компанию, Джейн? Мы могли бы на обратном пути остановиться на мысе Ферра…
— О да, как скажете, Виктория.
— А вы, Октавия?
— Я останусь с мальчиками.
Рядом с Нетопыркой восседал напыщенный Дэвид Холл, политик; прилизанные шоколадные волосы его неторопливо орошали выпуклый лоб, на плохо управляемых бровях сверкала в послеполуденном зное потная роса. При переселении на Лазурный берег он обрядился в блейзер МКК[40] и белый крикетный костюм. Прополоскав бокал остатками вина, Холл залпом проглотил их и произнес: «Я поеду с вами, леди Виктория. Двадцать лет как не был на мысе Ферра».
Уоттон, обращаясь к Дориану, пророкотал:
— То есть с тех пор, как отсосал у Вилли Моэма на его смертном одре.
— В таком случае, мне придется взять «Яг», Генри — вы втроем уместитесь в «фольксвагене»? — Нетопырка с неподдельной заботой взглянула на мужа.
— Разумеется, — если Дориан согласится посидеть у Октавии на коленях.
— Хорошо, ладно, тогда увидимся уже в доме, за коктейлями.
Холл и две женщины встали из-за стола, прошли по террасе и скрылись из виду. Уоттон, поманив официанта, потребовал три бокала mark de champagne, три двойных «экспрессо» и счет. И начал прилежно раскуривать погасшую «Кохибу». Когда принесли напитки, он и Дориан с удовольствием принялись за них, Октавия же сидела, задумавшись, — насколько способна на это юная женщина, выглядящая так, словно бриз посильнее способен унести ее прочь. «Вы с Нетопыркой любите друг друга, Генри?» — наконец, спросила она.
— Влюбляясь, Октавия, вы присоединяетесь к лиге самообманщиков, — Уоттон сделал короткую паузу, — а ко времени, когда все кончается, записываете в нее кого-то еще. — Октавия сказанного не поняла, просто выслушала — как род нейтральной болтовни.
— Я думала, что люблю Джереми, — задумчиво пробормотала она, — но, возможно, особенности моей личности не позволяют добиться успеха в браке. — И Уоттон, в свой черед, не обратил никакого внимания на суть сказанного ею, просто выслушал, ожидая, когда можно будет вставить собственную реплику.
— Моей личности брак определенно пошел на пользу, — протяжно произнес он. — Со времени женитьбы я приобрел по меньшей мере четыре новых.
— Ты любишь меня, Дориан? — Октавия кончиками пальцев коснулась ямочки на его подбородке.
— Я хотел бы заняться с тобой этим прямо здесь, — он задержал ее пальцы и скользнул по ним губами, — и прямо сейчас. Я тебя обожаю.
— Quelle bonne idée[41], - встрял Уоттон, — но почему бы нам сначала не прикончить вот это? — В ладони его обнаружились три пропитанных ЛСД кусочка промокашки, кои он предъявил своим собеседникам точно стигматы. — Это Тетраграмматоны — видите, имя Божие начертано на них на латыни, греческом и древнееврейском. Невероятно сильные, но и мягкие тоже. В самый раз для «Акваленда».
— О, не знаю, — Октавия потыкала в бумажные квадратики пальцем, как если бы те были живыми, — это кислота, да? Я никогда ее не пробовала.
— Тогда примите половину, — Уоттон был нынче мягок. — Половина чего бы то ни было никому еще не повредила. Поверьте. — Почти всякому, кто знал Уоттона хотя бы наполовину, такое его заявление показалось бы абсурдным, однако Октавия ничего не знала практически ни о ком и потому взяла кусок промокашки, оторванный и протянутый ей Уоттоном. Дориан взял другой. Стоит ли говорить, что сам Уоттон проглотил целый квадратик, запив его остатками своего marc[42].
Недолгое время спустя несообразное трио оказалось в интерьере довольно странном. Точно утроившийся Иона, они сидели в реберной клетке миниатюрной субмарины, совершавшей пятиминутные рейсы по гавани, перевозя пассажиров на искусственный остров, что отгораживал гавань от Средиземного моря. Подводники, болтая ногами, сидели в ряд на шедшей вдоль корпуса посудины металлической скамье. По правде сказать, то была никакая и не подводная лодка, скорее лодчонка, купавшая брюхо свое в морских глубинах. Сквозь иллюминаторы вверху виднелись размытые, плавающие вкруг яхт девицы в бикини, дети, болтающиеся в надувных лодках, а через иллюминаторы в полу — россыпи завязших в иле старых бутылок «Эвиан». Капитан Немо, правивший этим безумно дорогим — для пассажиров — «Наутилусом», который проделывал одну двадцатитысячную лиги под водой, картинно восседал на носовой скамье, свесив загорелые ноги и постукивая эспадрильями. Все внимание Октавии сосредоточенно было на соломенных с виду мутовках, возникавших в зеленоватом сумраке — сначала справа, потом слева. Сначала справа, потом слева.
— Вы собираетесь остановиться на вилле? — тоном светской беседы осведомился Уоттон у Дориана.
— Не уверен, что это будет разумно, Генри, — можем ли мы положиться на Холла или на герцогиню?
— В том, что они будут скучны, безусловно.
— И какого хрена ты с ними связался?
— Все просто. Оба по душе Нетопырке — она ведет с ними беседы об истории, религии и политике, кроме того, это хорошее прикрытие, — Холл теперь ходит в министрах — а их присутствие здесь делает здоровый образ жизни на удивление менее мучительным.
— Ты что же, обходишься без героина?
— Ты ведь знаешь, Дориан, на время летнего отдыха я неизменно соскакиваю. В конце концов, практиковаться в самоконтроле в деревне всегда легче — податься отсюда все равно некуда.
Перископ Октавии позволил ей увидеть, что именно на нее надвигается, и она всплыла на поверхность разговора:
— Холл знаком с Джереми — они состоят в одном клубе.
— Да, оба они — люди определенно компанейские, — сказал Уоттон.
— Дориан, — продолжала Октавия, — может быть, нам лучше остановиться в отеле?
— Чушь, — сердито фыркнул Дориан. — Мы здесь на совершенно законных основаниях. Мы друзья. Через пару дней прилетает, чтобы воссоединиться с тобой, Джереми; ты решила погостить со мной у Генри с Викторией. Мы займем отдельные комнаты. Ради Бога, Октавия, можно подумать, что на дворе не девятьсот, а восемьсот восьмидесятые годы.
— Вы с Генри хотя бы представляете себе, что о вас говорят?
Впрочем, если она и собиралась поведать об этом, возможности такой ей не представилось — корпус лодки ударился и заскрежетал о бетон, и капитан пропел: «Nous voici Madame, Messieurs; L’Île de Bendor. Nous sommes arrivés[43]». Все они вылезли через люк наверх и кинематографически сумрачное нутро субмарины тут же забылось, стертое из памяти ярким, как фотовспышка, посверком послеполуденного солнца. Все трое, на миг оглушенные, постояли, покачиваясь, на пирсе, о который судно их ударялось, скрежеща, перед тем как, вспенив воду, пуститься в обратный путь.
Генри и Дориан обожали Бендор. Они нередко привозили сюда гостей, чтобы посмаковать его до предела претенциозную поддельность. Островок представлял собой просто бетонную парапетную стену с амбразурами, утыканную пародиями на мавританские беседки и засаженную пальмами. В дворики размером с теннисный корт выходили здесь укромные балконы, в башенках устроены были гроты, а в гротах еще и ниши. Все эти искусственные руины были творением ликерного миллионера и напоминали гору анисового драже. Но чего же и ждать от французов, народа одновременно и самого изысканного, и самого недоумственного, какой только можно представить.
Впрочем, сегодня французов здесь не наблюдалось — весь псведо-дворец находился в распоряжении нашего трио. Что и хорошо, поскольку, пока они резвились в его крохотных интерьерах, держась за руки, выделывая курбеты — двое мужчин раскачивали идущую между ними Октавию, точно ребенка, — становилось все более очевидным, что кислота забирает их все пуще и пуще. Они остановились, глупо хихикая с редким для них постоянством, и налегли животами на балюстраду сводчатого прохода, тянувшегося над маленьким внутренним двориком.
— Чувствую я себя на редкость странно, — сообщила Октавия.
— Я тоже, — признал Уоттон и, вытащив пачку «Боярд Маи», вставил в тонкие, бледные губы толстую, отвратительную сигарету.
